Георгий Кублицкий - По материкам и океанам
Впрочем, американцы называли Миссисипи и менее почтительно. «Сточная труба» и «толстая грязнуха» были еще не худшими из многочисленных прозвищ этой крупнейшей реки Америки, на которой встречный пароход увидишь далеко не каждый день. А чаще попадается разная мелочь: пловучая фотография, пристающая у каждой фермы, лодка с переселенцами, нагруженная домашним скарбом, да временами плот.
На пароходе Владимирова обокрали, и, сойдя на берег в Сен-Луисе, он прежде всего снес ростовщику последнюю свою драгоценность — часы. К счастью, работа нашлась уже на второй день: местные власти решили, опасаясь вспышки эпидемии, хоть немного очистить город от накопившегося мусора и нечистот.
Наш волгарь убедился, что деловой американец умеет «сделать деньги» даже из холеры.
Прямо на улице курчавый джентльмен, называя себя доктором Мак-Брайтом, утверждал, что он был в Китае и сделал там «последнее и величайшее открытие».
— Мой состав из различных сортов чая, — надсаживался пройдоха, — холеру излечивает в две минуты! Две минуты — и никакой холеры!
Тут же «доктор» предлагал желающим купить его снадобье по доллару за флакон.
Рядом с ним старался привлечь внимание толпы его конкурент, «доктор» Фриц. Тот нанял скрипача и собравшимся послушать игру всовывал афишки, в которых говорилось, что доктор Фриц излечивает холеру, глухоту, слепоту и прочие болезни посредством совершенно нового способа лечения. «Едва вы войдете в наш кабинет, как мы скажем вам вашу болезнь, не задав ни одного вопроса», — уверяла афишка.
Жертвами этой шарлатанствующей братии оказывались прежде всего заболевшие рабочие, которые были не в состоянии обратиться к хорошему врачу: ведь тому надо платить много денег.
К осени, когда начались дожди, работы в Сен-Луисе сократились, и Владимиров задумал попытать удачи в Чикаго. Первое, что он услышал в этом городе:
— Плохо здесь — работы нет…
С огромного озера Мичиган, у которого расположен город, дул холодный осенний ветер. Деревья уже сбросили листву, прохожие поднимали воротники пальто. Вдоль озера, на так называемом «Золотом берегу», стояли особняки богачей. Здесь же, у Мичигана, находились кварталы делового центра города — «Лупа». «Луп» — это в переводе «петля»: тут делали круг линии городской железной дороги. Но не из этих ли кварталов спекулянты скотом и пшеницей закидывали петлю на шею фермеров?
Гостиницы «Золотого берега» не спешили открыть двери перед оборванным «Майклом», и ему пришлось познакомиться с трущобами Чикаго, которые выразительно назывались «малым адом».
Владимиров попал на берега Мичигана в особенно неудачное время: в Соединенных Штатах как раз начался очередной кризис.
Вот как описывал впоследствии Владимиров эти дня в своей книге «Русский среди американцев»:
«Кризис, начавшийся с Нью-Йорка, с каждым днем становится все шире; фабрики, заводы, мастерские закрывались с такой быстротой, как будто они соперничали между собой. Рабочие с озлобленными лицами массами бродят по городу без всякого дела; газеты каждый день приносят известия все хуже и хуже. Трудно и страшно подумать о том, что будет в разгаре зимы. Заработная плата упала донельзя… На улицах появилось необыкновенно большое число американских нищих».
Капиталисты всячески старались отвлечь внимание голодных людей от кризиса и безработицы. Печать открыто призывала к войне. Некоторые газеты писали, что «не следует упускать случая переломить кризис и дать работу незанятым рукам».
Если бы нашему путешественнику не посчастливилось попасть в маленькую деревушку польских переселенцев недалеко от Чикаго, он вряд ли перенес бы трудную зиму. В деревушке Владимиров копал землю, рубил лес, строил бараки и кое-как продержался до весны.
Апрельской ночью неутомимый странник вышел на дорогу, ведущую к железнодорожной станции. С восточной частью Соединенных Штатов он уже немного познакомился, теперь его интересует западная. У него нет денег — что ж, он будет путешествовать по стране долларов без долларов. Он решил… но пусть лучше об этом расскажет запись в его дневнике, сделанная в апреле 1873 года:
«Иду пешком до Сан-Франциско. Путь — до 3000 километров. Меня стращают смертью от жажды, индейцами и т. д. Я иду, что бы мне ни предстояло…»
И зашагал наш волгарь вдоль железнодорожного полотна через Американский материк, к берегам Тихого океана.
Начал он свое пешее странствование там, где равнинные нижние прерии — степи — переходили в полупустынные плато верхних прерий, в предгорья североамериканских Кордильер. Эта цепь хребтов, разделенных долинами, тянулась на многие сотни километров. Самыми крупными в цепи были Скалистые горы, к которым направлялся русский.
На одной из станций учитель увидел наконец трех самых настоящих индейцев. Они драпировались в невообразимые лохмотья, но сколько врожденного благородства было в осанке этих людей!
У ног индейцев лежала шкура буйвола. Они втроем продавали это, может быть, последнее свое сокровище — молча, с достоинством. Владимиров вспомнил назойливые вопли «доктора» Мак-Брайта и зазывное пиликанье скрипки «доктора» Фрица из Сен-Луиса…
«Бродячая Америка» — люди, кочующие из одного конца страны в другой в поисках работы, создали искусство бесплатной езды на товарных поездах. Попробовал и «Майкл». Но едва он вскочил на подножку вагона, как кондуктор осветил его фонарем и велел убираться прочь. Потом нашего странника научили кое-каким приемам, и один перегон он сделал, держась между двумя вагонами поезда.
Пустынная местность с бугорками, поросшими жесткой травой, с цепью холмов, с бурыми пустошами, которая простиралась за городом Шайенном, мало походила на горную страну. Но расположена она была уже на высоте трех километров над уровнем моря, и десять месяцев в году тут держалась погода, менее всего благоприятствующая пешеходам.
К ночи дождь, смешанный со снегом, загнал Владимирова в сооружение из старых шпал, похожее на шалаш. Перед ним пылал костер. Тут уже устроились на ночлег двое пешеходов.
С грохотом проносились поезда мимо русского и двух американцев, ужинающих хлебом, размоченным в кипятке. Приди к ним сюда сам президент, которому в Америке, по слухам, каждый может пожать руку, — вряд ли они встретили бы его приветливо…
А утром — снова в путь. Холмы превращаются в горы. Дорога виляет по ущельям. На станции Шерман, которая рекламировалась как «высочайшая железнодорожная точка в мире», Владимиров пробрался в вагон эмигрантского поезда. Высадили его на ходу, когда паровоз замедлил ход возле нависших над полотном дороги снежных карнизов. Было очень холодно, и путешественник с тоской смотрел на удаляющийся поезд.
— Это вы были там?
Волгарь обернулся: перед ним стоял дорожный обходчик с фонарем в руке.
— Был, да прогнали.
— К какой нации вы принадлежите, приятель?
Владимиров сказал. Обходчик обрадовался и стал жать ему руку:
— А я чех. Очень рад! Пойдемте ко мне. Вот приятная неожиданность!
В маленькой избушке хозяин тотчас сварил кофе и стал потчевать гостя бисквитами. Чех долго расспрашивал о России. Потом новые друзья стали учить друг друга языку: хозяин называл вещи по-чешски, а гость — по-русски.
Чех рассказал Владимирову, почему почти незаметен подъем к самым высоким местам между двумя океанами: плато верхних прерий, постепенно повышаясь, плавно переходит в предгорья Скалистых гор.
— Завтра вы войдете уже в настоящие хребты. Вон они синеют, — сказал чех, прощаясь с Владимировым на следующее утро. — Счастливый путь!
Назавтра Владимиров зашагал мимо сумрачных гранитных громад, перешел по мосту через гулкое, глубокое ущелье, за которым потянулись сосновые леса. Валил снег; даже быстрая ходьба плохо грела.
По дороге русский догнал безработного, идущего в Калифорнию. На маленькой станции им удалось забраться в товарный поезд. Но не успели они отъехать и нескольких миль, как их осветил фонарь проводника:
— Хелло, друзья мои! Откуда и куда вы едете?
— Добрый вечер, господин проводник, — отвечали «зайцы». — Как ваше здоровье, господин проводник?
— Благодарю вас. Куда же вы направляетесь? Получив ответ, проводник подставил ладонь:
— Ну?
— У нас только доллар и пять центов.
— Ладно, — сказал проводник не без великодушия, — доллар я возьму себе, а пять центов оставьте у себя — пригодятся.
Однако, получив деньги, он обманул своих пассажиров, посадив их в вагон, который отцепили на маленькой станции в горах.
Перекинутые через пропасти мосты, сумрачный гранит скал, шум потоков в ущельях, ослепительные снежные шапки на соснах — все это было ново и прекрасно. Но когда в желудке пусто, а ночь застает пешехода в совершенно безлюдной местности, когда эхо вторит заунывному вою и в темноте зеленеют огоньки волчьих глаз, — тогда меньше всего думается о красоте пути.
