Люси Монтгомери - История Энн Ширли. Книга 3
— И как скоро вы пережили свое разочарование? — со смехом спросила Энн.
— Увы, не скоро. Я долго злилась на Господа Бога и даже не хотела смотреть на братика. Никто не мог понять, что это со мной — я ведь никому ничего не сказала. А потом мальчик подрос, стал такой милашка и все тянул ко мне ручки — и я понемногу к нему привязалась. Но по-настоящему я не смирилась с этим ударом судьбы, пока ко мне не пришла школьная подруга и не заявила, что для своего возраста он слишком маленький. Я жутко взбесилась, сказала ей, что она ничего не понимает в детях, если не видит, какой у нас чудный ребенок — лучше просто не бывает. И после этого я его страшно полюбила. Мама умерла, когда ему еще не было трех лет, и я была для него и сестрой и матерью. Бедняжка не отличался крепким здоровьем и умер в двадцать лет. Как же я его оплакивала! Казалось, все бы отдала, только бы он жил, — и мисс Корнелия снова вздохнула.
Джильберт пошел вниз к себе, а Лесли, которая сидела с маленьким Джеймсом-Мэтью на руках у окна и напевала ему колыбельную, уложила его в кроватку и тоже ушла. Как только она вышла, мисс Корнелия наклонилась к Энн и проговорила заговорщицким шепотом:
— Энн, милочка, я вчера получила письмо от Оуэна Форда из Ванкувера. Он спрашивает, не сдам ли я ему комнату. Он хочет сюда приехать через месяц. Вам понятно, что это значит? Надеюсь, что мы все сделали правильно.
— Мы тут ни при чем — если уж он решился сюда приехать, ему никто не смог бы помешать, — возразила Энн, которой было неприятно выступать в роли свахи. Но потом она не выдержала: — Только не говорите пока ничего Лесли. Как бы она не сбежала. Она и так собирается осенью в Монреаль поступать в школу медсестер. Говорит, что ей надо как-то распорядиться своей жизнью.
— Ну, посмотрим, — улыбнулась мисс Корнелия. — Может, жизнь распорядится по-другому. Мы с вами свое дело сделали. А дальнейшее в руках Всевышнего.
Глава тридцать пятая ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТРАСТИ В БУХТЕ ЧЕТЫРЕХ ВЕТРОВ
Когда Энн совершенно оправилась и вернулась к обычной жизни, она обнаружила, что весь остров, так же как и вся Канада, охвачен предвыборной лихорадкой.
— Радуйтесь, милочка, что мы не живем по ту сторону бухты, — сказала ей мисс Корнелия. — Там кипят такие страсти: все Эллиотты, Крофорды и Макалистеры чуть не в драку лезут за своих либералов. У нас тут с вами еще тихо — потому что мужчин мало. Капитан Джим — грит, но, по-моему, этого немного стыдится, потому что никогда не говорит о политике. А победят, конечно, опять консерваторы.
Но мисс Корнелия ошиблась в своих предсказаниях. На следующее утро после выборов капитан Джим явился к Энн с потрясающей новостью. Микроб политических страстей, видно, заразил и старого моряка: щеки его пылали, глаза горели боевым огнем.
— Миссис Блайт, либералы завоевали большинство в парламенте! Я хоть всегда стоял за либералов, считал себя умеренным, но когда сегодня утром узнал, что мы победили, то понял, что я-таки настоящий грит.
— Но вы же знаете, что мы с мужем — сторонники консерваторов.
— Знаю, и это единственное, что я против вас имею, миссис Блайт. Мисс Корнелия — тоже тори. Я к ней зашел по пути к вам, чтобы сообщить о нашей победе.
— Вы же рисковали жизнью, капитан Джим!
— Да, но соблазн был слишком велик.
— Ну и как она это восприняла?
— Довольно спокойно. Только сказала: «Что ж, Господь волен насылать бедствия что на человека, что на страну. Вы, гриты, голодали и холодали много лет. Спешите согреться и наесться, времени у вас немного». А я ей говорю: «А вдруг Господь решил, что на Канаду пора наслать длительное бедствие, Корнелия?»
Через неделю Энн решила сходить на маяк узнать, нет ли у капитана Бойда свежей рыбы. В первый раз она решилась оставить маленького Джима на попечение Сьюзен. Далось ей это нелегко. А что, если он расплачется, а Сьюзен не сумеет его успокоить?
— Не волнуйтесь, миссис доктор, — заверила ее Сьюзен, — я с ним занималась не меньше вас.
— С ним — да. Но у вас нет опыта ухода за другими детьми. А я вырастила три пары близнецов, когда сама еще была ребенком. Если они принимались плакать, я преспокойно давала им леденцы или касторку. Сейчас мне даже странно вспомнить, как хладнокровно я воспринимала этих детей и их слезы.
— Если маленький Джим расплачется, я положу ему на животик грелку, — сказала Сьюзен.
Наконец Энн оторвалась от малыша и ушла. Прогулка по берегу, освещенному косыми лучами заходящего солнца, доставила ей большое удовольствие. Однако капитана Джима в гостиной не оказалось. Там сидел какой-то незнакомый Энн красивый пожилой человек, который заговорил с ней тоном старого знакомого. Он не сказал ничего такого, против чего она могла бы возразить, но Энн возмутила фамильярность этого незнакомца. Она отвечала ему односложно и ледяным тоном. Но это, казалось, совсем не смущало незнакомца. Он поговорил с ней несколько минут, потом извинился и ушел. Энн заметила у него в глазах смешинку, и это рассердило ее еще больше. Кто это? В этом человеке было что-то знакомое, но Энн была уверена, что никогда в жизни его не видела.
Тут в комнату вошел капитан Джим.
— Капитан Джим, кто это был?
— Маршалл Эллиотт, — ответил капитан Джим.
— Маршалл Эллиотт! — воскликнула Энн. — Не может быть! Хотя да, это был его голос. Господи, а я его не узнала и разговаривала с ним оскорбительным тоном. Но почему он мне не сказал, кто он? Он же видел, что я его не узнаю.
— Это он нарочно. Ему, наверно, было очень весело глядеть на вашу сердитую физиономию. Не волнуйтесь — он не обиделся. Да, Маршалл наконец остриг волосы и сбрил бороду. Вы же знаете, что его партия пришла к власти. Я сам его не узнал, когда в первый раз увидел без гривы. В ночь после выборов он вместе с другими «гритами» ждал результатов в магазине Картера Флэгга. Около полуночи по телефону сообщили о победе либералов. Маршалл молча встал и вышел, оставив других орать и веселиться — ну уж и потешились же они — только что крышу у магазина не снесли. А тори, конечно, собрались в магазине Реймонда Рассела. Ну, им-то веселиться причин не было. Маршалл же пошел прямо к парикмахерской Огастуса Палмера и стал стучать в дверь. Огастус уже спал, но Маршалл барабанил в дверь, пока тот не проснулся и не спустился вниз узнать, кто это ломится в дом. «Пошли в салон — тебе предстоит замечательная работа, — сказал ему Маршалл. — Либералы пришли к власти, и тебе предстоит остричь и обрить доброго грита». Огастус так и затрясся от злобы — отчасти оттого, что его вытащили из постели, но главным образом оттого, что сам он тори. Он заявил, что в двенадцать часов ночи он никого стричь не будет. «Будешь, сынок, — сказал ему Маршалл, — а то я положу тебя к себе на колени и выдам все те шлепки, которые ты недополучил от своей матушки». Он бы так и сделал — и Огастус это знал. Маршалл силен как бык, а Огастус — этакий шибздик. Так что он сдался, пошел с Маршаллом в салон и принялся за работу. «Ладно, — говорит, — я тебя побрею, но если ты, пока я тебя буду брить, хоть слово скажешь о победе гритов, я тебе этой самой бритвой перережу горло». Ну кто бы ожидал от крошки Огастуса такой кровожадности? Вот что политика делает с людьми. Так что Маршалл помалкивал, пока ему брили бороду и стригли волосы, а потом отправился домой. Услышав, что кто-то поднимается по лестнице, его старая экономка приоткрыла дверь посмотреть, Маршалл это или их батрак. И когда увидела незнакомого человека со свечой в руках, она дико завопила и упала в обморок. Пришлось посылать за доктором. Да она и сейчас еще вздрагивает при виде Маршалла.
Рыбы у капитана Джима не оказалось. В это лето он редко ездил рыбачить, а больше сидел у окна, выходящего на бухту, и смотрел вдаль, подперев рукой белую голову. Вот и в этот вечер он несколько минут сидел молча, глядя в окно, потом сказал Энн, кивнув на лиловеющее западное небо:
— Правда, красиво, миссис Блайт? А если бы вы видели сегодня утром восход! Такая красота — просто чудо! Человек не волен выбрать час, когда ему уйти в последнее плавание — приходится ждать команды Главного Капитана. Но если бы у меня был выбор, я хотел бы умереть на восходе солнца… Так или иначе, я надеюсь, что умру легко и быстро. Я не трус, миссис Блайт, мне много раз приходилось смотреть смерти в глаза. Но когда я думаю о затяжной болезни, беспомощности, страданиях, у меня сердце холодеет от ужаса.
— Не говорите о смерти, дорогой капитан Джим, — взмолилась Энн, гладя загорелую руку, которая когда-то была такой сильной, а сейчас совсем ослабела. — Что мы без вас будем делать?
Капитан Джим ласково ей улыбнулся:
— Обойдетесь вы без меня, и все у вас будет хорошо. Но вы ведь не забудете старика, миссис Блайт? Думаю, что не забудете… А о смерти я заговорил потому, что хочу попросить вас об одном одолжении. Речь идет о моем Старпоме… — Капитан Джим протянул руку и погладил теплый оранжевый клубок, лежавший на диване. Старпом пружинисто развернулся, издал довольный горловой звук — нечто среднее между мяуканьем и мурлыканьем, — вытянул лапы, перевернулся на другой бок и опять свернулся клубком. — Вот он будет по мне скучать. Мне не хочется бросать его на произвол судьбы, чтобы он опять голодал, как раньше. Пообещайте мне, миссис Блайт, что приютите Старпома, когда меня не станет.
