Владимир Добряков - Король живет в интернате
— Разумеется, все, что я тебе говорил о матери Ромы, должно остаться между нами… — Да, кстати, — вспомнил директор. — Преподаватель физики показывал твою модель турбины. Хорошо сделал. Я и не знал, что ты такой мастер!
Андрей от удовольствия покраснел.
— А теперь можешь идти отдыхать, — вставая с дивана, сказал Сергей Иванович. — Ты, кажется, в волейбол играл? Поспеши, — улыбнулся он, — как бы там без тебя восьмиклассники не разделали вас под орех. А матери передай большой привет. Не забудешь?
— Обязательно передам, Сергей Иванович! До свидания! — радостно сказал Андрей и вышел из кабинета.
Салют!
Делегация французских учителей интересовалась решительно всем. Учителя побывали в общежитии, заглядывали в спальни. В столовой, увидев дежуривших шестиклассников, которые мыли после обеда посуду, они одобрительно заговорили о чем-то между собой, а высокий рыжеватый мужчина в желтом берете, заходя то с одной, то с другой стороны, щелкал затвором фотоаппарата, улыбался и благодарил: «Мерси, мерси». Посетили гости и животноводческую ферму интерната. Осмотрели крольчатник, птичник с курами и важными индюшками, свинарник. Учениками четвертых классов везде была наведена такая чистота, что француз в желтом берете израсходовал целую катушку фотопленки.
Делегацию сопровождало человек сорок интернатовцев. Была среди них и Светлана Пащенко. Она изучала французский язык, имела по нему твердую пятерку, и теперь ей было страшно интересно — сможет она хотя бы что-нибудь понять из того, что говорят иностранцы. Но как Светлана ни прислушивалась — разобрать почти ничего не могла. Только иногда улавливала отдельные знакомые слова и по ним смутно догадывалась, о чем идет речь. Светлана расстроилась: какая же она после этого отличница и гордость школы, как не раз повторяла учительница французского языка Вера Петровна.
Но все-таки не напрасно ее хвалила учительница. Когда, набравшись храбрости, Светлана подошла к худенькой женщине в очках и, красная от смущения, спросила по-французски, как ее зовут, иностранка до того обрадовалась, что обняла Светлану и что-то быстро сказала своим коллегам. Те окружали Светлану, ласково посматривая на нее и оживленно переговариваясь. А женщина в очках на ломаном русском языке сказала:
— Я называюсь Элиза. Элиза Шанто. — И она погладила Светлану по голове. — Ты… любишь французский язык? — спросила она.
Вера Петровна, стоявшая тут же, конечно, не удержалась, чтобы не похвастаться перед гостями своей лучшей ученицей.
— О! О! — с восхищением восклицали французы.
— Ты… хорошая девочка… Красивая… Похож моя девочка. Она называется Лилит… Она учится колледж, то есть школа.
Услышав о Лилит, Света обрадовалась. Она несколько секунд покусывала губы, соображая, как правильно построить фразу. Потом, набрав побольше воздуха, храбро приступила к трудному делу. И гости поняли, что она сказала. Чудесно! Эта очаровательная русская девочка желает переписываться с дочерью Элизы Шанто! Сама Элиза Шанто была в восторге от предложения Светланы. Она написала в блокнотике свой адрес и, вырвав листок, с удовольствием подала его девочке.
— Пожалуйста! — ослепительно сверкая зубами, сказала она. — Лилит будет радость… Большой радость…
— Счастливая Светлана медленно прочитала:
— Марсель… — И вдруг, забыв о французском языке, радостно сказала: — Я обязательно напишу! Обязательно, обязательно!
Побывали французские учителя и в мастерских, где ребята трудились над транспарантами к празднику Октября. Затем все направились в школьный корпус. Там Андрею снова пришлось пережить волнующие минуты, потому что Сергей Иванович, ознакомив иностранцев с выставкой работ учащихся, повел гостей к развешенным на стене диаграммам и портретам героев труда.
— О, Гаганова! Знаю! Знаю! — закивала головой Элиза Шанто. — А это кто?
Вера Петровна, называя имена героев, дошла до портрета Королевой. Заметив в толпе Андрея, Сергей Иванович подозвал его.
— Это его мать, — сказал он, похлопав смущенного Андрея по спине.
Переговариваясь, иностранцы с интересом рассматривали Андрея. Элиза Шанто, поправив очки, внимательно взглянула на портрет, потом на Андрея и улыбнулась:
— О, русские говорят: капли две воды.
Андрей невольно улыбнулся ее ошибке. Ведь он вовсе не похож на мать. Но если она считает, что похож, — пожалуйста, он только рад.
— Твой мама, — продолжала француженка, — есть артист?.. Доктор?..
Андрей помотал головой.
— Шьет она. Швея. — Увидев, что женщина недоуменно пожимает плечами, он покрутил рукой, показывая, как шьют на машинке. — Понимаете, шьет. На фабрике.
— О! — догадалась француженка, — Фабрик. Делает костюм… фасон… Это хорошо. Очень хорошо.
Потом она опять взглянула на портрет и добавила:
— Твой мама — наш салют! Понимаешь? Французкий люди — салют.
— Да, да, — ответил Андрей. — Передать от вас привет. Понимаю.
Я помогу тебе
Андрей со счета сбился — сколько этих приветов передавать матери. От французских учителей — раз, от директора — два, от англичанки — три. А когда в субботу собрался идти домой, то об этом же просили и Леонид Данилович, и Раиса Павловна, и Светлана. Еще — Олег, Дима, Кравчук, Гусева… Всех не упомнишь…
С чувством радостного нетерпения и какой-то озабоченности подходил на этот раз Андрей к родному дому. Как теперь смотреть на мать? Раньше все было просто: «Принеси!», «Хочу есть!», «Дай на кино!» О матери как-то и не думал. А если и думал, то больше о том, как бы похитрей соврать, почему едва не ночью явился из школы. Или беспокоился, чтобы не услышала запаха водки или табака. А теперь?.. Теперь иначе должно быть…
Взбежав на четвертый этаж, Андрей постучал в дверь. Открыла мать. Такая же, как всегда: ласковая и немного суетливая, в своей ситцевой косынке. И все же она была другая. Или только казалась ему другой?
— Ты что так смотришь, Андрюша? — чуть удивленно спросила Ирина Федоровна. — Проходи. Мы ждем тебя.
Он проговорил, волнуясь:
— Здравствуй… — Хотел добавить «мама», но язык не послушался. Сколько времени не называет ее этим словом. Как-то разучился и в последние годы привык обходиться без этого теплого, хорошего слова — «мама».
Андрей разделся, прошел в комнату, поднял на руки Нинку, которая по обыкновению лезла целоваться.
За чаем Нинка, как всегда, трещала о своих новостях, хвастала, какие выучила стихотворения к празднику Октября, и, выйдя на середину комнаты, громким голосом декламировала их. Андрей же посматривал на мать, и как-то не верилось ему — неужели это ее портрет висит в школе? Да, надо же сказать о портрете, о том, сколько ей приветов напередавали. И попросить рассказать о себе, о том Андрее, убитом бомбой. «Ты жизнью обязан», — повторял он слова Сергея Ивановича и, волнуясь, никак не мог начать разговор.
Когда Ирина Федоровна сказала Нинке, что, может быть, хватит тараторить, она просто рта не дает Андрюше раскрыть, — он неловко проговорил:
— Выставку у нас в школе открыли. Диаграммы всякие о семилетке, портреты героев труда. Там и твой портрет.
— Да ты что! — испугалась Ирина Федоровна. — Мой портрет? Это для чего же?
— Твой. Сам видел! Там еще написано, что ты в бригаде коммунистического труда.
— Это-то правильно. В конце прошлого месяца присвоили нам звание.
— А я и не знал. Ты мне ничего не рассказывала.
— Так что ж, Андрюша, рассказывать, — вздохнула Ирина Федоровна. — Ты не особенно интересуешься. Сам никогда ни о чем не спросишь. Ну, а к слову как-то не пришлось.
— И еще приветы тебе передавали. От директора, воспитателей, ребят. И от французов тоже.
— От французов? — удивилась мать.
— Делегация к нам приходила. Ну, директор показал твой портрет. А они, значит, привет передали. Сказали, что от французских людей.
— Смотри-ка! — развела руками Ирина Федоровна. — Даже от французов. Вот до чего дожила!
— А знаешь, как о тебе директор сказал? — не удержался Андрей. — Он сказал, что твоя жизнь — подвиг. Так и сказал. Это потому, что ты детей в войну потеряла и мужа. А потом нас взяла на воспитание. Расскажи об этом, а?
Ирина Федоровна вздохнула:
— Это рассказ не короткий. Устанете слушать.
— Все равно. Расскажи, расскажи! — потребовала Нинка, усаживаясь матери на колени и звонко целуя ее в щеку.
— Хоть чай бы допила, стрекоза, — улыбнулась Ирина Федоровна. Обняв Нинку, она сказала: — Ну, если хотите, так слушайте…
Она рассказывала тихо, спокойно, лишь по временам слегка запинаясь. А в широко раскрытых глазах Нинки, устремленных на мать, то и дело показывались слезы. Она всхлипывала и теснее прижималась к матери. Андрей тоже не сводил с ее лица сухих, блестящих глаз. И были минуты — он задыхался: к горлу подступал комок. Огромное чувство жалости, благодарности и любви охватило его. Но что он может сказать ей, чем отблагодарить? И вдруг обожгла страшная мысль — что будет с матерью, если она узнает о Зубее, о футболистах, о ключах?..
