Лев Рубинштейн - Честный Эйб
«Монитор», весь в огненном столбе, был похож на дракона из старинных легенд. Вспышка за вспышкой освещали стальные стены, плавающие во взбаламученной воде. «Мерримак» с погнувшимся тараном и сильно пострадавшей кормой уходил на свою базу.
Когда «Монитор» прошёл мимо эскадры, на уцелевших судах оркестры заиграли гимн. На «Миннесоте» тушили пожар.
— Ура, Эриксон! — донеслось оттуда. — Ура, плавучая батарея!
Вечером того же дня Стэнтон ворвался в кабинет Линкольна. Президент возвышался у окна, разглядывая темнеющий Потомак.
В кабинете царило молчание. Несколько министров устало развалились на диванах и в креслах в ожидании известий из Хэмптон-Родса.
Стэнтон размахивал телеграммой. Борода его воинственно развевалась.
— Господин президент! Военный телеграф сообщает, что «Мерримак» отбит и бежал с места сражения.
— А подробности? — спросил Линкольн.
— Пока нет, сэр. Ожидают к утру.
Линкольн помолчал.
— Хвала нашему великому народу и его истинной любви к свободе! — сказал он. — Джентльмены, перейдём к делам.
Старший инженер вбежал в машинное отделение и схватил Сэма Грегори за руку. Разорванный воротничок царапал ему уши, лицо его было в саже.
— Отлично, старина, отлично! — закричал он. — Работа высшего качества. Будущее за броненосцами, ребята!
— Нет, — сказал Сэм, вытирая со лба копоть.
Сэм был без куртки. Рубашка на нём висела клочьями, волосы были растрёпаны. Эл Кимбс высунул из котельной своё мокрое чёрное лицо и улыбался во весь рот.
— Нет, сэр, — повторил Сэм, значительно глядя на главного инженера, — будущее за сельскохозяйственными машинами!
— Вы неисправимый чудак, Грегори, — сказал инженер. — Спасибо всем. Ночная смена может идти спать.
Сын президента
Одним из первых в Белом доме вставал президент.
Все кругом спали, кроме караульных. Линкольн осторожно спускался по лестнице и долго шарил в чулане, разыскивая ящик с сапожной мазью. Затем он прилежно наводил глянец на свои огромные, остроносые ботинки.
Министр финансов однажды заметил своему президенту:
— Позвольте вам сказать, сэр, что джентльмены никогда не чистят своих ботинок.
— Не понимаю, — сказал Линкольн. — А чьи же ботинки они чистят?
Покончив с ботинками, «старый Эйб» отправлялся на прогулку по парку Белого дома. Ранние прохожие часто останавливались посмотреть на его неуклюжую, голенастую фигуру, с руками, заложенными за спину. «Точь-в-точь журавль», — говорили в Вашингтоне.
Один из них подошёл к решётке, услышав, что президент кричит: «Эй, послушайте!»
— Доброе утро! — сказал Линкольн. — Я ищу газетчиков. Вы не могли бы, дойдя до угла, послать сюда паренька, который продаёт газеты?
— Газетчиков ещё нет, — ответил прохожий. — Вы очень рано встаёте, господин президент.
— Ничего не поделаешь, — сказал Линкольн, — у нас, в Иллинойсе, рано не встанешь — дров не нарубишь…
Президент выглядел как заключённый за решёткой. Он опасливо оглядывался — вероятно, побаивался, как бы караульный начальник не заметил его беседы со случайным встречным.
— Имея такой чудесный сад, — добавил Линкольн, — грешно лежать в постели по утрам.
— Без сомнения, господин президент, Белый дом — прекрасное место, не правда ли?
— Ну, этого я бы не сказал, — отвечал Линкольн и снова зашагал по лужайке, заложив руки за спину.
Глаза у него были печальные. Может быть, потому, что война затягивалась; может быть, потому, что с одной стороны от него требовали, чтоб он немедленно освободил негров, а с другой стороны угрожали восстанием, если он их освободит; а может быть, и просто потому, что его сын Вилли умер от воспаления лёгких в начале 1862 года.
Да, из двух малышей, которые когда-то вместе сидели в детской коляске, а потом разоряли адвокатскую контору в Спрингфилде, одного уже не было. Быстроглазый Тэд, с личиком, похожим на чайник, теперь носился по Белому дому один. Впрочем…
Тэд не был один. Он был занят делом.
В доме был так называемый «восточный зал», где устраивались торжественные приёмы — большое помещение с колоннами, устланное громадным красным ковром. На окнах висели кружевные шторы, обрамлённые малиновыми портьерами. Стены были белые с золотом, и золотом же сияли газовые люстры. В дальнем конце зала стоял белый рояль. На стенах висели портреты президентов Соединённых Штатов — почтенные старики, зарывшие свои длинные подбородки в пышные галстуки, подпирающие свои жёлтые щёки высочайшими воротничками, погружённые в высокие государственные размышления. Все они смотрели на Тэда неодобрительно.
Тэд бегал по залу с двумя козами в упряжке. Козы были запряжены гуськом и тащили за собой кухонную табуретку. На весь зал разносился воинственный клич Тэда: «Батарея, галопом! На позицию! Стой! Снимай орудия!»
Но козы не слушали команды и продолжали бежать по залу с жалобным блеянием. Мулатка, портниха матери Тэда, стояла в дверях. Вид у неё был угрожающий.
— Тэд! Как ты забрался в зал?
— Это не зал, тётя Элизабет! Это позиции Потомакской армии!
Тэду было уже девять лет. Он научился говорить раздельно, но картавость осталась.
— Кто тебя сюда пустил?
— Не скажу.
— А вот я скажу отцу!
Тэд усмехнулся.
— Папа не любит ябед. Он вас не примет.
— О, Тэд, — многозначительно произнесла Элизабет, — я скажу миссис Линкольн!
Эта угроза была куда серьёзнее. Спрятаться от миссис Линкольн в Белом доме было почти невозможно. Её боялись даже бравые капралы пенсильванского добровольческого полка, который охранял президента. Но Тэд был опытным стратегом.
Когда Линкольн вернулся в свой кабинет, он нашёл там двух посетителей: Тэда с его козами и военного министра Стэнтона.
— Папа! — выпалил Тэд, не успевши поздороваться. — Мистер Стэнтон гений!
— Разве? — спросил Линкольн.
— Он обещал мне сделать две вещи: назначить меня лейтенантом и снять «маленького Мака».
Линкольн внимательно посмотрел на сына и улыбнулся. Стэнтон серьёзно поглаживал свою окладистую бороду. Он редко улыбался.
— Насчёт первого куда ни шло, — сказал Линкольн, — насчёт второго мы повременим. Я надеюсь ещё сдвинуть его с места.
«Маленьким Маком» в народе называли командующего Потомакской армией генерала Мак-Кле́ллана. За два года войны он неизменно занимал одни и те же позиции к югу от Вашингтона.
— Что ещё обещал тебе мистер Стэнтон?
— Больше ничего, — отвечал Тэд. — Я бы хотел только, чтоб ты поскорее освободил чёрных.
Тут Линкольн перестал улыбаться. Зато заулыбался Стэнтон.
— Я слышу это в седьмой раз за последние сутки, — сказал Линкольн. — И это напоминает мне моего старого приятеля судью Дэвиса. Однажды я попросил его одолжить мне рубашку. «У меня только две рубашки, — ответил судья, — одну я вчера снял, а другую вчера надел. Какую вы предпочитаете?»
— Что вы хотите этим сказать, мистер Линкольн? — спросил Стэнтон.
— То, что, если я сегодня подпишу прокламацию об освобождении негров, мы потеряем четыре рабовладельческих штата, которые ещё верны Союзу. А если я её не подпишу, меня съедят с потрохами аболиционисты. Что вы предпочитаете, лейтенант Тэд Линкольн?
Юный лейтенант не отвечал. Он обладал способностью мгновенно перескакивать с одного предмета на другой, как бабочка, порхающая между деревьями.
— И мне сошьют синюю форму с погонами? — спросил он.
— Сошьют, если ты уйдёшь из кабинета, — отвечал Линкольн, — и не будешь приводить ко мне на приём своих друзей.
«Старый Эйб» имел в виду случай, когда его сын втащил в кабинет целую делегацию священников, которую президент не хотел принимать. Тэд сказал при этом: «Папа, познакомься, это мои друзья, они научили меня свистеть на лестнице соловьём…»
— Клянусь, — сказал Тэд, — но «три коротких — три длинных — три коротких» остаются в силе.
— Он имеет в виду сигнал «СОС», мистер Стэнтон, — объяснил «старый Эйб». — Он научился этому на военном телеграфе.
— Папа, ты сказал, что по этому сигналу откроешь дверь в любом случае! Ты сказал! Ты…
— Тэд! — послышалось из-за двери.
Это был пронзительный голос миссис Линкольн. У всех троих людей в кабинете вытянулись лица.
— Хорошо, Тэд, — поспешно промолвил президент, — подписано «Авраам Линкольн»!
Тэд подпрыгнул.
— Папа, — воскликнул он, — я знаю, ты всегда делаешь то, что я говорю! И чёрных ты тоже освободишь! Правда?
Он подскочил и в избытке чувств влепил отцу поцелуй в его жёсткую, морщинистую щёку. Через минуту Тэда не было в комнате.
— Вы знаете, Стэнтон, — сказал Линкольн, потирая щёку, — он всегда прав, этот молодой разбойник…
…Накануне этого майского дня 1862 пода в мятежном городе Чарлстоне, в штате Южная Каролина, колокол на церкви Святого Михаила пробил восемь ударов. Это был комендантский час, когда движение на улицах прекращалось. Белых, задержанных на улице ночью, проверяли и отпускали. Негров отводили в тюрьму.
