Дмитро Ткач - Шторм и штиль (с иллюстр.)
Поднялся второй юноша. Он был абсолютной противоположностью Байдачному. Невысокий, широкоплечий, волосы черные, как смоль, глаза тоже черные — большие, выразительные и властные. Такие глаза умеют приказывать, покорять. Держится свободно, даже независимо. Гортанным голосом с очень заметным акцентом он сказал:
— По национальности я — армянин. Зовут меня Вартан Жамкочян. Отец у меня — нефтяник, инженер. Мать — учительница, преподает физику и математику… Я закончил десятилетку и работал на буровой вышке бригадиром. Правда, мало работал. Взяли на флот. Люблю технику. Поэтому и на корабль меня послали машинистом… Хочу спросить: можно ли во время службы учиться заочно? Мечтаю о том, чтобы закончить институт и тоже стать инженером-нефтяником, как мой отец. Это очень интересно — нефть добывать…
— Учитесь, было бы желание, — ответил Лубенец. — Скажите, а в комсомольской работе участие принимали?
— А как же не принимали?! — встрепенулся и возмущенно блеснул глазами Жамкочян, и Баглаю показалось, что Лубенец даже смутился под этим взглядом. — Секретарем комсомольской организации были. Членом бюро райкома были! Принимали участие, дорогой, принимали!..
— Вот и хорошо, — сказал Лубенец, а сам подумал: «Меня заменит, это готовый комсорг корабля».
Вартан Жамкочян понравился всем. Ждали, что он еще скажет, но Лубенец уже спросил:
— Кто следующий?
— Я, — отозвался молодой матрос, чем-то очень напоминавший Куценького.
— Аркадий Морозов, — назвался он. — Радист по профессии.
И тут кубрик зашевелился, послышался оживленный и веселый шепот, и кто-то осторожно спросил:
— А вы, случаем, не брат нашего Куценького?
Аркадий улыбнулся.
— Что, похожи? Мы с Александром уж и сами в зеркало смотрели. Здорово похожи. Но не братья. Только оба одинаково свое дело любим. Что же рассказать о себе? — неторопливо продолжал Аркадий Морозов. — Я из Запорожья. Родители мои работают на заводе «Запорожсталь». Отец — сталевар, а мать заведует детским садом… И старшие братья — сталевары. А меня еще со школы потянуло к радио. А когда научился приемники делать, морзянку самостоятельно выучил. Кто-то передает в эфир, а я ловлю, читаю. А потом меня в геологическую партию взяли, там мой дядя геологом работал. Интересная у них работа, Целый день под солнцем, на ветру в земле копаются. А вечером соберутся, песни поют. А я им на гитаре играю.
— А почему сюда гитару с собой не взял? Не знал, что можно… Если разрешается, то я куплю, когда на берег сойду.
— Покупай, — сказал Лубенец, — если денег не хватит, мы тебе поможем.
Лицо Морозова раскраснелось, глаза радостно заблестели.
— Вот и хорошо, мне больше ничего и не надо. Потому что… на гитаре играю, а в музыке морзянка слышится, а в морзянке — музыка…
«Ох, и хлебну я с тобой горя, — подумал Баглай, — какой-то очень уж ты чувствительный, как девушка… Ну да ничего, флот закалит».
— А в учебном отряде, какие оценки?
— Все на «отлично». А прием и передача, не хочу хвастаться, шла у меня лучше всех. Все передавали и принимали восемьдесят знаков в минуту, а я — сто двадцать. Вот и старшина Куценький подтвердит, он меня вчера вечером проверял. Пусть скажет.
— Точно, подтверждаю, — сказал Куценький. — И технику не хуже меня знает. Я его как следует по материальной части погонял. Знает. Мне даже не верилось…
Одобрительный гул прокатился по кубрику. А на Морозова это не произвело никакого впечатления, он только обвел всех немного удивленными глазами, мол, чего это вы? А как же иначе?..
Потом выступил акустик Григорий Шевчук. Был он худощав и узкоплеч. Лицо продолговатое, бледное. Сказал, что имеет среднее техническое образование, работал в конструкторском бюро, оттуда его взяли на действительную службу…
Думал, что и на флоте есть его специальность, а когда узнал, что нет, очень разочаровался. Пришлось изучить гидроакустику…
— Вы недовольны? — спросил Баглай.
— Нет, почему же. Изучил и гидроакустику, интересно. Хочется поскорее к делу приступить.
— Остается еще наш будущий кок, — сказал Лубенец. — Прошу…
Семеня короткими ногами, к столу пошел невысокий, толстенький, краснощекий матрос. Его круглому, плотному телу было тесно в робе. Он обвел присутствующих веселыми глазами, сказал, что его зовут Мартын Здоровега, чем сразу же вызвал дружный смех, и повернулся к Баглаю:
— Ну, вот видите, товарищ лейтенант? Смеются! И правильно делают. И я смеялся бы на их месте…
— Я вас не совсем понимаю, — ответил Баглай, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
— Разрешите, объясню… Ну, взяли бы меня в какие-нибудь запасные тыловые сухопутники, я и слова не сказал бы. Служи, Мартын, если тебе срок пришел. А то — в моряки!.. Ну, взгляните, какой из меня моряк?
Пока он говорил, в кубрике не затихал шум и смех.
— Так ты же — Здоровега! На что жалуешься? — крикнул кто-то.
— На своего отца жалуюсь, — наивно пояснил матрос.
Он переждал, пока утихнет хохот, и продолжал: — Собственно, зачем же на него жаловаться? Он у меня и в самом деле здоровега. Рост — два метра, метр в плечах, идет по улице — все люди оборачиваются… Когда я родился, он думал, что и я таким же буду. Но вы же видите, что из меня вышло?..
— А почему вы не попросили в военкомате, чтобы вас послали в сухопутную часть?
Мартын Здоровега отмахнулся так небрежно, словно разговаривал не с командиром корабля, а с каким-нибудь другом на улице:
— Где там! Просился, ничего не помогло. Говорят: «У тебя профессия такая, что и на флоте понадобится, тебя в школу коков пошлют, вот и будешь плавать за милую душу».
— А какая же у вас была профессия? — поинтересовался Юрий Баглай.
— Я мясом торговал в магазине…
Тут уже ребят невозможно было сдержать, стены кубрика сотрясались от хохота.
— Да не смейтесь вы! — Улыбающийся Здоровега крутил во все стороны остриженной, круглой, как арбуз, головой. — Я вам все объясню… Вот, значит, и спрашивают они меня в военкомате: «Школу продавцов закончил?» «Закончил», — говорю. «Ну, так в самый раз, — говорят они мне. — На флоте и в борще мясо, и на второе — мясо. Справишься…»
Потребовалось несколько минут для того, чтобы матросы успокоились, то в одном, то в другом углу вспыхивал короткий неудержимый смех.
— Так что же вы хотите? — наконец спросил Лубенец, подняв руку, чтобы хоть как-то укротить разбушевавшуюся стихию.
Но Мартын Здоровега только взглянул на Лубенца и снова обратился к Баглаю.
— Спишите меня на берег, товарищ лейтенант. В сухопутную. Чтобы в солдатское оделся. Тогда я не такой заметный буду.
— Не обещаю, — сказал Юрий Баглай. — Если уж вы все комиссии прошли и флотскую школу коков закончили, то будете плавать…
— Плавать?! — обреченно переспросил Мартын Здоровега.
— Конечно. И пусть вас не волнует ваш невысокий рост. Всякие люди бывают… — и, убедившись что в кубрике наконец наступила тишина, продолжал: — Не в этом дело, товарищ Здоровега. Важно, каков человек. Отдается ли он своему делу всей душой или служит на флоте, а сам думает, как бы поскорее срок закончился… Наш теперешний кок еще не демобилизовался. Поработаете с ним, он вас многому научит… И настанет время, когда вы с гордостью будете вспоминать, что плавали на этом корабле…
Казалось, Баглай отвечал только Здоровеге, но обращался он ко всем новоприбывшим, ко всей команде.
— Хорошо, что вы собрались, — после короткой паузы продолжал Баглай. — Теперь мы уже знаем, кем пополнилась наша корабельная семья. Хочу я еще кое-что сказать новоприбывшим, чтобы знали они, куда пришли служить. Корабль наш, как вы видите, небольшой и называется он противолодочным катером, но не в названии дело. Это грозная боевая единица на море в борьбе с вражескими подводными лодками, самолетами. Он неоднократно выдерживал лютые штормы, а команда показывала высокую боевую выучку. — Он обвел кубрик глазами. — Все классные специалисты, у каждого большие заслуги. Возьмите хотя бы нашего боцмана, старшину первой статьи Соляника. До флота — рабочий высокой квалификации. Во всех отношениях высокой. Монтажник-высотник! А за время службы на корабле полюбил море. Поэтому отслужил свое и на сверхсрочную остался. Боцман у нас знающий и строгий. Советую вам выполнять его приказы и не нарушать дисциплину…
Андрей Соляник сидел в первом ряду. С легкой улыбкой он смотрел на Баглая, и в глазах его светилась благодарность… Может быть, в эту минуту он вспоминал и стычку на палубе, и гауптвахту, и штормовые походы и радость победы над морем, над стихией, в борьбе с которой победителями выходят только храбрые и сплоченные люди.
* * *
Он дождался, когда команда уляжется. Обошел корабль, заглянул во все уголки и только после этого спустился в свою каюту. Было тихо, лишь за бортами шелестели легкие волны, словно перешептывались во сне. Бронзовая, с зеленым абажуром лампа бросала на стол пятно мягкого спокойного света, которое то удлинялось, то вновь становилось круглым в такт покачиванию корабля. Юрий положил перед собой личные дела. Снова перед глазами Иван Байдачный, Вартан Жамкочян, Аркадий Морозов, Григорий Шевчук и Мартын Здоровега… Постой, постой, а что же это записано в характеристике Ивана Байдачного? «Специальностью матроса боцманской команды в рамках программы овладел на «отлично», но по временам непокорен, любит спорить…» Вот тебе и на! А как же хорошо выступал! Да еще и первым. А может, это он там, во флотском экипаже, проявлял строптивость и непокорность, пока привыкал к воинской дисциплине, а тут, на корабле, будет совсем другим? Посмотрим. Во всяком случае, нужен глаз да глаз…
![Дмитро Ткач - Шторм и штиль[с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210450/210450.jpg)
