Дмитро Ткач - Шторм и штиль (с иллюстр.)
«Дорогая Мария!
Последние дни особенно тяжелы. На берег возвращаемся только для того, чтобы пополнить запасы горючего, боеприпасов, воды и питания. Едва успеваем выполнить одно боевое задание, как уже надо идти на следующее.
Да разве может быть иначе? Война! Такая война, какой не знал еще мир. Миллионы людей идут на миллионы. Представляешь? Человек убивает человека, прокалывает штыком или стреляет и видит, как от его удара, выстрела падает подобный ему… Но в том-то и дело, Мария, что не подобный, а зверюга. Мы деремся со зверями в человечьем обличье. Ты — учительница и знаешь, какое счастье воспитывать детей, красивых душой и чувствующих ответственность перед людьми. Эту ответственность чувствую и я, поэтому не боюсь рисковать жизнью.
В своих письмах ты просишь меня быть осторожным и предусмотрительным. Понимаю, предусмотрительность — положительная черта в характере человека. Что же касается осторожности, то думаю, что она может сделать человека нерешительным. Такую черту характера я считаю отрицательной и противопоставляю ей способность разумно, обдуманно и смело рисковать. Без этого не может быть победы над таким сильным и коварным врагом, как гитлеровский фашизм.
Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о моем корабле? Не военный ты человек, а моя милая, мирная учительница и не можешь понять, что написать тебе о своем корабле я не могу, не имею права. Но скажу, что команда на нем дружная, боевая, моряки — как на подбор. Особенно я люблю боцмана Запорожца. Ох, и беспокойный же парень! Чего только с ним не случалось в жизни. Как говорят, «прошел и Крым, и Рим, и медные трубы», но моряк настоящий. После войны я тебя с ним познакомлю.
Заканчиваю письмо, потому что времени больше нет. Очередной выход в море. Береги себя и нашего Юру (ох, как хочется мне взять его на руки и прижать к груди!). Обо мне не беспокойся. Если придется отдать жизнь — отдам ее за тебя, за Юру, за весь наш народ, за землю, на которой мы с тобой родились и выросли. А Юрка наш пусть будет моряком, сама знаешь, что род наш — моряцкий.
Родная моя! Пусть тебе это не покажется смешным, но, может быть, уже в тысячный раз повторяю: Машенька, я тебя очень, очень люблю и буду любить вечно. Ради тебя и Юры я жизни своей не пожалею. А жизнь для меня бесценна.
Твой Николай».
Над столом, покрытым красной скатертью, низко склонила голову маленькая седая женщина. Стояла глубокая тишина.
Наконец поднялся и заговорил замполит Вербенко:
— На море не ставят памятников и обелисков. Морякам-героям ставят их на берегу. Такой памятник поставлен и на территории нашей части. Памятником Николаю Ивановичу является и наш музей боевой Славы, и картина, нарисованная Федором Запорожцем. И вот эти документы и ордена.
Неожиданно для всех встал матрос боцманской команды Мартын Здоровега. Круглое лицо его побледнело от волнения, глаза влажно блестели. Верный своему характеру, он, не попросив предварительно разрешения, просто предложил:
— Тот сейф, что достали со дна моря, нужно было бы сюда поставить, под портретом старшего лейтенанта Николая Ивановича Баглая.
Сразу же все зашумели, заговорили, одобрительно кивая головами.
— Правильно, правильно Здоровега говорит. Курганов поднял руку, успокоил моряков:
— Так и сделаем.
…К памятнику шли в торжественно-траурном молчании.
Первой с цветами в руках склонилась перед ним Мария Васильевна. За ней — Юрий и боевой мичман в отставке Федор Запорожец. Командир части Курганов, замполит Вербенко, матросы и офицеры возложили цветы у подножия памятника.
Будто вспыхнул памятник. Живым и вечным огнем.
15
Они сидят на теплом ласковом камне, на котором сидели и в тот незабываемый вечер, соединивший их на всю жизнь.
Справа темнеет бухта, усеянная белыми, зелеными и красными огоньками, они, словно играя, беспрерывно двигаются вместе с кораблями и корабликами, переплетаются, чертят причудливые узоры, исчезают и вновь появляются на темной воде.
Слева тихонько шумит, плещет небольшими волнами в скалистый берег вечно беспокойное море. Где-то далеко Дарданельским проливом оно соединяется с другим — Средиземным, а за ним открывается Мировой океан. Туда завтра-послезавтра и проляжет путь Юрия Баглая.
Вчера он прощался со своим небольшим кораблем. На нем рос, закалялся. На нем ошибался, что свойственно каждому молодому командиру, и сделал немало хорошего — воспоминаний хватит на всю жизнь.
После того как Курганов в присутствии Вербенко прочитал перед строем приказ командующего эскадрой о переводе Юрия Баглая штурманом на большой противолодочный корабль и пожелал ему счастливого плавания, строй сломался, и Баглая окружили.
— Мы всегда будем помнить о вас, Юрий Николаевич, — взволнованно говорил Андрей Соляник. — Пишите нам со всех широт Мирового океана. Мы будем вам отвечать.
— Буду писать. Почаще заходите с женой к Поле, — отвечал ему Баглай, не скрывая своих дружественных отношений с боцманом, да, собственно, и скрывать было нечего — команда все знала.
Аркадий Морозов и Шевчук стояли рядом. Баглай повернулся к ним:
— Я рад, что за последний поход вы оба получили благодарности от командования. Заслуженно. Хорошо поработали, отлично. Вот так и держать.
— Есть, так держать! — в один голос ответили молодые матросы.
— А почему я не вижу Мартына Здоровегу? — спросил Баглай и обвел глазами палубу.
— Я здесь, товарищ старший лейтенант! — послышался голос из-за матросских спин. — Да разве протиснешься? Стали стеной — и ни с места.
— Пропустите Здоровегу вперед, — под общий смех попросил Баглай.
Но Здоровега уже вынырнул из толпы матросов и стоял перед Баглаем, круглолицый, сияющий, счастливый.
— По вашему приказанию матрос Здоровега прибыл! — доложил совсем некстати, тем более, что «прибыл» он не совсем обычным образом.
Снова загремел смех. Ну что со Здоровеги возьмешь?
— Следил я за вами, товарищ Здоровега, и пришел к выводу, что из вас получится хороший моряк.
— Да я уже и так хороший, товарищ старший лейтенант. Сам боцман мне сказал. Вот спросите у него.
— Ну, скажем прямо, еще не совсем хороший, — улыбаясь, ответил Баглай, — но будете таким. Только боцмана во всем слушайтесь. Он — ваш учитель.
— А боцману скажите, чтобы требовал с меня побольше.
— Слышите, товарищ мичман? — повернулся Баглай к Андрею Солянику.
— Слышу, товарищ старший лейтенант. Больше просить ему об этом не придется… А что вы всем нам пожелаете, товарищ старший лейтенант?
— Хочу услышать в дальнем плавании, что наш корабль стал отличным. А это от всех вас зависит.
— Добьемся, товарищ старший лейтенант, — дружно заговорили матросы. — А вам — счастливого плавания…
Позже всех с ним разговаривали Курганов и Вербенко. Он ушел от них окрыленный.
Это было вчера.
А завтра утром он вдохнет на прощанье тепло Полиных рук, и, одетый в парадную форму, ко всем испытаниям готовый, поднимется на палубу нового корабля и доложит, что прибыл для прохождения дальнейшей службы.
‹/section› level: 0
Примечания
1
Кнехты — приспособление в виде парных тумб на палубе судна или на пристани для крепления канатов, снастей.
2
Комендор — корабельный артиллерист.
3
Шкафут — средняя часть палубы корабля.
4
То есть точнее дежаться заданного курса.
5
Флагман — то же, что флагманский корабль.
6
Плахта — полосатая или клетчатая ткань.
7
Лагом — бортами друг к другу.
![Дмитро Ткач - Шторм и штиль[с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210450/210450.jpg)
