Холли Шиндлер - Темно-синий

— Я думаю… я думаю, она умирает, — говорю я.

Нелл вешает на дверь табличку «Закрыто», и, не успеваю я опомниться, она уже держит в руке ключи от «темпо», словно вор-карманник. Она несется по улицам, как полицейский в детективном прайм-тайм шоу. Я сижу на пассажирском сиденье и чувствую себя ее ненормальной подружкой, которой Нелл не доверяет руль.

И вдруг мы дома, внутри, хотя я не помню, как мы шли по передней дорожке. Я веду Нелл по коридору, и она так торопится, что почти наступает мне на пятки.

— Грейс, — кричит Нелл, врываясь в спальню. — Грейс, — повторяет и трясет маму за плечо. Она убирает мамины волосы — те же самые волосы, которые я развязывала из пучка и нежно расчесывала. Она наклоняется вниз, и ее губы всего лишь в миллиметре от маминого уха. — Грейс!

Но мама не двигается. Как будто Нелл не кричала, а шептала ей в ухо.

— Сколько уже она в таком состоянии? — спрашивает она меня.

— Я… я не знаю.

Я не могу ничего вспомнить, все смешалось. Когда она закончила свою фреску? Два дня назад? Полтора? Три?

Я тупо верчусь в поисках записной книжки, в которой я, испугавшись, начала делать заметки, когда маме стало хуже, — а, это та самая, которую я уже спалила? Мне кажется, что я посреди пожара и не могу вспомнить, что надо делать. Сядь, стоп… нет… остановись, брось, и… и что?

Нелл хватает телефон и набирает 9–1-1.

— Шизофреник, — говорит она. — В ступоре.

Появляются санитары, но они выглядят так неправильно. Неправильно, что они раскатывают носилки, закрепляют защитное покрывало, оттягивают маме веки и бьют ее по щекам.

— Только несколько дней, — слышу я свой голос. — До этого она день и ночь работала… она художник.

— Мания у нее была? — спрашивает один из них.

Мания? Что? Я киваю. Думаю, да, была.

— Она ела позавчера… немножко. Вчера только попила. Гатораде и сок. Но сегодня не получилось ничего в нее запихнуть. — И тут мне в голову приходит мысль, которая ошарашивает меня; начинают течь слезы, горячие и безвольные. — Слишком долго без еды, да? — спрашиваю я санитаров. — Слишком долго без еды?

— Мы сделаем все, что сможем, — отвечают врачи, и, прежде чем я снова начинаю понимать, что происходит, мы уже бежим в переднюю дверь, и красно-синие огни кружатся, и все соседи вышли посмотреть — даже чертовы Пилкингтоны, — и это неправильно, все неправильно!

Мама никогда не простит меня, но я позволяю запихнуть себя в машину «скорой помощи». Смести, как пыль в совок.

Разрешите мне сказать вам кое-что: внутренности машины «скорой помощи» — вот уж точно, что не хочется однажды увидеть. Это значит, что весь мир пошел прахом.

Это значит, смерть танцует у твоей двери.

Пришел папа. Чудеса не кончаются. Он действительно заходит в приемный покой. Но не подходит ко мне. Я сижу на стуле прямо у двери, заплаканная, прижимая колени к груди, а он проходит прямо к Нелл. Я чувствую себя ничтожной грудой мусора, с которым никому не хочется возиться и даже рядом стоять противно. Все, наверное, думают, что это я виновата. И горькая правда в том, да, я. Иначе что бы нам тут делать.

Они разговаривают, и папа тычет в Нелл — ты, ты, — ударяя по воздуху ей в грудь. А она ударяет в ответ — нет, ты, нет, ты. Тычут друг в друга, как в игре в горячую картошку. Время от времени папа окидывает меня взглядом, но, поскольку я просто вонючий кусок его прежней жизни, он даже не спрашивает, в порядке ли я.

Я отключаюсь от них и смотрю на папин свитер — на этот раз он черный, наверное, кашемировый — и на розовую рубашку в полоску, воротничок аккуратно завернут поверх ворота свитера.

Я представляю себе, как Брэнди покупает эту розовую рубашку в каком-нибудь супершикарном мужском отделе, где она покупает всю папину одежду. Представляю, как она расплачивается за нее одной из своих ста пятидесяти трех кредитных карт и несет домой в просторный пентхаус. Я вижу, как папа ораторствует над этой рубашкой — мужчина, который всегда говорил: на Рождество ни одного подарка из магазина. Держу пари, он даже распустил слюни над этой дизайнерской хренью, которую ему притащила Брэнди, и даже не на Рождество или день рождения, а просто так, и она стоит больше, чем продукты для их семьи на неделю.

Теперь папа и Нелл перестали тыкать друг в друга и бить по воздуху и кивают головами — да, да, да.

— Я согласен. — Я слышу, как говорит папа. — Очень жаль, что мы не сделали этого несколько лет назад.

Я знаю, о чем они говорят, — я могла бы все сделать по-другому, но не сделала. И я чувствую себя жалким куском дерьма, потому что после всех этих лет, проведенных с мамой, я сделала немыслимое, непростительное. Я бросила ее. Я отдала ее врагу.

Они собираются отправить ее в психушку. И это эгоистичная мысль, я знаю, но что же будет теперь со мной?

У меня сносит крышу. И я бегу — вскакиваю со своего стула, прочь из приемного покоя, прочь из больницы.

Но, погодите, куда мне бежать? «Темпо» стоит дома, в больницу нас привезли в «скорой помощи». Сейчас так темно, что и думать не стоит идти пешком. Надо мной черное, как смола, небо и мерцающие звезды, а-ля «Звездная ночь».

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу эту картину!

И я плюхаюсь на тротуар. Опускаю руки в карман толстовки и слышу, как хрустит в складках старая пачка сигарет, о которой я забыла. Я прикуриваю прямо здесь, наплевав на то, что сигаретам, наверное, уже шесть месяцев и они черствые, как плесневый хлеб, и даже что здесь, наверное, действует какой-нибудь закон, запрещающий курение рядом с больницей.

На парковке зажигаются фонари. Над головой стрекочет вертолет — наверное, жертва аварии. Чего бы я только не отдала, чтобы поменяться с этой жертвой местами: все лучше, чем знать, что я отделалась от мамы и обрекла ее на судьбу худшую, чем смерть. Я обещала ей, обещала — никаких таблеток, никаких врачей, никакого папы, никакой Нелл.

Бум.

Шаги клацают по тротуару, и я готовлюсь к бою. Только попробуй. Только попробуй взять сигарету в рот, и я выцарапаю тебе глаза. Я горю желанием надрать кому-нибудь задницу. Давай, слабо? Скажи мне…

Но кто бы это ни был, он не говорит ни слова, просто садится рядом со мной на тротуар.

Когда я поворачиваюсь, она здесь — белые волосы и черные очки.

— Здесь определенно дерьмовый кофе, — говорит Нелл, показывая на чашку, которую она взяла в больничной кофемашине. — Но можешь отхлебнуть, если хочешь.

— Нет, спасибо. — И я прячу свою сигарету и тыкаю ею в тротуар, потому что Нелл, скорее всего, не одобрит.

— Нет, нет, не обращай на меня внимания, — улыбается Нелл. — Продолжай. Я уважаю девочку, которая не позволяет всяким правилам сверху — вроде «до восемнадцати не продаем» — вставать на своем пути.

Я пожимаю плечами и вытаскиваю еще одну сигарету из своей похудевшей пачки. И поскольку Нелл это не парит, я прикуриваю одну и для нее.

— Уау, — говорит она, — пятнадцатого марта восемьдесят второго года… тогда я последний раз курила.

Она качает головой и смотрит на меня этим «пожалуйста, не смотри» взглядом, как будто я наркодилер: Давай, Нелл. Не будь паинькой. Все это делают.

— Да и хрен с ним, — говорит она наконец и выхватывает сигарету из моих пальцев. — Знаешь, — Нелл выдыхает облачко дыма, — мне казалось, я все поняла, когда была молодая. Свобода.

Боже! Мне не нужны были ничьи правила. Никто не говорил мне, что можно и что нельзя. Никто не говорил мне, что я должна выйти замуж… ну и что я была беременна? Что с того? Я вышла замуж на своих условиях. По любви, а не из-за биологии. Грейс тогда было четыре, — добавила она тихо, как бы невзначай. — Она несла на свадьбе цветы. — В ее глазах появилось это забавное, далекое, внутреннее выражение, но потом она тряхнула головой и продолжила. — И что, если мне нравилось время от времени курить? Что, если, — признается Нелл, наклоняясь, чтобы прошептать мне в ухо, — что, если даже травку? Ну правда, — она продолжает, ее голос набирает силу, — тогда что? Я серьезно, что, если я решу выпить свой ланч? Что, если я съем на обед только шоколадный торт целиком и больше ничего? Кому я делаю плохо, кроме себя, кому?

Я киваю, смотря, как Нелл снова затягивается. Через несколько минут она снимает очки. Ее глаза влажные, да и нос покраснел, хотя на улице совсем не холодно.

Похожие книги на "Темно-синий", Холли Шиндлер читать полностью, без сокращений.

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Жюль Верн - Миссис Брэникен

Агата Кристи - Трава смерти

Генри Хаггард - Священный

Томас Лиготти - Ангел миссис