Полиен Яковлев - Первый ученик
— А что же нам делать? — спросил Мухомор.
— Бороться, — ответил Лихов. — Я понял, что главная сила — это рабочие. Вот я к ним и пошел, учусь у них. Отец твой. Мухомор, тоже борец. И ты будь таким, и ты, Самоха. Придет время, когда всяким Аполлонам Августовичам да Швабрам настанет крышка. Работайте и боритесь. Боритесь и учитесь. Была вот недавно стачка, будет еще, а там и революция грянет.
Лихов ушел.
А на другой день, часов в семь вечера, запыхавшись, прибежал Самоха. Увидя во дворе Мухомора, не выдержал, крикнул:
— Узнал! Узнал! Правда!
— Что? — встревожился Мухомор.
Самоха на ухо:
— Я был у Лихова… Он сказал, что твой отец ушел из тюрьмы… Была погоня… Не поймали… Все хорошо…
Мухомор не дослушал, бросился в комнаты, крикнул радостно:
— Мама! Отец на свободе!
— Отпустили? — с надеждой спросила мать.
— Нет. Он сам…
САМОХА СЛУЖИТ
— Ванька!
— Что, папа? — спросил Самоха, беря, на всякий случай, фуражку. Он знал, что разговор обязательно кончится ссорой, отец будет кричать: «Где ремень? Запорю мерзавца!» — а поэтому уже заранее стал готовиться к отступлению.
Однако на этот раз дело обошлось без ссоры.
— Нашел я тебе место, — сказал отец, — будешь в аптеке служить.
— В аптеке? — удивился Самоха.
— Да. Упросил я Карла Францевича, — ходя из угла в угол, продолжал говорить отец. — Начнешь приучаться к аптечному делу и пойдешь по этой дороге. Только смотри, если ты и у Карла Францевича будешь вести себя так, как вел в гимназии, убирайся тогда на все четыре стороны.
Самоха отлично знал, что никуда его отец не выгонит, так как эту угрозу он слышит уже пятый год, а перспектива поступить в аптеку его и обрадовала, и испугала. С одной стороны, показалось заманчивым почувствовать себя служащим («Раз служащий — значит, взрослый», — решил Самоха), а с другой стороны, пугала неизвестность. Что он будет делать в аптеке? Там столько всяких пузырьков с лекарствами, банок, коробочек, и все они так похожи друг на друга… Пойди, разберись в них…
— Я, что ж, — сказал Самоха отцу, — только не понимаю, как это лекарства делать…
— Какие там еще лекарства! — сердито ответил отец. — До лекарства тебе еще далеко. Будешь пока ступки мыть, мазь по коробкам раскладывать, учиться. Только фокусы свои выбрось из головы и веди себя со всеми вежливо. Десять рублей в месяц обещает платить тебе Карл Францевич.
— Десять рублей? — поразился Самоха.
Ему, никогда не имевшему больше гривенника в кармане, эта сумма показалась целым богатством. Он хотел спросить отца: «А эти десять рублей, как? Будут мои или отдавать их маме?», но промолчал, ничего не сказал и решил: «Семь рублей маме, а три себе. На эту трешницу я куплю…»
— Одевайся!
Самоха бросился в кухню.
— Мама, где мыло?
— Без мыла мойся, нету его.
— А вакса?
— Поищи на полочке.
Самоха достал жестяную коробочку.
— Пустая, — разочарованно сказал он.
— Пустая? — посмотрела на него мать и безнадежно махнула рукой. — Ну, ничего, сними сапоги, я так почищу.
— Я сам.
Самоха плюнул на щетку и стал усердно тереть свои порыжевшие и потрескавшиеся от времени сапоги. Тер долго, настойчиво, даже щеки покрылись румянцем, а блеску все нет и нет…
— А ну его к черту! — выругался он, швырнул щетку и, поправляя пояс, крикнул отцу: — Готов, папа!
Отправились. Пришли в аптеку.
Карл Францевич — полный, румяный, в массивных золотых очках — подал отцу Самохина кончики своих толстых коротких пальцев и сказал:
— У меня в аптеке первое — послушание, второе — порядок, третье… — Он посмотрел на Самохина, обтер белоснежным платком усы и добавил строго: — Ничего без спросу не брать. Честным, совсем честным, очень честным быть.
«Это, значит, не воровать», — догадался Самоха и с обидой посмотрел на отца. Отец понял его взгляд и, покрасневши, сказал Карлу Францевичу:
— На этот счет вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Ваня очень порядочный мальчик. Правда, шалун большой, но вы с ним построже. Мм… Да-да, построже… Я надеюсь… Уж вы не откажите…
Самоха нахмурился. Ему стало стыдно и неприятно, что отец лебезит перед Карлом Францевичем, и, отвернувшись, он начал разглядывать аптеку.
За стойкой в белом халате стоял пожилой мужчина. Он что-то тщательно взвешивал на весочках. Другой, в таком же белом халате, молоденький, с большими ушами и тонким, как клювик, носиком, подошел к шкафу. Небрежно протянув руку, он взял с полки банку с крупной латинской надписью.
«Вот она где латынь!» — вспомнил Самоха гимназию, и ему впервые стало приятно, что он умеет читать на этом, еще не так давно мучившем его языке.
Но, увы, из тысячи слов, выдолбленных в гимназии, он не встретил здесь почти ни одного знакомого.
«У древних римлян, должно быть, аптек не было», — решил Самоха и опять посмотрел на отца. Тот, ежась и улыбаясь, брал из тяжелого портсигара Карла Францевича папиросу и говорил:
— Большое спасибо вам, так вы, пожалуйста… Я надеюсь… Уверен, что пристроил мальчика в надежные руки… До свидания. Мм… До свидания…
И, потупившись, он сказал сыну:
— Ну, Ваня… Вздохнул и ушел.
Самоха видел, как за широким зеркальным окном промелькнула его ссутулившаяся фигура, и ему стало жалко отца. Он задумался.
Его окликнул Карл Францевич и повел за зеленую драпировку, висевшую между двумя массивными аптечными шкафами. Там, за драпировкой, в тесной и не совсем светлой комнате, Самоха увидел ряд простых некрашеных полок, уставленных грязной аптечной посудой, стол, обтянутый серой прожженной клеенкой, жиденькую кровать и медный кран над залитой чернилами раковиной.
Взяв с полки один пузырек. Карл Францевич подошел к крану.
— Смотри сюда, — сказал он.
Наполнив пузырек водой, Карл Францевич заткнул его большим пальцем и стал энергично трясти. Потом, выплеснув воду, он посмотрел пузырек на свет и, поставив перед Самохиным, спросил:
— Чисто?
— Чисто, — ответил тот.
— Врешь. Мой еще. Хорошенько мой.
И, закурив папиросу, ушел.
Выполоскав заново пузырек, Самоха тщательно его осмотрел и подумал: «Веселенькое занятие…»
И сразу ему захотелось домой.
— Ну? — неожиданно вырос хозяин. — Готово?
— Готово…
— Во-первых, вымытую посуду надо ставить горлышком вниз, а во-вторых…
Подняв пузырек к глазам, Карл Францевич снова тщательно осмотрел его и опять возвратил Самохину.
— А во-вторых, — буркнул он, — грязно. Мой еще. Мой, пока будет чистым.
И опять оставил Самохина одного.
«Что за история?» — подумал Самоха и пожал плечами.
Долго вертел он пузырек в руках, приставляя его то к одному, то к другому глазу, и никак не мог понять, почему Карлу Францевичу он кажется грязным.
«Языком его вылизывать, что ли? — подумал Самоха. — А может, это он нарочно испытывает меня?»
И он снова наполнил пузырек водой, снова мыл его, полоскал и наконец, потеряв терпение, с размаху поставил на стол, но не рассчитал удара, и — дзынь! — пузырек лопнул.
— Так… Молодец… — сказал сам себе Самоха и осторожно посмотрел на дверь. Потом быстрым движением он схватил с полки другой, точно такой же пузыречек, тщательно вымыл его, поставил на стол, а разбитый засунул куда-то в угол.
— Ну? — вошел Карл Францевич.
— Готово, — сказал Самоха.
— Так, так, теперь хорошо.
И Карл Францевич дал Самохину новую работу: вымыть пятьдесят баночек и вычистить ступки.
Потом Самоха бегал в подвал за содой и зеленым мылом, тер самоварной мазью медные чашки весов, снова мыл грязные ступки, причем молоденький фармацевт, тот, что с большими растопыренными ушами и тонким, как клювик, носиком, сказал ему:
— Попроворней ты там, растяпа!
Услышав такое обидное обращение, Самоха вспыхнул, но промолчал. А когда лопоухий вдруг крикнул: «Эй, мальчик, ступку мне! Живо!» — он обозлился и ответил грубо:
— Сами возьмете, не великий барин.
— Как? Как? Как? — возмутился фармацевт, и растопыренные его уши стали красными.
— А какой я вам «мальчик»? — в свою очередь спросил Самоха. — Это в парикмахерской мальчик. Меня зовут Ваня.
— Я тебе покажу Ваню. Ишь! Подай мне сейчас же ступку!
Самоха повернулся и молча ушел в ступкомойку.
Прождав минут пять, лопоухий вбежал к нему. От гнева лицо его покрылось пятнами.
— Ступку! — ударил он кулаком по столу, и стоявшие на столе весы закачали чашками.
— Берите сами, — уже не скрывая злобы, ответил Самоха и, на всякий случай, стал так, чтобы их разделял стол.
— Ступку! Мерзавец! — окончательно багровея, заревел лопоухий и, видя, что Самоха даже не думает двигаться с места, шагнул к нему.
