Юрий Бриль - Рядом с зоопарком
Валерик отставил карандаш, принялся наблюдать за моделью. Алик, вероятно, почувствовал на себе взгляд, вскинул голову, потер двумя пальцами. Тут Валерика и осенило. Чрезвычайно осторожно, грубым штрихом боясь испортить рисунок, он достоверно, с величайшей математической точностью изобразил вместо глаз и очков — металлические рубли. Потом сидел, откинувшись на спинку стула, унимал нервную дрожь в коленках.
— У, мрак! — восхитился за спиной Дима.
Подошел Рафаил.
— Ничего себе!
Слава Кузовлев неуклюже выбрался из-под мольберта, подкатил. Сначала хмыкнул, удивившись, потом взглянул на Алика, встал кувшином, схватившись толстыми ручками под бока, и ну хохотать. Подскочили две девчонки-близняшки, захихикали. Аркаша шагнул к мольберту, весь студийный народ собрался, Вадима Петровича только не было, вышел куда-то. Алик же все сидел на месте, будто его не касалось. Студия грянула дружным хохотом, так громко, что не стало слышно духовиков-музыкантов, которые только и знали, что дудели свое бесконечное «бу-бу, бу-бу». Со Славой Кузовлевым стало совсем плохо, покатился по полу, опрокидывая стулья и мольберты.
Только Лилька не смеялась.
Наконец Алик не выдержал и, уже догадываясь, что этот дикий смех и рисунок имеют к нему какое-то отношение, похромал к Валерику. Все притихли, ожидая реакции Алика. Он стоял, покусывая верхнюю губу.
— Мне нравится, да! — вдруг выдохнул он. Голос пронзительный и жутковатый. — А вы!.. Вы все кайло!.. Кайлы!.. Олигофрены!.. Вот! Пожалеете! А тебя, чумарик, из школы вытурю! Все вы у меня на крючке! Понял? — Он открывал рот, но слова не вылетали, будто кто ловкий схватывал их у самых его тонких губ. — Вот!!! — Он, кажется, сообразил, что делать: опрокинул мольберт — давай топтать свой портрет. Потом бросился к двери.
— Что случилось? — вбежал Вадим Петрович.
Валерик втянул голову в плечи: сейчас ему придется за все отвечать.
Вадим Петрович подошел к портрету, заверенному отпечатками Аликовых «дутышей».
— Карикатура, — пробормотал он. — И ты тоже видишь его таким?
— А разве он другой? — сказал Дима.
— Еще хуже, — поддакнул Рафаил.
— Кто его не знает?! — сказал Слава Кузовлев. — Раньше мы с ним были соседями… так он червяками фарцевал.
— Скажешь тоже, червяками!
— Дождевыми. Многие рыбаки ленятся сами копать червей, ищут, где бы купить.
— Спрос рождает предложение, — вставил умный Аркаша.
— Сначала по рублю за банку, потом обнаглел, поштучно начал, в зависимости от длины. А раз рыбаки чуть его не поколотили — дохлых пытался подсунуть, насобирал после дождя…
И пошли рассказы, один невероятнее другого.
— Пусть попробует еще появиться!
— Ему здесь не Чувякиш!
Тут не принимавшая участия в разговоре Лилька встала, решительно процокала каблучками класс, приостановилась.
— Злые!.. Не понимаете!.. Он не такой!.. Это дружки у него — за копейку убьют. Связался… — И прикрыла за собой дверь.
— Дела! — грустно подытожил Вадим Петрович. — Не думал, что с кого-нибудь из нас можно будет писать такой портрет. Хотя, кто есть мы?.. Студия. Студия, хм… Не знаю, чем мы ему можем помочь сегодня. А вчера вот могли. Могли.
Глава шестнадцатая
БУДЕТ ТАК ВСЕГДА
По утрам в комнату, входило солнце. Вначале только несмело кралось по стенке, но день прибавлялся, и оно пробивалось теперь сквозь занавески, бросая на угол легкие ажурные тени. Стоявшая на окне гортензия проснулась: кулачки-почки разжались, топорщились к свету крепкие буйно-зеленые листки.
Можно, не вставая с постели, протянуть руку за альбомом — в нем карандаш, — пока мама не позвала завтракать, сделать пару набросков.
Валерик слышал, как мама сказала:
— Наш мальчик, кажется, встал.
— Уже работает, — сказал папа и выключил динамик, вещавший сладкими голосами «Доброго утра».
В последнее время он стал проявлять заметный интерес к тому, что делает сын. Выбирал, что ему нравилось, наклеивал на стены. В коридоре висел «Профессор Табаков». Голова яйцом, жиденькие усики, хитрые под очками глазки. Встречал всех, кто переступал порог квартиры, плутоватой улыбкой. И все обязательно в ответ ему улыбались. В большой комнате на видном месте — «Самоварище» — лучилась, бликовала веселая звонкая медь.
В студии Валерик бывал теперь почти каждый день. Часто засиживался со взрослыми и часто, очень часто, кто-нибудь говорил: «Смело!» Вадим Петрович загадочно улыбался: подождите, еще не то выдадим.
И Валерику явились — нив каком он их сне не видел — странные жители иной планеты. Так зримо, так реально он их представлял, что уверовал, существуют где-то, в каком-то, может, подпространстве. Никто о них не знал, а ему удалось увидеть. Стена, отгораживающая их мир, была глухой и непроницаемой, но вдруг раздвинулась. Это волшебное его состояние, однако, могло заглохнуть. Надо торопиться: писать и писать. И явился, сошел с листа, стал добрым приятелем инопланетянин Фромм, они с ним бродили по планете Магма, Валерик знакомился с ее обитателями. Знакомьтесь, это Грустюк. «Грустюк мечтающий и свет излучающий». Рогатая голова, полупрозрачная пелерина крыльев, глазки крохотные, зеленые, очень грустные и очень добрые. А этого мохнатого симпатягу зовут Мышук. Это — «Склюзис многоголовый».
— Я не знаю, как это происходит, — говорил Вадим Петрович, — может, физики откроют когда-нибудь какой-нибудь новый вид энергии, которым художники давно уже и пользуются. Сами посудите: висит картина в музее, висит сотни лет. Сколько людей смотрит. И в этой картине — радость, скорбь!.. оттенки самых сложных переживаний. Действует!.. Объединяет!.. Откуда? Что?
Валерик приходил из студии на подгибающихся ногах, голодный, перепачканный в краске, счастливый. Мать ворчала: запустил уроки. Отец осторожно возражал ей:
— Неизвестно, что еще важнее. Вдруг правда талант? Вадим Петрович зря ведь не будет говорить.
А однажды отец достал с антресолей гитару, вытер пыль, сидел, робко пощипывая струны.
— Нет, ничего не получается, забыл.
— Ты разве что-нибудь помнил? — усмехнулась мама.
— А то ты не знаешь, что я занимался в ансамбле. Хотя мне почему-то всегда третья партия доставалась — басы. Ах, как мы играли «Березоньку»! Как играли! Душа вон! И «Аргентинскую мелодию». — Он построил аккорд, коснулся басовых струн. — Эх, одному все равно не сыграть.
Глава семнадцатая
ВАДИМ ПЕТРОВИЧ
В среду Валерик не был в студии, готовился к контрольной, но воскресенье — законный студийный день — пропускать уж никак нельзя.
Торкнулись с Димом Мраком и Рафаилом в дверь — закрыто. Рановато пришли, встали у окна в вестибюле на третьем этаже.
Валерику хотелось спросить про Лильку, была ли она в среду, но он не отважился, боясь обнаружить какое-то особое к ней отношение.
Внизу, по площадке, колобком прокатился Слава Кузовлев, за ним крупными шагами прошествовал Аркаша.
— Что стоите? — спросил Слава.
— Закрыто.
— Как это? — Слава не поверил, пошел сам убедился. И Аркаша вслед за ним подергал дверную ручку.
Некоторое время площадь была пустынна, одиноко реял над ней каменный Пушкин.
— Парни, — сказал Аркаша, — а цветок где?
— Только увидел? — сказал Слава, — Его еще вчера убрали.
— Кто убрал?
— Фотограф распорядился.
— Какой еще фотограф?
— Который альбом делает к юбилею города. Хотел Дворец снять, а у него никак не кадрируется — с какой стороны ни зайдет, всюду цветок торчит. Как фига.
На площади появился директор ДК Николай Васильевич в бобровой шапке, при портфеле. Просеменил к центральному подъезду. Не прошло и минуты, а он уже здесь, на третьем этаже.
— Ребята, тут у нас такая петрушка получается… Сегодня занятий не будет… В следующий раз, очевидно, тоже. Недельку-другую придется потерпеть, пока не подыщем нового руководителя. — И он побежал к лестнице, остановился. — Да, Вадим Петрович передал вам, чтобы вы насчет выставки не беспокоились. Участвовать в ней будут все. Мы составили опись, отправили работы в Пльзень… Ну, мне пора, у меня конференция. — И он исчез, оставив ребят в полнейшем недоумении.
— Наверно, Вадим Петрович заболел, — сказал первоклассник Сережа.
— Новый руководитель — тебе же объяснили.
— Сдался мне новый.
— Я не буду к новому ходить.
— А кто будет?
— Так и скажем директору: пусть вернет Вадима — или не будем…
Подошла Лилька, щеки горят, запыхалась.
— Вот что, мальчики, уезжает от нас Вадим Петрович.
— А ты откуда знаешь?
— Какая разница? Мама сказала…
— Выкладывай!
— Жена от него ушла, ну эта, фифочка…
— Куда?
