Александр Батров - Утренний Конь
Над ним стоит Кара Ивановна, дежурная медсестра, в белом хрустящем новом халате.
— Что тебе, Степик?
— Я не хочу в операционную… Не хочу… Не хочу, Каравана! — говорит Степик, стараясь приподняться.
В ответ Кара Ивановна молчит, неодобрительно качая головой.
— Не хочу! — повторяет Степик. — Я все равно безнадежный.
— Кто тебе это сказал?
— Один старик из общей палаты… Я слышал, как он говорил за дверью…
— Глупый он, твой старик. Ты поправишься! Будешь как помидорчик.
— Не называйте меня помидорчиком! — произносит Степик, брезгливо морщась. — Не надо, не хочу!
— Тогда не называй меня Караваной.
— Ладно, — соглашается Степик, но сразу об этом забывает.
— Каравана!
— Снова? Ну ладно, я не обижаюсь.
— Пить.
Напившись, Степик просит:
— Открой окно.
В небе, резвящиеся табунком, несутся белые облачка. Светит солнце. Кричат воробьи. В больничную комнату врывается воздух теплой одесской осени. Степик Железный глядит на веселые облачка, и в глазах мальчика появляются слезы:
— Пусть всегда так будет…
— Что, Степик?
— И солнце… И небо… И воробьи…
— Ну и будет! Куда же им деваться! — нарочито грубым голосом произносит Кара Ивановна. — И не воображай, что ты безнадежный, ты самый обыкновенный больной.
Степик знает, что с тяжелобольными не разговаривают так грубо, и немного успокаивается.
Кара Ивановна довольна.
— Прими лекарство, — говорит она.
— Нет, лучше уколи.
Кара Ивановна вставляет в шприц иглу и разбивает ампулу морфия.
Руки Степика все в уколах, и правая и левая.
После укола Степик спит. Когда он просыпается, за окном уже сумерки. В эту пору особенно громко кричат воробьи, а ласточки над окном кружатся еще быстрее, как будто мало они налетались за долгий день.
Кара Ивановна куда-то вышла, и мальчику скучно без нее. Он пытается встать, но не может, и все же он встает и подходит к окну. Он может ходить. Значит, ноги у него здоровые. Вот только тупая боль в пояснице.
Дверь открывается, и в комнату входит Кара Ивановна.
— Ложись, Степик. — Она ласково укладывает в постель больного мальчика.
— Скучно, — заявляет Степик, — ты бы чего-нибудь спела.
— Я не певица.
И все же она поет, поет тихо, вполголоса, про аистенка, который отбился от стаи. Но голубое небо помогло маленькой птице…
Голос у медсестры, пожилой широкоплечей женщины с рябоватым лицом, добрый, мягкий.
— Ну и хитрая ты, Каравана. — Степик улыбается.
Неожиданно внизу, в больничном дворе, вспыхивает белый, необычной силы свет, и мальчик вздрагивает всем телом.
— Там? — спрашивает он. — Скажи!
— Да, там, в операционной.
Мальчишеское сердце останавливается. Степику кажется, что оттуда несутся страшные крики.
— Не хочу туда, не хочу! — с трудом выговаривает он. — Не хочу, Каравана!
— А еще пионер, и к тому же Степан Железный, — осуждающе произносит Кара Ивановна.
А Степику кажется, что свет проходит даже сквозь стены. Его ждет тяжелая операция. Удаление пораженной туберкулезом почки. Но, может быть, болезнь перекинулась на другую?
— Нет, нет, — так же испуганно, как и мальчик, шепчет медсестра.
— Каравана!
— Я слушаю.
— Уколи.
— Часа через два. А то не будешь спать ночью.
— Я все равно не сплю… Там еще свет?
— Да, идет операция.
— Скажешь, когда закончится.
Свет наконец гаснет. От страха перед операционной Степику становится хуже. Он снова бредит. Он видит перед собой грушевое деревце, которое посадил на берегу моря в Аркадии. Перед ним Степик виноват… Оно тоскливо шелестит листвой.
«Видишь, Степик, какое я одинокое… Зачем ты посадил меня здесь?»
«Чтобы тебе кланялись волны и видели все проходящие корабли», — отвечает Степик смущенно.
«Не хочу, я не гордое… Я хочу быть со всеми деревьями в школьном саду… Людям нужны люди, а деревьям нужны деревья…»
«Верно…» — придя в себя, думает Степик.
Время — восемь часов вечера. Кару Ивановну сменяет другая сестра, Анюта, высокая черноглазая девушка. Ее Степик не любит. Она то и дело глядится в карманное зеркальце и подкрашивает свои насмешливые толстые губы. Сейчас она бродит по коридору и чуть слышно напевает:
А в больнице три сестрицы, все кареглазки.
Валя режет, Ляля мажет, Аля — перевязки…
Степик не может понять: то ли она кого-то передразнивает, то ли поет всерьез эту противную песню?
Когда Анюта заходит к нему с лекарством, он говорит:
— Подвинь кровать к окну, я хочу смотреть на звезды…
— На улице ведь дождь. Разве ты не слышишь?
Да, верно, дождь… По всему видно, что он зарядил надолго. Но Степик просит:
— Все равно подвинь.
— Простудишься. Вот лучше прими лекарство и пей до последней капли. Я тебе не Кара Ивановна. Я не стану с тобой церемониться!
Анюта злая. Но руки у нее удивительно легкие. Вонзит иглу, и не слышно.
Дождь идет весь вечер. Всю ночь. Он — хорошая нянька. Всех убаюкал. Больные спят. Даже часы вместо своего обычного «тик-так» глухо и сонно выговаривают: «Хотим спать… Хотим спать…»
Спит и черноглазая Анюта, присевшая на кровать в ногах у Степика.
Но он не спит. Его глаза широко раскрыты. Степик видит перед собой море. Он видит небо. Они озарены светом жаркого солнца. В них он, Степик Железный, как бы весь растворяется. Он — небо, в котором кружатся птицы. Он — море, в котором плещутся рыбы…
2
Кара Ивановна появляется на другой день. Она пахнет дождем.
— Ну, как мой Степик? — сразу интересуется она.
— Трудный. Все бормочет в бреду о каком-то деревце, — говорит Анюта. — Звонил Савелий Петрович Зотов… Завтра осмотрит мальчика…
— Да, за профессором последнее слово…
К Степику не пускают ни папу, ни маму. Степик у них один. Когда мать смотрит на сына, она громко рыдает на всю больницу, словно никогда больше с ним не увидится. Отец Степика молча стоит рядом с ней и до хруста сжимает свои пальцы. После их прихода мальчику становится тяжелее.
— Каравана! — слышится голос Степика.
— Я слушаю, — войдя к нему, как всегда, отзывается медсестра.
— Каравана, скажи им всем, чтобы гроб, когда меня понесут на кладбище, был закрытый. Я не хочу, чтобы на меня смотрели… И пусть надо мною кружатся ласточки.
— Ты говоришь глупости, Степка!
Кара Ивановна грустно глядит на мальчика.
В коридоре раздается звон посуды. Ходячие больные шумно завтракают в больничной столовой.
— Вот и ты скоро будешь обедать со всеми.
— Нет, я не буду. Я безнадежный.
— Опять ты за свое? Нет, Степик, ты не безнадежный… Завтра тебя посмотрит сам Савелий Петрович Зотов, он светило…
3
Светило — толстяк с волосатой родинкой на переносице. От него несет табаком, и сам он весь какой-то табачный. Под халатом рыжий костюм, и глаза тоже рыжие, табачные. Он — старик с седой гривой.
К Степику он заходит с Карой Ивановной.
— А, Степик! — говорит он так, словно знает Степика с самого дня рождения.
Он так же, как и все, осматривает мальчика, мнет живот, стучит пальцами по спине и спрашивает, на что жалуется больной. С Карой Ивановной он перекидывается непонятными словами.
— Так, — положив руку на плечо Степика, наконец говорит он решительно, — надо оперировать. Берусь. Ты, Степик, не бойся. И температура у тебя сегодня будет нормальной…
Светило выходит в коридор и закуривает толстую длинную папиросу.
— Ох какой ты счастливый, Степик… Сам… Сам взялся… — смеется Кара Ивановна.
Лицо у нее восторженное, сияющее.
Но Степик не разделяет ее восторга. Он с головой накрывается простыней, пропечатанной с двух сторон штампами больницы.
— Сам! Сам!.. — снова слышится голос в коридоре.
Время в больнице тянется медленно. А за окном другая жизнь. Там море. Там корабли. Там улица Портовая. На этой улице стоит дом Степика. Старинный. С четырьмя башнями на крыше. С восточной башни открывается безбрежное море. Поглядишь с южной — видно самое синее над городом небо. С северной — над тобой самые золотые звезды. А с западной — голубые лиманы…
На Портовой улице находится и школа Степика.
«Интересно, кто сейчас сидит за моей партой? — сбросив с себя простыню, думает Степик. — Наверное, ее занял Мотька Орловский». Мотька собирает рыболовные крючки. Крючков у него множество. Крючки селедочные. Крючки кефальные. Крючки белужьи.
Приходит Кара Ивановна и заставляет Степика измерить температуру. Профессор не ошибся. Температура нормальная.
— Молодец, Степик Железный! — говорит она и снова оставляет мальчика одного. Теперь она может заняться другими больными.
