Люси Монтгомери - Аня из Шумящих Тополей
С содроганием глядя на пропыленные кружевные занавески и отвратительные фиолетовые розы на ковре, Аня подумала, что вид этой гостиной не стал бы намного хуже, даже если бы в ней и «напакостил» какой-нибудь пес.
"Мне жаль любого человека, которому приходится проводить Рождество в такой квартире, — думала она. — Неудивительно, что Кэтрин ненавидит это слово. Я хотела бы хорошенько проветрить этот дом. Здесь какой-то застарелый запах стряпни. Почему, почему Кэтрин продолжает жить здесь, когда у нее хорошее жалованье?"
— Она говорит, что вы можете подняться к ней, — такое сообщение принесла миссис Деннис. К ее удивлению, мисс Брук поступила в соответствии с правилами приличия.
Узкая, крутая лестница вызывала неприятные чувства. Никто, у кого не было такой необходимости, не стал бы подниматься по ней. Линолеум на лестничной площадке второго этажа был истерт до дыр. Маленькая задняя комната, где вскоре очутилась Аня, казалась даже еще более унылой, чем гостиная. Свет единственного газового рожка, не прикрытого абажуром, слепил глаза. В комнате была железная кровать с продавленным матрасом и узкое, скудно задрапированное окно, из которого открывался вид на огород с его богатым урожаем жестяных консервных банок. Но за огородом было чудесное небо и ряд пирамидальных тополей на лиловом фоне отдаленных холмов.
— Ax, мисс Брук, взгляните на закат! — восхищенно сказала Аня, садясь в скрипучее, жесткое кресло-качалку, на которое нелюбезно указала ей Кэтрин.
— Я видела немало закатов, — холодно отозвалась последняя, не двигаясь с места, а про себя с горечью подумала: «Снисходишь до меня с этими твоими закатами!»
— Этого заката вы не видели. Нет двух похожих закатов. Только присядьте здесь, и пусть наши души впитают его, — сказала Аня, а про себя подумала: «Ты хоть когда-нибудь говоришь что-нибудь приятное?»
— Без глупостей, прошу вас!
Самые обидные на свете слова! Да еще и это оскорбительное презрение в резком тоне Кэтрин. Аня отвернулась от заката и, уже желая встать и уйти, взглянула на Кэтрин. Но глаза Кэтрин выглядели как-то странно. Не было ли в них слез? Конечно нет. Невозможно было представить себе Кэтрин Брук плачущей.
— Вы не слишком радушно принимаете меня, — медленно произнесла Аня.
— Я не могу притворяться. Я не обладаю вашим замечательным даром вести себя по-королевски: всегда говорить каждому именно то, что приличествует случаю. Вы не желанная гостья, и разве в такой комнате можно радушно принимать кого бы то ни было?
Кэтрин презрительным жестом указала на выцветшие обои, обшарпанные жесткие стулья и шаткий туалетный столик с его обвисшей нижней юбочкой из ненакрахмаленного муслина.
— Это неуютная комната, но почему вы живете в ней, если она вам не нравится?
— Почему, почему! Вам не понять. Да это и неважно. Меня не волнует, что думают другие… Что привело вас сюда сегодня? Не думаю, что вы пришли только для того, чтобы «впитывать закат».
— Я пришла, чтобы спросить, не хотите ли вы провести рождественские каникулы вместе со мной в Зеленых Мезонинах.
«Ну вот, — подумала Аня, — теперь меня ждет град саркастических замечаний! Хоть бы она, по крайней мере, села, а то стоит так, словно ждет, когда же я наконец уйду».
Однако в комнате на несколько мгновений воцарилось молчание. Затем Кэтрин медленно заговорила:
— Почему вы приглашаете меня? Не потому же, что я вам нравлюсь. Даже вы не могли бы притвориться, что это так.
— Я приглашаю вас потому, что мне невыносима мысль о человеке, проводящем Рождество в таком месте, — чистосердечно ответила Аня. И тогда прозвучало саркастическое:
— О, понимаю! Обычный для рождественского сезона порыв сострадания к ближнему. Пока еще, мисс Ширли, я едва ли кандидат в объекты благотворительности.
Аня встала. Это странное, равнодушное существо вывело ее из терпения. Она подошла к Кэтрин и взглянула ей прямо в глаза.
— Кэтрин Брук, знаете вы это или нет, но в чем вы нуждаетесь, так это в том, чтобы вас хорошенько отшлепали.
Мгновение они пристально смотрели друг на друга.
— Вы, должно быть, отвели душу, сказав это, — заметила Кэтрин. Но все же ее тон уже не был оскорбительным, а уголки рта даже слегка дрогнули.
— Да, — ответила Аня. — Я давно хотела сказать вам это. Я приглашаю вас в Зеленые Мезонины не из желания оказать вам благодеяние, и вы это отлично знаете. Я назвала вам настоящую причину. Никому не следует проводить Рождество здесь. Сама мысль об этом возмутительна.
— Вы приглашаете меня в Зеленые Мезонины просто потому, что вам жаль меня.
— Мне действительно жаль вас. Жаль потому, что вы отгородились от жизни, а теперь жизнь отгораживается от вас. Положите этому конец, Кэтрин. Откройте двери, и жизнь войдет.
— О! Анна Ширли предлагает свой вариант одной из самых избитых фраз:
Чтобы зеркало улыбкой отвечало,
Сам ты улыбнись ему сначала,
— сказала Кэтрин, пожав плечами.
— Как и все банальности, эта абсолютно справедлива. Ну, так едете вы в Зеленые Мезонины или нет?
— А что вы сказали бы — про себя, не мне, — если бы я согласилась?
— Сказала бы, что это первый слабый проблеск здравого смысла, какой я у вас замечаю, — сказала Аня, отвечая колкостью на колкость.
Удивительно, но Кэтрин засмеялась. Она прошла к окну, взглянула, нахмурившись, на огненную полоску — единственное, что осталось от заката, которым пренебрегли, — и снова обернулась к Ане.
— Хорошо. Я поеду. Теперь вы можете сказать мне, как полагается в подобных случаях, что вы очень рады и что мы весело проведем время.
— Я действительно очень рада. Но не знаю, весело вы проведете время или нет. Это в большой мере будет зависеть от вас самой, мисс Брук.
— О, я буду вести себя вполне прилично. Вы даже удивитесь. Я полагаю, что вы найдете меня не особенно интересной гостьей, но обещаю вам, что не буду есть с ножа или грубить людям, когда они скажут мне что-нибудь насчет хорошей погоды. Говорю откровенно, я еду с вами по той единственной причине, что даже мне невыносима мысль о том, чтобы провести праздники здесь в одиночестве. Миссис Деннис собирается на Рождество к своей дочери в Шарлоттаун. Это такая скучища — заботиться самой о своем завтраке и обеде. Кухарка из меня никудышная. Так что это торжество материи над духом. Но вы дадите честное слово, что не станете желать мне веселого Рождества? Я вовсе не хочу быть веселой на Рождество.
— Хорошо. Но я не отвечаю за близнецов.
— Я не предлагаю вам посидеть здесь. Вы замерзнете. Но я вижу, что вместо вашего заката на небе появилась очень красивая луна, и я провожу вас до дома и буду помогать вам восхищаться ею по дороге, если хотите.
— Хочу, — ответила Аня. — Но мне также хотелось бы, чтобы вы знали, что у нас в Авонлее луна бывает гораздо красивее.
— Так она едет? — сказала Ребекка Дью, наполнив горячей водой Анину грелку. — Ну, мисс Ширли, надеюсь, вам никогда не придет в голову попытаться обратить меня в магометанство… так как вы, вероятно, добились бы успеха. Да где же Этот Кот? Разгуливает по Саммерсайду, а на дворе нулевая температура.
— Но не по новому термометру. А Василек лежит, свернувшись в кресле-качалке возле моей печечки в башне и мурлыкает от удовольствия.
— А! Что ж, — сказала Ребекка Дью, поеживаясь и закрывая входную дверь, — я хотела бы, чтобы всем в мире было так же тепло и уютно, как нам в этот вечер.
5
Аня не знала, что за тем, как она уезжает на каникулы, наблюдает из чердачного окошка Ельника печальная маленькая Элизабет — наблюдает со слезами на глазах, чувствуя себя так, словно все, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить, исчезло до поры до времени из ее существования и теперь она самая несчастная из всех несчастных Лиззи. Но когда наемные сани скрылись за поворотом переулка Призрака, Элизабет пошла и опустилась на колени у своей кровати.
— Дорогой Бог, — прошептала она, — я знаю, бесполезно просить у Тебя веселого Рождества для меня, ведь бабушка и Женщина не могут быть веселыми. Но, пожалуйста, сделай так, чтобы у моей дорогой мисс Ширли было веселое, веселое Рождество, и благополучно привези ее назад ко мне, когда каникулы кончатся… Ну вот, — заключила она, поднимаясь с колен, — я сделала все, что могла.
Тем временем Аня уже вкушала рождественское счастье. Она прямо-таки сияла, когда поезд отходил от станции. За окном промелькнули некрасивые окраинные улочки. Она ехала, домой — домой, в Зеленые Мезонины! За городской чертой весь мир был золотисто-белым и бледно-лиловым с вплетенным в него тут и там колдовством темных елей и изяществом обнаженных берез. Поезд мчался вперед, и низко висящее за лесом солнце стремительно неслось сквозь голые верхушки деревьев, словно сверкающее божество. Кэтрин была молчалива, но не казалась нелюбезной.
