Ирина Токмакова - И настанет весёлое утро (сборник)
Ивушкин начал считать. Пятнадцать минут до Синего леса – если идти медленно. Десять минут – если быстро. Они с Лушей ушли без четверти двенадцать. Он это ясно помнит… А там? Как же – там?
Ивушкин ничего не успел предположить, потому что заскрипели ступеньки и вошла мама.
– Филь, ты зачем Лушу вывел? Поить водил? Там же в ведре вода ещё была.
Ивушкин промолчал.
– Филюшка, берись за веник. А я обедом займусь, папа сегодня – непоздно. Только заведи Лушу в стойло, там прохладнее, а то её тут мухи одолеют. Филь, да не стой ты столбом, правда же, времени у нас мало!
Ивушкин горным обвалом обрушился с крыльца.
Луша скосила на него глаза.
– Ну что, Ивушкин?
– Луш, да ведь времени нисколечко не прошло. Только то, что мы до леса дошли и пришли обратно. Как же это?
– Ну чего ты удивляешься, Ивушкин? Они же ведь так и говорили: время там ещё не началось!
– Луш, уж давай никому не рассказывать. А не то нас засмеют.
– Как знаешь! – Луша согнала хвостом с правого бока нахального слепня.
– Луш, ну подумай, если мы скажем, что были в «Ни где и никогда», нам ведь никтошеньки не поверит.
– А Валька?
– А что – Валька? Валька первый и начнёт шуточки выстраивать.
– Как знаешь, – повторила Луша.
– Луш, да было ли оно всё, а?
– Может, и не было. Луша щипнула траву.
– Ивушкин, а что это у тебя в кармане? Ивушкин сунул руку в карман, вытащил это «что-то» и стал на него пристально смотреть. Это была маковая головка. Он её встряхнул. Внутри зашелестели сухие зёрнышки.
– А майка? – спросила Луша. Ивушкин пощупал под рубашкой. Майки на нём не было.
Первого сентября будильник с батарейкой внутри показывал восемь, когда папа, мама и мальчик с букетом вышли из дверей своей новой квартиры. Замок захлопнулся с весёлым звоном, и они быстро сбежали по лестнице с третьего этажа.
Много ребят с букетами и без букетов шли и бежали по широкому проспекту прямо к школе. Но папа, мама и мальчик с букетом свернули в переулок и быстрыми шагами дошли до ворот с вывеской «Садово-парковое хозяйство». В это время как раз ворота открывались и из них выезжала – нет, вовсе и не машина, что естественно было бы ожидать в городе. Из них выезжала запряжённая в телегу серая со светлыми пятнышками лошадь. На телегу были нагружены какие-то молодые кустики.
– Я иду в школу, Луш! – крикнул мальчик.
Лошадь кивнула.
– Счастливо, Ивушкин! – сказала она мальчику. – Счастливо!
И настанет весёлое утро
Геркулесовая каша на кухне начала подгорать. Папа высунул голову из ванной и, жужжа бритвой, сердито крикнул бабушке:
– Таисья Гурьевна, даже здесь слышно, что горит! Ну когда ж это, наконец… – И снова скрылся в ванной.
Бабушка метнулась в кухню, огорчённо понюхала кашу в кастрюльке, переложила её в другую кастрюльку, негорелую, снова понюхала, совсем огорчилась, достала сковородку, стала жарить яичницу, но в это время вспенился и убежал кофе.
Папа пил кофе стоя, жевал бутерброд с сыром. Яичницу он есть не стал, и мама сказала сердито, что это бабушке назло. У бабушки дёргались губы, когда она заплетала Полине косы. У Полины у одной изо всей группы в их детском саду были косы. Всех остальных девочек мамы водили стричься в парикмахерскую. А бабушке хотелось, чтобы у Полины были косы, как когда-то в бабушкином детстве: все девочки отращивали косички и не носили брюк, а только надевали сатиновые шаровары на гимнастику. Шаровары Полине шить не стали, а косы бабушка всё-таки попросила отрастить и сама заботливо мыла внучке голову то яичным желтком, то ещё ей только одной известным способом. А папа говорил, что это всё – ему назло. Потому что он терпеть не может всё старомодное и считает, что жить надо по-современному, а не назад оглядываться – так и шею можно свернуть.
В бабушкиной комнате стоял старинный буфет, и большое зеркало в резной раме, и комод из шести ящиков, а на комоде в высоких вазах – сухие цветы и травы. Полине казалось, что это очень красиво, а папа, когда за чем-нибудь входил в бабушкину комнату, каждый раз, выходя оттуда, говорил:
– Это мне назло.
А мама на него за это обижалась, и Полина тоже, потому что знали: вовсе не назло; но он на их обиды не обращал никакого внимания.
Полина думала: вот в телевизоре часто показывают разных дядей и тётей, и все они без конца говорят: «Благополучные семьи – неблагополучные семьи, благополучные-неблагополучные». Передачи эти – скучища, ужас! И слово-то какое-то противное – «получные-неполучные»…
У них в семье, во всяком случае, всё благополучно. Бабушка так говорит соседке, Ванде Феликсовне Бамбурской, когда та приходит к бабушке в гости и они сидят и долго-долго разговаривают и вяжут. А что это обозначает – «благополучно»? Кто-нибудь объясните это Полине, пожалуйста! Благополучно! Вот-вот!
Например, сегодня. Не успели встать, а уже бабушке за кашу попало от папы, папе за бабушку – от мамы, бабушка подёргивает губами и молчит – а это значит, вспоминает прошлое. Бабушка всегда – когда так по-особенному молчит, это значит, что она вспоминает прошлое. Дедушку. Небольшой городок Крутогорск, где они жили, и где выросла мама, и где дедушка несколько лет тому назад умер, как бабушка говорит, «от сердца».
«Благополучно», – ворчит про себя Полина.
Бабушкины воспоминания и Полинины размышления прерывает папин голос:
– Между прочим, у меня заседание ровно в десять. – Маме: – Вера, ты готова? – Бабушке: – Таисья Гурьевна, боярышнины косы когда-нибудь заплетутся, наконец? У меня заседание не в двенадцать, не в половине шестого, не послезавтра, а сегодня – ровно в десять!
Бабушка криво завязывает банты на косах и, махнув рукой, отпускает Полину, мама хватает сумку с рукописями, и они выскакивают на площадку. Мама вызывает лифт, папа, не дожидаясь, пока кабина приползёт на восьмой этаж, несётся по лестнице пешком. Когда Полина и мама выходят из подъезда, красные «Жигули» уже фыркают, и обе двери раскрыты настежь. Никто не видит, что бабушка вышла на балкон и машет рукой.
Какое невесёлое, плохое утро! Почему такое утро случается не так уж редко в их доме? Полина даже не успевает подумать об этом, как папа тормозит возле детского сада, как мама торопливо её целует, перегнувшись с переднего сиденья, как Полина бежит по дорожке в свою старшую группу, а «Жигули» уже умчались по направлению к маминому издательству, где она работает редактором. Папа, наверно, успеет на заседание. Министерство от издательства близко – рукой подать.
Так отчего же оно такое плохое, невесёлое, недоброе, это утро?
– Доброе утро, Полиночка! – окликает её воспитательница Анна Ильинична. – Ты чего это, дружочек, хмуришься?
И, не ожидая, пока Полина ей объяснит, хлопает в ладоши и кричит:
– Ребята, строиться, всем строиться! Мы сегодня идём гулять в парк!
Март! Март! Солнечный мартовский день! Две сороки на верхушке клёна о чём-то спорят хриплыми голосами. Полина прислушивается. О грачах? Не о грачах? Нет, не понять. А вот и сами грачи. Их двое. Чёрные-чёрные. Носят прутики на берёзу, укладывают там на верхних ветках. Вьют гнездо, что ли? Бабушка говорила Полине, что грачи теперь перестали улетать на зиму из больших городов. В городе стало теплее. И есть чем кормиться: много пищевых отходов. Бабушка смешно сказала: «Ты погляди, Полинка, грачи-то совсем обрусели!»
Точно, когда они улетали в чужие края, они переставали быть русскими грачами и делались, например, индийскими. А куда они улетали раньше? В Африку? В Индию? Надо будет спросить у папы…
Полина вспомнила сегодняшнее утро, и вообще, как папе стало последнее время всё некогда и некогда и не до неё, и опять нахмурилась.
Ребята столпились вокруг скамейки, где сидела Анна Ильинична и читала книжку про ослика или козлика. А Полина отошла в сторонку и спряталась за толстым кленовым стволом. Сейчас она будет играть в свою любимую игру. Когда она в неё играет, ей хорошо и радостно. Дело в том, что у Полины есть собака. Та собака, которую она уже давно просит ей купить, которую давно любит, – весёлый, умный, добрый пёс. Его зовут Фокки. Да, та самая собака, которую ей не купили ко дню рождения, а, наоборот, купили ковёр в её комнату. Объясните, пожалуйста, почему собака или ковёр? Ковёр собаке не доставит никаких неприятностей. Собаке очень даже удобно будет спать на ковре. И возиться с Полиной на ковре тоже приятнее, чем просто на полу. Ладно! Как хотят! У Полины всё равно есть собака. Фокки. Это ничего, что Фокки понарошковая собака. Придуманная. Всё равно – он есть.
– Фокки, ко мне! – позвала Полина. Фокки, чёрный, гладенький, с торчащими ушами и мохнатой мордочкой, тотчас же подбежал к своей хозяйке. Полина погладила его тёплую спинку.
