Клара Ярункова - Брат Молчаливого Волка
Лыжа глядела в небо, и ветер наигрывал на ней серенады горе-лыжникам.
Это, конечно, шуточки. Метель ночью утихла, и сегодня на дворе было тихо, как в комнате.
Яна слушала, а когда речь зашла об Анчиных «елочках», вся как-то сжалась и, усмехнувшись, взглянула на Вока. Вок похлопал ее по спине, и я не понял, умеет Яна делать «елочки» или нет, но бояться ей все равно нечего, Вок наверняка все устроит. Это, конечно, была жестокая ошибка. Вок, конечно, может устроить все, но «елочки» вместо Яны делать не может. Что нет, то нет.
Среди подбрезовцев были две девчонки, и, судя по разговору, тоже не олимпийские чемпионки. Никто не рождается завзятым лыжником, а столько мастеров уж как-нибудь справятся с тремя необученными. Анчу Мравец я не считаю. А может, и Яна не новичок, ведь я о ней ничего не знаю!
— Подъем в восемь, Йожо, — начал организационную работу Юло Мравец. — Я знаю одно местечко — два часа ходу!
— Что же ты имеешь в виду? — хотел уточнить Вок.
— Сюрприз. Это на северном склоне.
— А почему на северном? И ты сдался пожарникам? — спросил Лайо.
Почему он так не любит горную службу?
— Просто вы не хотите топать на другую сторону Дюмбера, — ворчала Анча.
— Кто говорит — на другую? У нашей долины тоже есть северный склон. Если хотите знать, это у Козьего хребта. И мы там будем одни. Обкатаем его и будем ездить дотемна.
— И загорать, — сказала Яна.
— На костре, — смеялись парни.
— Что в этом году за зима? Счастье еще, что столько снега выпало. Не дай бог, если подморозит.
— Если б не календарь, можно подумать, что сейчас март.
— Пожарники наверняка в него не смотрят, — не унимался Лайо. — Воображают, что весна, и пугают своими лавинами.
— Ой, а мне хочется поглядеть на лавину! — пискнула какая-то девчонка.
— А мне — нет, — сказал Юло Мравец. Сразу видно, что он настоящий лыжник, а не любопытный дурак.
— Ладно, подъем, — сказал Вок Яне. — Надо смазать лыжи. Я дам тебе тюленьи ремни, чтобы было легче идти. Хорошо?
Яна улыбалась счастливой улыбкой. И я был рад, что ей у нас нравится. Очень, очень рад.
— Эхе-хе, охо-хо! Пошли, а уж завтра вечером погуляем вовсю, — вскочил неожиданно Юло Мравец. — А я попляшу с ружомберокской городничихой!
Мы чуть не лопнули от смеха. Больше всех смеялась Яна, ружомберокская городничиха!
— А в полночь я пробегусь на лыжах в одних, пардон, подштанниках, — повернулся Юло к Яне, — чтобы не мять брюки.
И мы начали придумывать маскарадные костюмы к новогоднему походу. Каждый новый год в двенадцать часов, с последним ударом, мы встаем за домом на лыжи и спускаемся вниз с горы, одетые кто во что горазд. Отец зажигает на углу лампу в пятьсот свечей, туристы глазеют на нас из окна, а мы свистим, играем на разных инструментах, и каждый стремится закончить спуск смешным коленцем. Лучше всех это удается Юло Мравцу. Он съезжает на одной лыже, согнувшись в три погибели, и валится в снег, как девчонка-неумеха. Остается только удивляться, как он мог так переплести ноги. Домой мы возвращаемся все мокрые и еле живые от смеха.
— А теперь, ребята, спать, — подошел к нам отец.
— Еще ра-а-аа-но, — ныли мы, но все напрасно.
— Очистить позиции, — скомандовал он, — и на боковую!
— Есть! — вскочил Юло Мравец.
Я видел, что все остальные нам завидуют, как дружно мы маршируем из столовой, нам весело и никому это веселье не стоило ни кроны.
Как я жду завтрашнего дня! Яна поднялась наверх, а Вок остался внизу. Остальные устроились в общежитии. Я поджидал Вока, а он все стоял и смотрел наверх. Я немедленно пошел прочь. А Вок все стоял, не двигаясь с места.
— Ну, Янка, иди, — сказал он тихо. — Доброй ночи! Пусть тебе приснятся хорошие сны.
— Доброй ночи, Йожка… Как тут у вас чудесно! — вздохнула Яна.
Лестница заскрипела, и Вок двинулся вслед за мной.
— Ты мировой парень, — толкнул меня Йожка.
Ага, мировой, мне одно только не ясно: Йожка еще мой брат или стал полной собственностью Яны?
Смешно, а не разберешься!
* * *Я насыпал соль в солонку и резал перец, когда кто-то вдруг принялся колотить палкой в кухонное окно.
— Ты что, обалдела?! — крикнул я, уверенный, что это Габа: она отправилась с мамой к поросятам. Или Юля: она тоже была на дворе.
Но за окном стоял незнакомый лыжник.
— Где отец? — закричал он. — Говори скорей!
Где отец, я не знал. Он не пустил меня утром на Козий хребет, и мне нет до него дела! Все на лыжах ходят, а я чтоб все каникулы вкалывал, да еще и на Новый год!
— Слышишь, парень? — повторил лыжник. — Позови отца!
Только тут я заметил, что глаза у него страшные и лыжи он не снимает. Я выбежал и столкнулся с отцом на лестнице: он поднимался на чердак за сардельками.
— Скорей, тебя зовут! — крикнул я, потому что уже боялся этого человека под окном и того, что он собирался сказать отцу.
Мы с отцом выскочили на крыльцо.
— Хозяин… — сказал лыжник и пристально поглядел отцу в глаза. — Хозяин, лавина!
Отец словно онемел.
— И люди под ней! — крикнул лыжник.
У отца бессильно повисли руки.
— Кто? — спросил он чуть слышно глухим голосом.
— Не знаю. Кажется, ваши гости.
— А мой сын? — спросил отец с трудом, набравшись мужества.
Зачем он спрашивает? Зачем? Ведь он ясно слышал, что гости. Йожо не гость, он сын! И Яна тоже не гость, она наша. Значит, ни Йожо, ни Яна не могут быть под лавиной! Зачем он спрашивает?
— Ничего не знаю, хозяин! — Лыжник глядел на старые отцовские башмаки. — Знаю только, что лавина и что нужно помогать. Людей засыпало!
Я кинулся за отцовскими ботинками.
— Собирайтесь! Все, сколько есть! Где лопаты? — кричал лыжник.
Я вытащил из сарая четыре лопаты. Больше у нас нет. Лыжник попросил ремень, связал лопаты и перебросил через плечо. У отца дрожали руки, когда он шнуровал ботинки.
— Да, позвоните по телефону, — вспомнил лыжник, посмотрел на отца и сбросил лопаты и лыжи. — Где у вас телефон?
— В комнате за кухней.
— Скажи всем в столовой, — сказал мне отец нарочито спокойным голосом. — А маме ступай и скажи, что мы скоро вернемся.
В столовой сидели четверо лыжников. Они вскочили, взяли лыжи и отправились вместе с нами.
Мы шли быстрым шагом, впереди отец. Он был самый старший из нас, тяжело дышал, пот заливал его лицо, но он его не вытирал, а все шел, шел и шел, как заведенная машина. Больше он ни о чем не спрашивал. Из карманов у него торчали бутылки коньяка, за которыми мне пришлось вернуться.
Лыжники иногда спрашивали незнакомого человека:
— Когда она обрушилась?
Или:
— Может, никого и не засыпало? Сколько раз уже лавина сползала — и ничего…
— Да минут сорок пять назад, — сказал лыжник. А на второй вопрос ответил: — Дай бог, чтоб так. Да только я своими глазами все видел…
Показался южный склон Дюмбера. Гладкий, нетронутый. Следов лыж из такой дали не видно, а ведь лавина — она оставляет страшные следы разрушения! Я уже два раза видел их на этом склоне.
— Ничего не видно, — сказал отец с надеждой, разглядывая склон.
— Может быть, вы ошиблись, — заметил один из четырех лыжников.
Незнакомец промолчал.
А меня снова охватил страх. Ноги и руки стали ватными. Я предчувствовал, что скажет сейчас этот человек, и мне захотелось вернуться домой, убежать, оказаться далеко и не слышать этих страшных слов.
— Это под Козьим хребтом, хозяин. Сейчас увидите.
Тут отец остановился. Схватился рукой за грудь, и когда я подбежал к нему, то увидел, как отливает кровь от его мокрого лица. Он оперся рукой о мое плечо.
«Это неправда! — кричал я про себя. — Неправда! Этого не может быть!» Но я уже знал, что это так, что такое может быть. Я плакал без слез и молил, чтобы это оказалось неправдой, чтобы ничего не случилось хотя бы с нашими, с нашим Йожкой, с нашей Яной. И ни с кем другим! Но главное, с нашими. «Ни с кем! — просил я, испуганный тем, что желаю несчастья другим. — Пусть ничего не случится. Ни с кем, ни с кем другим, ни с нашими…»
Отца оставили силы, и я побежал впереди. Дорога свернула направо.
Мне опять захотелось повернуться и убежать. Но, поглядев на отца, я рванул вперед с новой силой.
Передо мной открылась страшная картина.
Во всю ширину Козьего хребта темнел след лавины. Под скалистым хребтом почти на треть склона виднелся нетронутый снег. Но дальше!.. Словно кто-то гигантским ножом равномерно разрезал снежный покров и приказал: начать отсюда! Снежный покров сначала двигался медленно по всей ширине склона, но, достигнув долины, пополз по ее краям и сдвинулся к центру. Лавина сузилась и вспучилась. Потом натолкнулась на заслон из низкорослых сосен, стала тяжелой и стремительной и понеслась с бешеной скоростью, круша на ходу деревья, вырывая валуны и увлекая за собой все, словно взбесившаяся река. Уже ничто не могло остановить ее, только Дюмбер. Она покрыла всю долину под Козьим хребтом и забралась на противоположный склон. Страшным заслоном из снега, камня и деревьев она перегородила и центральную долину.
