Франко Праттико - Перчинка
Офицеры небрежно ответили на салют, и дон Мими уныло потащился к выходу.
«Черт возьми! — думал он про себя, шагая по коридору. — Ведь надо же было, чтобы именно я попал в эту передрягу! „Отправляйтесь в переулки“! Легко им говорить! А каково мне? Меня там первый же встречный укокошит! И пикнуть не успеешь! Можно, правда, только вид сделать, что я иду туда, а на самом деле…»
Однако в этот момент рядом с ним появились два немецких солдата, поджидавшие его у дверей.
— Мы идти с тобой. Патруль, — проговорил один из них.
Дон Мими только горестно вздохнул. А он-то надеялся пробраться домой и скорее переодеться в штатское. И на кой черт он впутался в эту заваруху? Сейчас он никак не мог этого понять. Снова надевая черную рубашку, он думал, что с приходом к власти немцев вернутся прежние порядки и его верность фашистской партии принесет ему какие-нибудь выгоды. Черта с два! Теперь-то уж он убедился, что все это гиблое дело.
Патруль вышел на безлюдные улицы. Дон Доменико, обвешанный ручными гранатами, которые беспомощно болтались на его необъятном брюхе, имел несчастный вид и казался особенно жалким рядом с подтянутыми надменными немцами, которые несли свои автоматы так, словно и родились с ними. Каменная мостовая гудела под их тяжелыми сапогами. При каждом их шаге дон Доменико вздрагивал и испуганно озирался по сторонам, ожидая, что вот-вот приоткроется какая-нибудь ставня и в щели блеснет дуло ружья.
— Если тут и вправду прячутся патриоты, они прежде всего должны были бы взять на мушку этих заводных кукол, — размышлял он. — Ведь как ни говори, а я все-таки такой же итальянец, как и они, и бог свидетель, я бы охотнее хотел сидеть сейчас дома, чем устраивать этот идиотский парад. И на кой дьявол он нужен?..
Наконец все трое добрались до музея, так и не встретив ни одной живой души. На углу улицы Санта Тереза они заметили какую-то старую женщину, сидевшую на ступеньках подъезда. Один из немцев указал на нее дону Доменико, и бывший секретарь фашистов покорно засеменил к дому.
— Что вы тут делаете? — спросил он, подходя к старухе.
Женщина подняла голову. Казалось, ее не очень-то испугала фашистская форма дона Доменико и оружие, которым он был обвешан.
— А куда прикажете мне идти, синьор, — в свою очередь, спросила она, не поднимаясь с места. — У меня ни дома, ни родных. Вот присела тут отдохнуть.
— Здесь нельзя, — безапелляционным тоном сказал фашист. — Идите в какой-нибудь переулок. Здесь опасно.
В этот момент к ним подошел один из немцев.
— Где бунтовщики? Спросить! — сказал он, указывая на старуху.
Дон Доменико пожал плечами.
— Не заметили вы здесь бунтовщиков? — спросил он — Кого? — не поняла женщина.
— Ну… этих… вооруженных людей… с ружьями, но не военных, а в штатском.
Женщина покачала головой.
— Я здесь с семи часов утра, — ответила она, — всякие люди ходили, а таких не видала. Вот стрелять стреляли, это да.
В эту минуту со стороны Римской улицы донеслось три коротких взрыва, которые на минуту заглушили стремительно нарастающий треск мотоцикла. Гулко прокатившись в тишине, он замер вдали, и улицы снова погрузились в безмолвие.
— Еще того не легче!.. — пробормотал дон Доменико, осеняя себя крестным знамением.
Старуха тоже перекрестилась. Немцы нетерпеливо замахали руками.
— Идти, камерата! — крикнул один из них.
Не обернувшись и не взглянув больше на старуху, дон Доменико в сопровождении солдат отправился дальше. Нет ничего удивительного в том, что он не заметил, как она вскочила и побежала в противоположную сторону. Очутившись у музея, она свернула за угол. Теперь патруль уже не мог ее видеть. Тогда старуха вытащила из кармана свисток и сильно дунула. Пронзительный свист рассек тишину.
Фашист и оба немца как по команде повернулись кругом и начали всматриваться в пустынную улицу. В этот момент они находились на полдороге между музеем и сквером, примыкавшим к улице Фория, как раз напротив переулка, который круто спускался к площади Стелла. В ту же секунду грохнул сухой винтовочный выстрел, и один из немцев, даже не охнув, ничком рухнул на землю. Другой немец принялся стрелять вслепую из своего автомата, а дон Доменико бросился на мостовую и зажмурил глаза. Немец, совсем еще молодой парень, был бледен как смерть и озирался по сторонам, словно затравленный зверь, очутившийся в ловушке. Вдруг позади него с балюстрады, окружавшей музей, снова прогремел выстрел. Пораженный в спину немец, как мешок, свалился на землю, ударившись головой о край тротуара.
Тут дон Доменико не выдержал. Вскочив на ноги, он помчался по направлению к скверу. Фашист и сам не знал, в какую сторону надо бежать. Он летел куда глаза глядят, подхлестываемый визгом пуль, которые поднимали вокруг фонтанчики мелкой гальки, бившей его по ногам. Вот и первые деревья сквера. И вдруг что-то горячее ударило его по левой лопатке. Он упал, но тут же вскочил с истерическим криком:
— Сдаюсь! Сдаюсь!
Потом, раскинув руки, снова грохнулся на землю, зарывшись лицом в клумбу.
Первым к фашисту подбежал Марио. Перевернув труп на спину, он вздрогнул.
— Смотрите-ка, — вздрогнув пробормотал он, — старый знакомый!
— Получил, чего добивался. Никто его не заставлял, — тихо сказал комиссар, с печальной гримасой глядя на неподвижное тело фашиста. — Сидел бы дома, ничего бы и не случилось, — добавил он.
— Такой конец ждет всех предателей и шпионов! — сурово заметил Сальваторе.
Перестрелка замолкла. Улицу, затянутое облаками небо заполнила тяжелая, свинцовая тишина. К Марио, Сальваторе и комиссару подошел калабриец в сопровождении старухи.
— Ну, быстро собрать оружие, и бежим, — приказал Марио. — С минуты на минуту здесь могут быть немцы. Небось они уже услышали выстрелы.
Тела двух немцев и труп дона Доменико лежали примерно на расстоянии сотни метров друг от друга. Друзья бросились подбирать оружие. Особенно ценными были немецкие автоматы, считавшиеся самым грозным оружием, и ручные гранаты, незаменимые в борьбе с танками. А чтобы вернее поражать стальные чудовища, к гранатам добавляли бутылки с бензином.
Старуха склонилась над доном Доменико. Она закрыла ему глаза и как умела прочитала над ним молитву, чтобы его душа обрела наконец покой. Она не любила зрелища смерти, особенно такой, и отчасти чувствовала себя виновницей гибели этого человека. Если бы она не предупредила патриотов, все трое были бы сейчас живы. Но зато, может быть, умерли бы другие. Война — ничего не поделаешь.
Старуха вздохнула. В конце концов, она выполняла приказание и вовсе не должна испытывать никаких угрызений совести. В крайнем случае, когда жизнь вновь войдет в мирную колею, она закажет панихиду за упокой их души. Она поднялась на ноги и прямо перед собой увидела черный силуэт. Это был немецкий солдат.
Он стоял метрах в пятидесяти на углу улицы Константинополя и целился в нее из автомата. Женщина не решалась двинуться с места, чтобы предупредить друзей, которые, вероятно, еще были заняты сбором оружия. До нее ясно доносились их отрывистые голоса.
На углу появились еще два немца. Женщина не видела, что делается в боковых переулках, но тем не менее инстинктивно чувствовала, что там тоже накапливаются немцы. Солдат, как видно, было много. Вот они двинулись вперед, держа автоматы наперевес. Женщина вздохнула всей грудью и вдруг пронзительно закричала. Затрещала автоматная очередь, и в ту же секунду четверо патриотов бросились на землю. Они сделали это так быстро и так слаженно, будто их движениями управлял точный часовой механизм. Очередь пришлась по зеленым кронам деревьев.
— К фонтану! — крикнул Сальваторе.
Старуха бросилась в противоположную сторону и побежала по улице Фория. Вслед ей послышалась автоматная очередь. Не успела женщина выйти из-под деревьев и ступить на тротуар, как ее настигла пуля. Взмахнув руками, она тяжело упала на гладкие каменные плиты тротуара и осталась лежать там, словно узел лохмотьев. А четверо патриотов, разбившись на две пары, чтобы не служить мишенью для немцев, быстро перебежали на другой конец сквера и спрыгнули в сухой бассейн бездействующего фонтана.
Прежде чем спрыгнуть вместе с остальными, калабриец на секунду задержался, вскинул автомат, снятый с убитого немца, и дал длинную очередь, которая слилась с выстрелами немцев. Потом он прыгнул вниз и бросился к Марио.
— Мы в западне! В западне! — задыхаясь, пробормотал он.
На плече у него расплывалось кровавое пятно. Комиссар положил ствол пистолета на край бассейна и открыл огонь. Рядом с ним стрелял из автомата Сальваторе. Марио оторвал от подола рубашки длинный лоскут и попробовал стянуть солдату раненое плечо, чтобы остановить кровотечение.
— Не надо, чего уж там, — простонал калабриец. — Ни к чему это теперь… А я-то мечтал вернуться домой… Так хотелось вернуться!.. — совсем тихо пробормотал он и закрыл глаза.
