Александр Батров - Утренний Конь
— Сидела бы там… — угрюмо проворчал Левка.
— Не скули, старуха стоящая!
— Пусть даже вся золотая.
— Странный ты сегодня… Пойди-ка к Серебряковой и принеси тетрадь.
— И об этом знаешь?
— А как же… Сама велела оставить.
Левке ничего не оставалось делать, как принести ненавистную тетрадь домой.
— Читай, — сказала мать насмешливо.
Морщась словно от зубной боли, Левка открыл последнюю страницу. На ней косым почерком Зины Туркиной писалось:
— «В столовую ходил редко…»
— Постой, — остановила мать сына. — Это же почему?
— Жарко… Сам варил юшку…
— Так, читай дальше…
— «Дашу Гранецкую обидел… Не давал купаться… Обливал морской водой…»
— Не стыдно ли тебе слабых обижать, Левка? — Мать покачала головой и сказала: — Читай дальше.
— «Выловил восемь скумбрий. Продал их курортнице, а деньги истратил на мороженое».
— Остановись! — строго произнесла мать. — Эх ты, торговец рыбой!
Левка закрыл тетрадь.
— Курортница силой упросила… Говорила — никогда не пробовала.
— Зачем же брал деньги? Взял бы и подарил…
Лицо матери с красивыми коричневыми глазами от гнева побледнело. Он знал: сейчас она раз-другой хватит его по спине своими маленькими крепкими кулаками. Но мать лишь презрительно покривила губы, и для Левки это было хуже всякого наказания.
— Я совсем не хотел… — пробормотал он смущенно.
— Молчи! — сказала мать.
Левка сел на диван, исподлобья поглядывая на мать. Вот она прошлась по комнате. Вот шире распахнула окно, задумалась.
И Левка опустил голову.
— Послали бы меня на подвиг опасный… В ракету бы посадили… Показал бы всем, какой я торговец рыбой! — сказал он с обидой.
— Кто же тебя пошлет?
— Кто? Советское государство!
— Советское государство не посылает детей на опасные подвиги… потому что любит вас… А подвиги ваши все впереди…
Спустя час мать подобрела и сказала:
— Эх ты, Лев, царь зверей…
Всего лишь одни сутки провела она с сыном на берегу и снова отправилась в море на своем «Орле».
3
Пришло письмо.
Писал Борис Удалой.
«…Плывем по Днепру на барже, а кругом такая красота страшная, что башка кружится…»
Левка не стал читать дальше. Будь у него крылья, он бы мигом подался к друзьям. Положив письмо на стол, он вышел к морю с удочкой.
Но утро не принесло рыбацкой удачи. Бычки шли мелкие. Левка собрался было вернуться домой, но тут же увидел на воде, вблизи берега, нырка — дикую остроклювую морскую уточку. Нырок был совсем молодой. Заметив Левку, он подплыл еще ближе и стал кружиться возле него с кокетливо склоненной набок головкой.
Что с Левкой сделалось в эту минуту, он не понимал сам, он никогда не был жестоким, наоборот, всегда любил птиц, а вот сейчас, весь в каком-то охотничьем азарте, он закинул в море крючок с креветкой.
Нырок, доверчиво схвативший приманку, резко жалобно вскрикнул от нестерпимой боли.
Левка потянул птицу к берегу и сразу выпустил из рук леску: кто-то, подойдя сзади, принялся крутить ему уши, приговаривая:
— Так вот где ты, горе-охотник, мой внук Левка?
Это была пожилая женщина с темными загорелыми руками, как у заправской рыбачки.
— А-а-а-а! — вырвавшись от нее, только и мог произнести Левка. А потом он рассердился. — Наезжают сюда всякие!.. — сказал он с обидой. — Тоже мне… Нашлась бабка… И совсем не похожа на умирающую. Видать, хитрая. А может быть, ты и не моя бабка?
— Я самая! — подтвердила бабка Вероника.
Она осторожно извлекла крючок из горла нырка, посадила птицу на воду и, глядя, как она, гневно вскрикивая, уплывает вдаль, сказала:
— Нырков никто не ест… и не приручить… Зачем же губить? Ну ладно, давай мириться.
— Не хочу! — сказал Левка.
Он повернулся и пошел было в сторону, но, вспомнив наказ матери, возвратился. Теперь он внимательно поглядел на пожилую женщину. Он думал, что у бабки Вероники желтое морщинистое лицо, а на поверку вышло другое… Лицо у нее было смуглое, чистое, почти без морщин, с добродушными, улыбчивыми глазами.
— Что же ты молчишь? — спросила она.
— Не молчу… — ответил смущенный Левка. — Значит, приехала?
— Приехала.
— Умирать?
Бабка Вероника кивнула головой и, как бы извиняясь, сказала:
— Восемьдесят годков.
— Чего же телеграмму не дала? — спросил Левка.
— Не дала. Видишь, и получилось веселее.
— А как ты узнала, что это я, Левка?
— Соседи показали…
— Не похоже… — сказал Левка.
— Что там у тебя не похоже?
— Что умираешь.
Бабка Вероника рассмеялась:
— Проголодалась дорогой, веди к себе, корми, ведь гостья…
— Нечем, — сказал Левка, — не ждал…
— Как же сам живешь?
— В рабочей столовой обедаю. Мать вперед платит. С заведующей так договорилась. А когда уху варю…
— Веди к себе, — повторила бабка.
Дома она долго разглядывала фотографии Левкиного отца и матери, висевшие на стене в бамбуковых рамках, потом присела на диван и сказала:
— Дай-ка метлу!
Не прошло и двадцати минут, как в комнате все блестело, не хуже, чем в капитанской рубке. Левка только диву давался. Ну и бабка! Он стоял на террасе и оттуда все приглядывался к ней.
У бабки были широкие плечи, и ходила она вразвалку, по-матросски. Простое железное кольцо, которое она носила на среднем пальце левой руки, заинтересовало внука. На кольце была изображена странная длинноголовая собака.
— Это что за кольцо? — спросил Левка.
— Дареное. А собака — знак верности.
— Неправда! — возразил Левка. — Все собаки холуи. Покормишь — ластится. Побьешь — хвостом виляет. Не люблю.
— Кого же ты любишь?
— Слонов. Гордые они, добрые и умные! Тут двух привозили на корабле…
Бабка Вероника внимательно поглядела на Левку. Пожалуй, ответ внука понравился ей.
— Как у тебя в школе? — спросила она. — Наверное, на тройках мчишься?
— Мчусь, — неохотно признался Левка.
— Худо, — сказала бабка. — Я в твои годы в лавке у купца работала. Шесть потов на день выжимала, да еще хорошо занималась в церковноприходской школе.
— Церковной? Ты на попа, что ли, училась?
Бабка рассмеялась и, махнув рукой, вытащила из кармана пачку папирос.
Левке не нравилась курящая бабка, но из вежливости он ничего не сказал ей. А курила бабка по-мужски, глубоко затягиваясь, пуская из ноздрей дым, удушливый, раздражающий.
— Видать, плохо тебе жилось в Архангельске, — сказал Левка. — Иначе сюда бы не приехала.
— Что ты! Я там, на Белом море, вроде матросской королевы! Тридцать лет плавала, — произнесла бабка с гордостью.
— Ну, там бы и осталась королевой. У нас тесно, одна комната, да еще отец вернется осенью, — сказал Левка.
— Не говори! Кубрик у вас просторный. И на террасе можно жить… Видать, не нравлюсь я тебе, верно? — вдруг спросила бабка, в упор глядя на внука.
— Не нравишься, — сказал Левка.
— За правду спасибо, — без малейшего признака обиды произнесла бабка. — Только помни: тронешь нырка — всыплю… Веди меня в столовую!
Бабка с аппетитом съела обед, выпила бутылку пива, а когда Левка покончил с едой, сказала:
— Теперь зови всех твоих друзей. Мороженым угощать буду!
— Никого нет, — упавшим голосом отозвался Левка. — Все ушли в поход.
— Ага, теперь все понимаю… Из-за меня ты остался?
— Из-за тебя. Мать приказала. Думал, на самом деле ты больная, а ты вот какая… совсем живая!
— Э, нет, Левка, устаю, — тихо произнесла бабка.
Весь день, до самого вечера, она отдыхала с дороги. Лежала на террасе, на бамбуковой раскладушке, привезенной Левкиным отцом из Индии. К вечеру, накинув на плечи белую шерстяную шаль, старуха вышла к морю. Долго бродила по берегу, по которому когда-то ступали ее ноги — босой, почерневшей от черноморского ветра девчонки. Отсюда она выходила в море, к острову Дельфиньему, с рыбаками на лов скумбрии. На Дельфиньем бабка родилась. Сейчас ночной теплый ветер шел оттуда и шевелил концы ее белой шерстяной шали. А в небе было полным-полно звезд, ими был плотно заселен мир, и не только мир! На влажной придонной гальке лежал их свет, светились на берегу створки выброшенных волной мидий, и песок у самого края воды серебрился и был похож на рыбью чешую…
— Эй, бабка! — послышался в темноте Левкин голос. — Иди домой, гроза будет, гляди, зарницы!
— Нашел чем пугать…
— Здесь опасно… Этот берег любят все молнии. Под ним, говорят, железо… Оно притягивает…
— Ладно там, с грозой… Иди, Левка, ко мне. Одно дело есть…
— Дело? — подойдя ближе, недоверчиво переспросил Левка.
— И настоящее. Ты как насчет путешествий?
Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.
