Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести
Мне не забыть их никогда, как никогда не забыть моего детства.
Москва
1959–1960 гг.
ГРАНАТА В УШАНКЕ
ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ
Урок начался как обычно. Но минуту назад в классе был шум и гам, а у доски толкали друг дружку два парня. Один, что был пониже, сказал:
— Как дам тебе, Борька!
— А ну дай!
— И дам!
— А я посмотрю.
— И посмотришь…
Вмиг точно вихрь пронёсся: затопало, застучало, зашуршало. Учительница чуть задержалась у двери и вошла, будто и не видела непорядка: все чинно сидели за партами.
— …Так на чём мы в прошлый раз остановились? — Она сняла очки, протёрла их носовым платком, надела и чуть прищурилась.
— Новгород, — чуть привстав, сказал кто-то с последней парты.
— Новгород… — как бы про себя повторила учительница. — Этому древнему русскому городу более тысячи лет. И что интересно, ребята: там, в Новгороде, такая земля, что сохранились остатки деревянных домов и мощённые брёвнами мостовые, по которым тысячу лет назад ходили новгородцы. В наши дни находят даже обувь древних новгородцев… Сергиенко!.. Борис, ты о чём думаешь? У тебя такой взгляд, точно ты не на уроке, а витаешь где-то в небесах. А?
Борис встал. Он был высокий и чуть сутулился.
— Я думал об отце. Мама в войну извещение получила. Он воевал под Новгородом… пропал без вести.
— Прости, Сергиенко, — сказала учительница, — я ничего не знала об этом. Садись, Боря, садись…
В те годы война уже кончилась. Кто вернулся — живой, тут он, с женой и детьми. Кто погиб, о том говорили — вечная ему слава. А про отца Бориса Сергиенко так-таки ничего не узналось. Говорили разное: «Может, и смерть принял — да там, у врага. Мёртвый там и остался. Может, раненный, в плен попал и там его фашисты замучили».
А Борису хотелось закрыть глаза и увидеть, как там, под Новгородом, воевал отец. Он часто подходил к комоду, где из позолоченной рамки смотрело на него чуть скуластое лицо отца с чёрными, будто вычерченными, бровями.
И как же хотелось Борису побывать в тех местах, где тайна закрыла от него не только отца, но и память о нём! Сколько раз думал Борис о старинном Новгороде, где шёл в атаку его отец, где упал и не поднялся. Может быть, его засыпало землёй от разрыва снаряда и потом не нашли.
Каждый год мать Бориса справляла день рождения мужа, ставила мужу отдельный прибор. А были за столом только двое — она с Борисом. Но мать разговаривала с отцом, будто сидел он напротив, и плакала. Борис обнимал мать, прижимался щекой к её мокрой щеке: «Не надо, мама». А она говорила: «Горечко, сынку, у нас. Горечко. У людей хоть могилка есть, а у нас с тобой ничего. Нема батьки. И где он там, в новгородской земле, никто не скаже… А батька твой был хороший».
ПО-ОТЦОВСКИ
Мать Бориса, Евдокия Андреевна, днём работала в колхозе, а ночи были у неё короткими для сна. Когда спать матери? Ведь сыну надо сварить, сына надо покормить, надо шить, надо постирать. Мало ли забот у матери!
Когда же наваливалась усталость и казалось, нет больше сил, мать Бориса прижималась щекой к щеке сына.
А стал подрастать Бориска и всё больше и больше напоминал своего отца: и ложку держал по-отцовски, и говорил баском, и ноги о половик вытирал так же — рывком, и лицом стал вылитый отец.
И, бывало, услышит мать Бориса шаги в сенцах, зашуршит половик, а она вскрикнет:
«Феофан! Вернулся! Нашёлся!»
А входил Борис. В старом отцовском пиджаке. Высокий, худой. Чуть скулистый. И такой же, как отец, порывистый, быстрый.
В первом классе Борис приходил из школы, хватал ведро — и к колодцу. Мать говорила: «Оставь. Тяжело. Сама принесу». А он: «Ничего, мамочка, я сильный».
Он был добрым и ласковым. Стал старше — голос огрубел и над губой появилась чуть заметная полоска, точно шёрстка. Он был и теперь таким же порывистым и быстрым, но стал уж очень занят собой, будто и не замечал, что вокруг.
«Бориска, что с тобой?»
«Оставь, мама…»
И всё же он был ласковым: приносил матери подарок с получки и даже целовал её. Но как? Торопливо, как бы по обязанности.
А в день рождения отца, которое праздновалось ежегодно, опоздал к ужину, грузно сел за стол, резким движением, молча придвинул к себе миску с едой.
Забыл об отце…
И вот случилось так, что девятнадцатилетний Борис в один день стал как бы вдвое старше. Вчера ещё у него была мать. Она поджидала его к ужину, выглядывая в окно; она хотела рассказать ему обо всём, что произошло за день, поделиться с ним своими радостями и горестями и рассказать ещё о том, что слушала по радио о солдате, который пропал без вести в войну и вот теперь отыскался.
А Борис в тот день торопливо вошёл:
— Мама, покушать!
Не посмотрел на неё, не поднял глаз. А уходя, в дверях сказал коротко:
— Ну, мама, я пошёл.
В то время Борис был увлечён многим: товарищи, футбол, речка…
Нет, в тот день мать Бориса не жаловалась на нездоровье больше обычного. И раньше, бывало, скажет: «Ой, Борисочку, чтось поджимает сердце!» Борис привык к этим словам, как мы привыкаем к «Доброе утро» или «Спокойной ночи». Иногда только он спрашивал: «Может, за доктором сходить?» А мать говорила: «Ничего, отпустит». И отпускало.
А в тот день не отпустило…
В ПОЕЗДЕ
Меньше недели прожил Борис в холодном, опустевшем доме, где всё напоминало маму: в шкафу отглаженные рубашки, в холодных сенях — обед, у печи — тонко наколотые лучинки для растопки.
Неуютно, тяжко стало в доме после смерти матери. Теперь Борис понял, что мать даётся человеку в жизни только раз. Он ведь раньше не думал об этом. Он не был с ней грубым, а только торопливым, невнимательным, занятым всем миром вокруг, кроме неё. Что говорить: теперь он думал о том, о чём очень редко вспоминаем мы, пока живёт на свете самый дорогой для нас человек.
Ещё неделю-другую назад Борис не чувствовал своих лет. Жилось ему легко и, в общем, беззаботно. И вот сразу у него появилось такое чувство, будто за эти несколько дней он прожил многие годы.
Он оставил дом, где родился и вырос, и уехал в далёкий Новгород.
Бывало, мать говорила: «Если жива буду, сын подрастёт — повезёт меня в Новгород. Наш батька там…» Она обрывала фразу: «Батька там…» А Борис про себя заканчивал: «…Наш батька там погиб».
За многие годы он привык к этим словам матери: «Подрастёт сынок…» Слушая эти слова, он как бы перестал их слышать. Но теперь, в поезде, в стуке колёс слышались Борису эти слова о том, что он, когда подрастёт, поедет в Новгород. И он мысленно отвечал матери:
«Еду, еду, еду!»
Это была первая в жизни Бориса поездка в поезде.
На груди в холщовом кармане, сшитом ещё матерью, был аттестат зрелости вечерней школы и трудовая книжка, где значилось, что он два года работал механиком. С аттестатом — права водителя автомобиля.
Железнодорожный вагон — движущийся дом, где все люди быстро знакомятся и даже становятся друзьями. Бывает, за день пассажир расскажет своему спутнику такое, что не рассказал бы и давнишнему знакомому. Но Борис был неразговорчив. Чем ближе было до Новгорода, тем учащённей билось сердце и становилось как-то тревожно, как бывает в предчувствии большого события. Конечно же, попутчики спрашивали Бориса:
— Далеко едете, молодой человек?
И он отвечал:
— К отцу, в Новгород.
Да, у него было такое чувство, что он едет к отцу, что он встретит его. Борис взял с собой все письма отца к матери — их было три. Теперь, спустя много лет, он читал их впервые. И впервые как бы познакомился с отцом, узнал его.
Он любил фантазировать, Борис. И в эти дни поездки в Новгород, лёжа на верхней, чуть покачивающейся полке вагона, он думал и думал об отце и о войне. Бывает же такое — сколько раз в газетах и журналах писали, что человек пропал без вести, а потом через десять, а то и пятнадцать лет вдруг находился. То ли его контузило, и забыл человек своё имя-фамилию, а потом вылечился и вспомнил. То ли после госпиталя узнал, что его семья погибла в оккупации, нет у него никого, и подался человек в другие края. А потом оказалось — ошибка произошла, жива у человека семья. И через много лет люди встречаются, находят друг друга. Да, бывает же такое с другими, почему бы не случиться с ним, с Феофаном Сергиенко. Ведь мама с Борисом бежали из своего села, когда подходили фашисты. Они жили совсем в другой местности, а село их сгорело в войну. Сгорело так, что только печи да трубы остались. И зола да угли. Кто знает, может быть, отец Бориса нашёлся, хотя и числится без вести пропавшим? Запросил о родном селе и узнал: сожжено и Сергиенко там не значатся. Что же было солдату приезжать на пепелище?
И живёт где-то Феофан Сергиенко, может быть раненый, может быть безногий. И не знает, как часто сын слушал о нём материнские рассказы. Про то, как отец, ещё только Борис родился на свет, посадил в садочке яблоньку: «Вырастет сыночек — яблок покушает». И про то, как ночами люльку качал, а мать заставлял спать: «Ты с ним за день намаялась». И про то ещё, какие письма присылал в первый год войны и в каждом письме-треугольничке писал о своём командире и о сыне спрашивал, сынку солдатский поклон посылал и наставления матери: «Не простуди», «Корми — ничего не жалей!». Мать Бориса сколько раз говорила ему: «Хороший у тебя батько. Другого такого на свете нет».
