Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
Журка вдруг подумал, что отец никогда не пел ему никаких песен. Мама пела всякие, а отец ни одной ни разу… Но, тряхнув головой, Журка прогнал эти мысли и сказал, что на острове, наверно, водятся дикие звери.
— Тигхы!
Тигром сделали Федота. Но он не захотел, чтобы в него стреляли пробками, обиделся и ушел под диван.
— Пхобкой — это же не больно, — виновато сказал Максим.
— Он отправился в засаду, — утешил Журка.
В это время у дверей позвонили.
— Мама! — обрадовался Максим.
Но пришла не Лидия Сергеевна. Пришли Иринка и Горька.
Увидев их на пороге, Журка и обрадовался и смутился отчаянно. Затоптался, беспомощно оглянулся на Максима, который таращил на гостей любопытные глаза. И тогда Иринка сказала просто и спокойно:
— Мы сперва к тебе домой зашли, а твой папа сказал, что ты здесь. Адрес дал.
— Разве он не на работе? — пробормотал Журка.
— Заехал на обед, — объяснила Иринка и спросила, будто про обычное и не очень важное дело: — Ты из-за книжки, что ли, с ним поругался?
Журка ее понял. Она про многое догадывалась и подсказывала Журке, как себя вести и что говорить.
— Да, — сказал он небрежно. — Такой скандал был… Ну, я ушел. Что мне там с ним… Буду здесь, пока мама не вернется.
— А почему не у нас? — ревниво спросила Иринка.
— Я хотел сначала к вам. А потом подумал, что Игорь Дмитриевич на меня, наверно, обиделся: в таком глупом положении из-за меня оказался…
Журка говорил неправду. Вчера он об этом не думал. Но сейчас сообразил, что так, возможно, и было.
— Дурень ты, — вздохнула Иринка. — Он за тебя так беспокоился… На вот, он велел передать. — Иринка достала из сумки газетный сверток.
По размеру и твердости пакета Журка сразу понял, что это такое. Обрадованно и вопросительно взглянул на Иринку:
— А… как это?
— Очень просто. Взял и выкупил.
— Но ведь… а деньги-то… — забормотал Журка, совершенно не зная, что делать и говорить.
Иринка отчеканила:
— Папа сказал, чтобы ты не пикал об этом. Бери и все. Ясно?
— Ясно, — с облегчением прошептал Журка, потому что понял: не взять нельзя. И «пикать» тоже нельзя.
Он понимал, что теперь, когда станет листать эту книжку, будет вспоминать обо всем плохом и страшном, что случилось из-за нее. Но книжка же не виновата! Все равно он рад, что она вернулась. Он будет вспоминать и о хорошем: о дедушке, об Иринке, об Игоре Дмитриевиче…
А Горька стоял рядом и молча поглядывал из-под медных волос. Все время, пока шел разговор с Иринкой, Журка чувствовал это молчание и этот взгляд. Посмотреть Горьке в лицо он не решался. И среди всех других мыслей билась одна — колючая и тоскливая: «Что же теперь ему сказать, как быть?»
Впрочем, Журка знал, как быть, только это очень трудно. Но надо. Чтобы потом не краснеть перед Горькой, перед Иринкой, перед собой. Надо переступить через мучительный стыд и проговорить: «Горька, прости меня, пожалуйста, я был самый последний идиот. Я сам не знаю, как мог подумать такое…»
— Горька… ты…
Горька перебил торопливо:
— Слушай, я там тебе книжки притащил, а «Всадника»-то я еще не дочитал. Я его по ошибке прихватил в одной пачке. Ты мне потом его дай опять…
И стало понятно, что говорить ничего не надо.
Иринка и Горька принесли Журке домашние задания, но он сказал, что лучше пойдет делать их к Иринке.
— Если, конечно, можно…
— Вот балда-то! Почему же нельзя? — возмутилась Иринка.
— Я, пожалуй, тоже приду, — сказал Горька.
Так они и сделали. Едва пришла Лидия Сергеевна, Журка поспешил к Брандуковым. Горька был уже там. Они засиделись у Иринки до вечера. Пришел Игорь Дмитриевич. Журка один на один, тихо и сбивчиво сказал ему спасибо за книжку. А тот поспешно ответил, что все это пустяки, мелочи жизни, не стоит говорить об этом, и поскорее перевел разговор на Олаудаха Экиано. Оказалось, что приключения Олаудаха он дочитал почти до конца и завтра попробует сделать несколько рисунков…
Журка вернулся к Лидии Сергеевне около восьми часов и почувствовал себя виноватым. Он узнал, что, пока его не было, Максимка маялся, тосковал и мучил родителей вопросами, когда Журка вернется.
Они сели дочитывать «Приключения Буратино».
…Наутро Журка пошел в школу, и там все было как всегда. Не спросили даже, почему прогулял день. После школы он часа два играл с Максимом в морское путешествие, а потом отпросился у него и побежал к Иринке.
А еще через день, когда они с Максимом обедали на кухне, кто-то позвонил у дверей. Лидия Сергеевна вышла и скоро вернулась. Тихо сказала:
— Там твой папа… Хочет поговорить, но не заходит.
У Журки тоскливо засосало под сердцем. Он аккуратно отодвинул тарелку, коротко вздохнул и вышел в прихожую.
Отец стоял у порога. И Журке на секунду показалось, что ничего плохого не было. Потому что папа — вот он, такой же, как всегда. И Журка потянулся к нему, чуть-чуть не шагнул, чтобы прижаться к знакомой старой кожанке, которую помнил с младенчества. И увидел руки отца с нервными шевелящимися пальцами. И вспомнил, как эти руки скручивали, ломали его. И отшатнулся — не от страха, не от обиды, а от болезненного отвращения.
Но все случилось в один миг, незаметно для других. Журка молча встал перед отцом и вопросительно посмотрел на него. Глядя в угол, отец негромко сказал:
— Вернись домой, сегодня маму выписывают.
Мама! Журка обрадовался в душе, он истосковался по маме. И по своей комнате с Ромкиным портретом. И по прежней жизни.
Хотя прежней жизни все равно уже не будет…
Журка потрогал языком подживший рубчик на нижней губе и ровным голосом отозвался:
— Хорошо, я приду.
— Пойдем…
— Я один приду. Собраться надо.
— Тогда возьми ключ. — Отец протянул его, Журкин, ключик на тонком шнурке.
…Максимка опечалился до глубины души, когда узнал, что Журка уходит.
— Я буду у тебя часто бывать, — пообещал Журка. Ему тоже стало грустно. — Часто-часто. Даже надоем.
— Нет, не надоешь!.. А зачем ты Федота забихаешь? Мне без него скучно будет.
Журка растерянно посмотрел на Лидию Сергеевну.
— Может, правда, оставишь? — спросила она. — Пока в садике карантин… Максимке все же веселее. Ты не будешь мучить Федота, Максим? Журка, он не будет…
— Да разве мне жалко? Пускай! — Журка был рад, что хоть чем-то может утешить Максима.
Лидия Сергеевна обняла Журку.
— Я думаю, ты помиришься с папой. Вы должны разобраться во всем сами… Тут, Журавушка, никто вам не поможет: ни друг, ни учитель. Может быть, только мама…
«А чем поможет мама?» — подумал Журка.
Отец, хотя и отдал ключ, не ушел. Ждал Журку на улице. Журка увидел его, остановился на миг, потом пожал плечами и пошел. Сам по себе. Отец нагнал, зашагал рядом.
— Надо поговорить, Юрий.
Журка молчал, глядя перед собой.
— Слышишь?
— Что?
— Поговорить надо.
— Я слышу, — сказал Журка. — Но я не знаю, про что говорить. Если знаешь, говори.
День был хороший, синий и солнечный. Грязь подморозило, на лужах блестел стеклянный ледок. Журка щурился от солнечных лучей. Иногда трогал языком рубчик на губе.
— Я вот что… — стараясь держаться деловитого тона, сказал отец. — Давай условимся маме ничего не рассказывать. Не надо ее волновать после больницы.
— Хорошо, я не буду рассказывать, — отозвался Журка. Он и сам понимал, что маму лучше не расстраивать.
— Ну, вот так значит… Что было, то было. Что ж об этом теперь…
— Теперь — ничего, — согласился Журка и проводил глазами воробьев, стайкой сорвавшихся с забора.
— А в школе как?
— Что «как? — ровно переспросил Журка.
— Ну, как дела…
— Какие дела?
— Учеба, отметки…
— С отметками у меня все нормально. За первую четверть троек не будет.
— Ну и молодчина! — бодро отозвался отец. — Если дальше так пойдет, к весне мопед купим.
— Зачем?
— Как зачем? Кататься будешь.
— Да? — сказал Журка и почувствовал, как подкатывает смех. После всего, что было, — мопед. Это надо же придумать! Удержаться Журка не смог, начал смеяться сильнее и сильнее. Это было плохо. Страшно даже. Потому что Журка понял: вслед за смехом сейчас рванутся слезы. С испугом и отчаянием он скрутил себя, заставил замолчать, закусил губу.
— Ты что? — удивленно сказал отец.
— Ничего. На мопеде можно ездить только с четырнадцати лет.
— Да ерунда какая! Все мальчишки ездят.
— Нет. Нельзя нарушать правила, — очень серьезно проговорил Журка.
Потом они долго молчали. Только у самого дома отец хмуро сказал:
