Юрий Яковлев - Позавчера была война
Они шли молча. Но это уже было молчанием двух чужих людей, которым, собственно, и говорить не о чем.
В конце села она снова попросила его подержать ребенка и, когда он протянул руки и принял маленькое существо, сказала:
— Наклоните голову.
Он послушно наклонил голову. Она сняла рукавички и развязала тесемки ушей солдатской шапки. Затем опустила уши шапки и завязала тесемки теперь уже под подбородком. Солдат сразу почувствовал, как от горящих кончиков ушей тепло разлилось по всему телу. А она стояла перед ним с варежками во рту.
Они пошли дальше.
Только теперь солдат нес уже не кошелку, а ребенка. Он нес его торжественно, почти на вытянутых руках. Он никогда не носил маленьких ребят. Он таскал снаряды. Снаряд держат на полусогнутом локте левой руки, а придерживают правой. При этом его прижимают к груди.
Солдат прижал сверток к груди, и нести сразу стало удобнее.
Ребенок был куда легче снаряда. И хотя он был упакован в одеяло, солдат чувствовал, что в глубине свертка лежит живое существо, которое дышит, шевелится и порой делает отчаянные попытки высвободиться из своих одежек.
Они молчали, потому что еще не научились говорить друг с другом. А старые слова не годились. Теперь она уже не воображала мужа в форме солдата. А солдат уже не жалел ее, потому что испытывал к ней что-то совсем не похожее на жалость.
Последний километр подошел к концу. Они вошли в деревню. Она остановилась и легонько придержала солдата за рукав.
Она подносит руку ко рту и стаскивает варежку. Надо прощаться. А солдат переминается с ноги на ногу. Он не знает, что сказать. Он берет ее маленькую руку. И держит в своей. Рука теплая и немного шершавая: обветрилась.
Они прощаются. Он пожимает ее руку. Она говорит:
— Спасибо.
— Да чего там, — отвечает солдат.
«Спасибо». Какое теплое слово!.. Оно больше других слов окутано паром и не застывает на морозе. Звук замер, а пар еще дрожит.
И они расстаются. Она берет ребенка и кошелку и быстро идет к дому. А он стоит на снегу и смотрит ей вслед. Он стоит, пока она открывает калитку. Стоит, когда она скрывается за дверью. И теперь он уже не может защитить ее…
Перед ним возникают два больших синих глаза. Чьи они: дочкины или мамины? Они такие большие и влажные, что даже немного подсинили белки. И солдат чувствует, что он уже никуда не денется от этих глаз. И ему уже не кажется, что жизнь унеслась вперед, а он отстал, как отстают от поезда. Нет! Это он спешит, оставляя позади километры своей прежней жизни.
Погонщик слона
Мы редко бываем в цирке. Зато, когда уже переступим цирковой порог, то как бы переносимся на веселую планету, где забываются земные заботы, горести и начинается удивительная жизнь. В цирке легко оживают забытые ощущения детства: начинаешь верить во все бутафорские чудеса, переживаешь за жонглера — только бы он не уронил тарелку! — ни на минуту не сомневаешься, что звери знают язык людей и не разговаривают только потому, что от природы молчаливы.
Раньше говорили — бродячий цирк. Теперь появилось новое слово — цирковой конвейер. Этот конвейер проходит через всю страну, движется из города в город. Вечные переезды. Только устроишься, обживешься, привяжешься к людям, и снова — прощай! Цирк всегда бродячий, как его ни называй. Вагоны, самолеты, машины — те же цирковые фургоны. Потомкам шутов и гладиаторов снятся старые сны…
В цирк не следует ходить часто. Чтобы он не потускнел, не стал обыденным, всегда оставался прыжком на веселую планету. И чтобы хоть изредка чувствовать, много ли крупиц детства еще удалось сохранить в сердце.
1
В небольшом двухэтажном городке шло цирковое представление. Медные трубы исполняли веселый марш-галоп, трескучий горох барабанов рассыпался в стороны. Смех заглушался раскатами хлопков. От раскаленных юпитеров тянуло ночным жаром.
Велосипед встал на дыбы, и клоун помчался на одном колесе. А потом сверкающие никелем части полетели в разные стороны — и велосипеда не стало. Остались колесо и человек, оседлавший его. Колесо мчалось, подпрыгивало, останавливалось. Оно хотело сбросить навязчивого седока, а он смеялся над колесом.
И зрители смеялись. Они не замечали жары, смирились с духотой. Не чувствовали локтей своих соседей. Они вместе с клоуном катились на одном колесе — на большом красном колесе циркового манежа… Но главное, они не знали и не могли знать, что через несколько часов начнется война, неожиданная, как все войны, и кровопролитная, как ни одна из войн.
Цирк «Шапито» — это огромный шатер, который разбили на базарной площади. Он выкроен и сшит из грубого корабельного паруса. Парус старый, выбелен дождями, с большими квадратными заплатами. Когда поднимается пыльный городской ветер, парус вздрагивает, рвется со строп.
Интересно во время представления походить вокруг шатра и прислушаться к его жизни. Гремит музыка. Доносятся возгласы. Рассыпаются хлопки. Такой шум, будто весь город уместился под сводами шатра. И вдруг устанавливается чистая, без единого пятнышка тишина. Цирк как будто пустеет. Это значит — кто-то идет по канату, или держит на голове многоэтажный баланс, или совершает прыжок с трапеции на трапецию.
В старом парусе много крохотных дыр. Их обнаружили, а может быть, проделали сами мальчишки, которые приросли к шатру и с трепетным напряжением смотрят внутрь. Мальчишки, наружные зрители, не подпрыгивают от радости, не кричат — они застыли в самых неудобных позах, притаились, как снайперы в засаде: один глаз закрыт, другой прищурен. Растопыренные пятерни — на парусине.
Можно подойти к такому мальчишке, похлопать его по плечу, он даже не вздрогнет. Его душа там, внутри циркового шатра, а здесь, снаружи, только круглая голова, поднятые плечи, черные локти.
На краю арены, в лучах юпитеров появился одутловатый мужчина во фраке. Блестящие черные волосы, как сабельным ударом, рассечены пробором. Брови квадратные. Под двойным подбородком бантик — маленький пропеллер. Человек отвел назад руки, словно собирался подпрыгнуть или взлететь, и хорошо поставленным голосом объявил:
— Новый аттракцион Зинаиды Штерн. Пиратский фрегат «Блек Близ».
Слова вылетали из него упругими мячами.
Трубы подняли сверкающие воронки, и отрывистые звуки марша заполнили шатер цирка «Шапито».
На арене появился фрегат с черными парусами. Фрегат плыл с собственными сатиновыми волнами, которые колыхались над опилками манежа. На палубе, в полосатой тельняшке, в синих шароварах и малиновых ботфортах стоял маленький капитан. Из-за пояса у него торчали рукоятки пистолетов и кинжалов. Усы и феска придавали пиратскому капитану свирепость.
Фрегат плыл по круглому морю. На носу корабля покачивался фонарь.
Конферансье объявил:
— Начинается буря!
Оркестр изобразил завывание ветра и шум волны. Фрегат стал качаться. Опускался нос, взлетала корма. Опускалась корма, взлетал нос.
— Ветер изменил направление!
Теперь корабль бросало с боку на бок. А капитан стоял неподвижно и еще подносил ко рту увесистую бутылку с надписью «Ром». Потом в руках у капитана очутились три такие бутылки, и он стал ими жонглировать.
— Пиратский фрегат «Блек Близ» идет на абордаж!
Капитан побросал в «море» бутылки и выхватил из-за пояса пистолеты. Поднялась страшная стрельба, и запахло серой. Корабль остановился и стал заваливаться набок. Сатиновые волны смялись. Черные паруса мягко легли на опилки.
Капитан прыгнул в «море». Ему навстречу полетели спасательные круги, которыми он тут же принялся жонглировать. Потом он отбросил их, и они покатились за кулисы.
Загремел барабан. Капитан подошел к затонувшему фрегату и стал отбрасывать в стороны мачты, паруса, волны. И на глазах ошеломленной публики фрегат «Блек Близ» превратился в… слона. А сам капитан оказался девушкой.
Грянули аплодисменты. Шатер затрещал по швам.
— Браво! Бис! Браво!
Слон поднялся с опилок, отряхнулся и с достоинством прошелся по кругу, отвешивая публике снисходительные поклоны, а в хоботе он держал корабельный фонарь.
Служители униформы торопливо уносили с манежа остатки корабля. Один из них, поравнявшись с дрессировщицей, шепнул:
— Как все хорошо получилось…
Запели скрипки. Слон и девушка стали танцевать вальс. Слон танцевал плавно и бесшумно, словно он ничего не весил, был надувным.
Публика повскакала с мест, хлопала, не отпускала артистов.
…До первого огневого удара оставалось пять часов…
Слона звали Максимом. Он был массивным, ушастым, широколобым, с мерцающими глазами. Землисто-серая кожа была рассечена множеством морщинок и складок. А на покатой спине, по самому хребту, росли редкие, как реснички, волоски. В маленьком городке для слона не нашлось ни клетки, ни вольера, и его поместили в темном дворе, огороженном легким забором. На заднюю ногу надели обруч с массивной цепью, и слон как бы стоял на якоре.
