Людмила Матвеева - Школа на горке
— Что у тебя в бумаге? — спрашивает Валерка.
— Мясорубка опять, — замечает Катаюмова.
Все смеются, и Борис думает:
«Смейтесь, смейтесь, скоро вы перестанете смеяться, раскроете рты от изумления и восторга».
— Это не мясорубка, — говорит Муравьев очень спокойно. — Это знаете что? Пулеметная лента. — И он разворачивает сверток.
Лента выскальзывает на стол, все вскакивают, подходят к столу, берут ленту в руки. Варвара Герасимовна тоже подходит, отложив контрольные. И тоже берет ленту, и она свисает тяжело, позванивает, качаясь на руке учительницы.
— Подумать только, — наконец произносит Катаюмова, — теперь у нас есть новый экспонат. А я была уверена, что Муравьев врет.
— Ну зачем так? — останавливает ее Варвара Герасимовна. — Муравьев обещал принести ленту, и в конце концов Муравьев принес ее. А ты несправедлива к Муравьеву.
— Теперь напишем табличку, — говорит Костя: — «Лента пулеметная». Да, Варвара Герасимовна?
— Конечно. И припишем, что ленту подарил музею Муравьев, ученик пятого класса.
— Ну, Муравьев, ты даешь! — в полном восторге произнес Валерка.
Борис сидел молча. И хотя каждый сказал не совсем то, что предполагал Борис, и никто не замер от восхищения, все равно ему было очень приятно. Потому что на столе лежала настоящая пулеметная лента. А около стола стоял и улыбался, хотя старался быть невозмутимым, его друг Муравьев.
И даже когда Катаюмова говорит: «Каждый может достать пулеметную ленту, подумаешь!», даже тогда Борис продолжает радоваться. Потому что никто не слушает ехидную Катаюмову, а все хвалят Муравьева.
— Где бы нам теперь планшет добыть? — говорит Костя, когда все вдоволь налюбовались прекрасной ржавой, самой настоящей пулеметной лентой. — Нам бы все-таки отыскать того, кто письма присылал. Вот тогда был бы «Поиск» как поиск.
— А мы найдем, мы уже почти нашли, — вдруг говорит Муравьев.
— Кто — мы? — спрашивает Варвара Герасимовна, и все замолкли, уставились на Муравьева.
— Как — кто? Я и Борис. Мы уже почти знаем, кто такой Г.З.В., — очень уверенно говорит Муравьев.
Борис ерзает на своем стуле. Что он такое несет, Муравьев?
Какого Г.З.В. они знают? Ничего похожего! Но Муравьев, на которого из-за радости с лентой нашло самое настоящее вдохновение, продолжает:
— Просто не люблю говорить раньше времени. Все расскажем потом.
— Когда — потом? — сердится Катаюмова. — Нечестно заводить отдельные тайны. Все хотят знать!
— Мало ли что хотят, — вдруг безжалостно смотрит на Катаюмову Муравьев. — Через неделю все узнаешь, Катаюмова.
— Через неделю? — Она встряхивает своей красивой головой. — А сам опять будешь целый год за нос водить?
Варвара Герасимовна говорит спокойно:
— У нас, я считаю, нет оснований не верить Муравьеву. — И она кивает на пулеметную ленту: — Борис, убери экспонат в шкаф, вон в тот, пожалуйста.
Борис берет ленту, кладет ее на полку, закрывает стеклянную дверцу. За стеклом лента выглядит еще лучше: она поблескивает таинственно, и ржавчина не так заметна.
* * *
Машина едет по полю, где совсем недавно шел бой. Развороченная воронками земля, подбитые танки. Можно ли привыкнуть к войне? Даже теперь, после трех лет фронта, Юра считает, что нельзя. Воюют, выполняя свой долг.
Грузовик тяжело переваливается на каждой рытвине, скрипит расшатанный кузов. Юра сидит в кабине рядом с шофером.
Когда машина наклоняется влево, Юра наваливается плечом на водителя. А он, голубоглазый, обветренный, очень молодой, говорит:
— Товарищ лейтенант, вы из Москвы? Из самой-самой Москвы?
— Да. А как ты догадался?
— А сам не знаю. По разговору, наверное. Я сам из Курской области.
Помолчали. Сосредоточенно смотрит парень на дорогу. Поехали лесом, машина подпрыгивает на корнях старых деревьев, выступающих из земли.
— У нас в Курской области река Сейм, не слыхали? Прозрачная река, вода в ней холодная, а по берегам клен растет, сосна красная. Моя деревня на высоком берегу, далеко видно. И летают над рекой стрекозы — голубые, зеленые. А в заливе цапли рыбу ловят.
Юра сам не знает, почему именно ему, этому совсем незнакомому парню из Курской области, стал он рассказывать про Лилю. Почему именно в тот день явилась острая потребность поделиться? Долго держал все в себе, а тут вдруг заговорил.
— В детстве увидел девочку и полюбил. Думаешь — детство, глупость? Нет, любовь в любом возрасте — большое чувство. И к кому когда она придет, никто не знает. Полюбил, потом долго не виделись, но не забыл ее, Лилю. А был мальчишкой, найти не сумел, не решился — так и жил, вспоминая. И вот встретил на улице. Взрослая, красивая. Я ее сразу узнал. А потом и она меня вспомнила.
Машина пошла медленно, еле-еле.
— Ты что так медленно едешь? Давай скорее, меня ждут в части.
— Рассказывайте, товарищ лейтенант, рассказывайте.
Водитель смотрит умоляюще, а машину ведет еще медленнее.
И Юра перестает настаивать. Он рассказывает про цветок, который зацвел малиновыми колокольчиками. Письма возвращаются с почтамта. Глупо, конечно, писать ей на почтамт — где почтамт, а где фронт. И она на фронте с первых месяцев войны. А на заколоченной двери надпись: «Здесь будет наша встреча».
— Ну, товарищ лейтенант, дальше-то что было?
Медленно ползет по лесной дороге машина, водитель даже шею вытянул в Юрину сторону, так внимательно слушает, ловит каждое слово.
— Да поезжай ты быстрее. В другой раз доскажу, что ты?
— А вдруг меня убьют? Или вас? Нет уж, рассказывайте сейчас.
И Юра вдруг понял, что его история — его надежда, его Лиля, его письма, — все это может быть важным не только для него. От его надежды идет, может быть, свет надежды, который вдруг оказался так нужен этому парню с реки Сейм, где летают синие и зеленые стрекозы, а вода прозрачная и холодная, потому что быстрая. А может быть, парень просто любит всякие истории? Или ждет, что все завершится счастливым концом?
Юра рассказывает, в его рассказе перемешалось два образа — девочка в синем сарафане, собирающая тихим летним вечером теплые шишки под соснами, и девушка, окончившая курсы связисток, бегущая к воинскому эшелону по темным путям вокзала.
«Юра! Я напишу! — Он слышит ее голос. — И ты напиши. Юра!»
Он пишет, а от нее за все годы ни одного письма.
— Вот и все, — говорит Юра. — Как раз сегодня три года, как расстались, двадцать седьмое июля.
Юра замолчал. Нет счастливого конца.
— Напишет, — очень уверенно говорит шофер, сдвигает пилотку на одну бровь, включает полный газ.
Машина рванулась вперед, как будто прыгнула. Но, проехав совсем немного, резко остановилась: на дороге стоял другой грузовик, водитель сидел на подножке своей машины, махнул им — «стойте».
Когда они остановились, пожилой шофер чужой машины сказал:
— Не ездите по этой дороге, там, впереди, взрыв только что был, прямо свету конец. На самой дороге снаряд рванулся, воронка такая, какой я за всю войну не видал.
Их машина поехала лесом, в объезд. Молчали. Потом водитель сказал:
— Товарищ лейтенант ваша Лиля нас спасла.
Юра удивленно посмотрел, не понял. Потом сообразил: если бы он не рассказывал о Лиле, они бы ехали на полной скорости и как раз оказались бы там, где разорвался снаряд. Лиля спасла.
Вечером он напишет ей: «Лиля, ты спасла меня. А себя? Где ты? Отзовись».
* * *
В блиндаже уютно горит свечка, горячий стеарин стекает в пустую консервную банку из-под американской тушенки. В углу на еловых лапах, укрывшись плащ-палаткой, спит капитан Киселев.
Раздается грохот, сыплется земля с потолка на письмо. Юра стряхивает с листка мусор и читает письмо. Днем принесли ему письмо, а прочесть было некогда.
— Гремит, — говорит Киселев, — гроза, наверное.
Юра понимает, что капитан говорит во сне. Бой гремит недалеко, а не гроза. Снится, наверное, капитану, мирная летняя гроза, лиловая туча, изрезанная голубыми молниями. До войны мама считала, что гроза — это опасно. И еще были разные опасности. Не промочи ноги, Юра. Не пей сырой воды, Юра. Смотри не вспотей, а то простудишься. И еще: не ешь немытое яблоко, может заболеть живот. Мирные, милые мамины страхи. Посмотрела бы она теперь на своего сына. Небритый — не успел перед боем. С красными глазами — две ночи без сна. С сединой, пробившейся так рано. С большими руками, в больших сапогах, широкоплечий человек.
А ему так бы хотелось увидеть сейчас маму! Он только здесь, на фронте, понял, что такое мама. Самый любящий тебя на всем свете человек — это мама. Смешные ее заботы, пустяковые тревоги, раздражавшие тебя страхи — все это была любовь к тебе. И постоянная о тебе забота. О тебе, а не о себе.
