Лидия Чарская - Том 13. Большая Душа
В отсутствие Юрия, широко пользуясь данным ему разрешением, Веня буквально не отходит от рояля. Его пальцы, настоящие музыкальные пальцы (как говорит о них Юрий Львович), благодаря постоянным упражнениям уже успели приобрести быстроту и легкость. И Юрий Львович не может достаточно нахвалиться своим маленьким учеником. Все чаще и чаще повторяет теперь мальчику Зарин:
— Я боюсь ошибиться, но мне кажется, Веня, что ты обладаешь таким музыкальным талантом, не развивать который самым серьезным образом я считаю положительно грехом. Тебе надо серьезно учиться, и не со мною, конечно. Я — скрипач и как пианист являюсь только любителем-дилетантом; тебе же необходим настоящий учитель музыки на рояле. Дай мне только собраться с силами, подкопить немного денег, и я постараюсь найти тебе такого учителя. И пусть он подготовит тебя к нам, в консерваторию. Дай срок, все устроим, Веня.
По обоюдному соглашению между ними двоими и Матрешей, являвшейся как бы членом семьи Зариных, было решено, что ни одна душа не должна знать до поры, до времени о Вениных музыкальных занятиях и успехах. Особенно тщательно это решили скрывать от Аси и Доси.
— Да будет это для них приятным сюрпризом в свое время. А пока что будем молчать, чтобы не разочаровывать девочек на случай неудачи.
И Веня молчал, тщательно скрывая свои занятия ото всех, даже от своего друга, Доси.
В присутствии девочек, приходивших в отпуска на воскресенья, он не подходил к роялю. Зато во все остальное время почти не отходи; от инструмента. Сегодня же, ожидая, по обыкновению, прихода Юрия Львовича, Веня, переиграв наизусть все выученные им за последние дни пьесы, принялся за свое любимое занятие — импровизацию. Теперь, когда мальчик уже узнал начальную теорию музыки, ему это не представляло труда, как прежде. Звучали стройные, красивые аккорды под его руками. С горящими глазами, с пылающим лицом, весь отдавался сейчас любимой музыке мальчик.
За это время он пережил столько печальных дней, и не будь этой его утешительницы — музыки, — наверное бы, Веня чувствовал себя совсем несчастным. Его мачеха болела. Сердце Дарьи Васильевны, переутомленной чересчур усидчивым трудом, все чаще и сильнее давало знать о себе.
Теперь она не могла уже работать так, как бывало, прежде, с утра до вечера. Силы изменяли ей, а тут еще от мужа давным-давно не было известий. И тревога глодала их обоих — и больную женщину, и ее маленького пасынка.
Мысль об отце то и дело сверлила голову Вени. Что случилось с отцом? Почему не было от него писем? Ведь он был всегда так аккуратен прежде и раз в месяц, по меньшей мере, писал домой.
— Погоди волноваться, Веня; знаешь сам, как говорит поговорка: "нет известий — добрый знак", стало быть, и погоди бить тревогу, — утешала мальчика Дося.
Но и Дося теперь бывала реже со своим другом, так, по крайней мере, думалось Вене. У нее появились новые знакомства, новые друзья. Кроме того, жизнь в пансионе казалась много веселее и разнообразнее, нежели здесь, особенно теперь, когда у соседей-Бартемьевых устроили гору, и пансионерки все свободные часы проводили в огромном бартемьевском саду-парке или в зимнем кроличьем питомнике, куда Соня-Наоборот поместила своих Радость и Утешение. Дося познакомила и Веню, и Юрия Львовича с Бартемьевыми, когда в одно из воскресений оба мальчика с их гувернером приехали с визитом в большой дом. Веня с завистью смотрел на братьев Бартемьевых.
Такими здоровыми, сильными и красивыми мальчиками показались они маленькому горбуну. Особенно — Жорж, бойкий, насмешливый, шумный. Веня совсем растерялся в их обществе и стеснялся более, чем когда-либо, своего горба, несмотря на то, что оба брата так деликатно и ласково обошлись с ним. Зато Ася и Дося нисколько, по-видимому, не стеснялись юных аристократов, сыновей богатого барина. Особенно — Дося, которая обращалась с Жоржем точно так же, как обращалась и с прачкиным Сеней, и с другими дворовыми детьми. При прощанье молодые Бартемьевы просили Веню непременно прийти к ним, на розовую дачу, поглядеть кроличий питомник и покататься с горы. Он поблагодарил их, конечно, но ни за что в мире он не отправится туда. Они — господа, важные бары, а он, Веня, — бедняк, сын пароходного кочегара, да еще урод, горбун, вдобавок. Что у них может быть с ним общего? Одно только заставило его, Веню, почувствовать в "маленьких барах" что-то родное, близкое ему самому, — это когда вернувшийся из консерватории в час их визита Юрий Львович сыграл на скрипке по просьбе гостей. Тут-то и Веня заметил неподдельный восторг в глазах и бойкого Жоржа, и его брата, вызванный игрой Зарина.
— Вы непременно, непременно должны участвовать в нашем предрождественском концерте! Ведь у нас бывают лучшие музыканты и сам знаменитый профессор Новель. Мы скажем папб, и он непременно пришлет вам приглашение, — говорил Жорж, захлебываясь от восторга и глядя влюбленными глазами в лицо скрипача. За этот восторг к его любимому учителю Веня готов был просто расцеловать мальчика, несмотря на всю свою врожденную робость.
* * *Стройно звучат аккорды среди тишины в квартире. Снег за окнами перестал падать, и ласковые звезды с молодым месяцем заглядывают в кабинет Юрия Львовича, где сидит за пианино пригнувшаяся над клавиатурой маленькая фигурка.
Веня импровизировал. Вдохновенная и яркая выливалась вольная мелодия из-под пальцев юного музыканта. Она говорила о том, что наполняет сейчас всю душу, все мысли мальчика. Она говорила о его тревоге и его сомнениях, которые он передавал в звуках. И звуки эти ширились, росли и могучим, властным потоком затопляли маленькую квартирку.
А в это время за стеной, в кухне, шепталась Матреша с забежавшей на минуту Лизой.
— Да кто ж это у вас играет-то так, Матрена Дементьевна? Неужто все Юрий Львович? — спрашивала молоденькая служанка ростовщицы прислугу Зариных.
— Зачем Юрий Львович? Юрий-то Львович у нас скрипач, так на рояле тренькать не его дело, только разве ради удовольствия когда. А это баринов товарищ к нам гостить приехамши.
— Господи, играет-то, играет-то — равно ангелы поют в высях! Ай, заслушалась я, Матрена Дементьевна, и, кажись, голову последнюю с этой музыкой потеряла! Ведь по делу я сюда бежала-то… Дарья Васильевна Веню ищет, не у вас ли он? Пущай скорее бежит домой, стряслось у них что-то. Сама-то не в себе. Встретила меня во дворе, это, Дарья Васильевна, а саму краше в гроб кладут: бела-белёшенька. "Бежи, говорит Лизутка, за Веней, разыщи его беспременно. Беда у нас, говорит, стряслась". А какая беда, так и не сказала. Ну, я сюда прямехонько. Думала здесь найти, а услыхала музыку и очумела ровно. Ну, побегу дальше, прощайте, Демьяновна.
С этими словами Лиза исчезла, а Матрена направилась в комнату.
— Венюшка, — окликнула она мальчика, утонувшего в полумгле комнаты. Его маленькой уродливой фигурки сейчас почти не было видно в темном углу, и только дивные, могучие звуки, исторгаемые им из инструмента, по-прежнему носились в темноте.
— Венюшка. Ступай домой. Твоя мать зовет тебя. Лизутку присылала. Неладное, говорит Лизутка, у вас что-то стряслось. Ступай, мой голубчик.
— Неладное? Что неладное? С мамашей что? Опять сердечный припадок у мамаши?
Веня вскочил с табурета и взволнованный стоял теперь перед Матреной.
— Мамаше худо?
— Нет, нет, она, кажись, здорова. Говорю, с Лизой во дворе встретилась. Другое что-то…
"Господи, что же другое-то? Неужто же с папой что, недаром два месяца нет от него известий. Давно бы ему, по-настоящему, вернуться на зимовку надо бы, а его все нет".
Эта мысль показалась до того чудовищной Вене, безгранично любившему своего отца, что почти лишила сил мальчика. Он весь ослабел как-то и, согнувшись под тяжестью страшного предчувствия, через силу доплелся до дверей своей квартиры.
Обычно запертая на ключ, она была сейчас открыта настежь, и из второй комнаты до ушей Вени доносились голоса. Один из них он узнал сразу. То был голос его мачехи. Другой, слабый, чуть слышный, принадлежал какому-то мужчине, не знакомому ему, Вене.
Этот глухой и слабый голос говорил с трудом, продолжая, очевидно, начатую беседу.
— С этого и началось, Васильевна. Прохватило, то есть, как следует быть, ну, и сшибло с ног, словно подкосило. Сволокли в больницу. Два месяца промаялся там, доктора уж вовсе отчаялись. Чудом от смерти спасся, Васильевна. Слышь, легочное воспаление было, да такое сильное, что и не приведи Господь. И посейчас кашель мучит. В тепле-то еще ничего, а чуть посырее либо похолоднее на дворе — и просто всю грудь разобьет в лучшем виде. Доктора-то наказывали: "Нельзя, говорят, вам на Севере жить. Либо в Крым поезжайте, а нет — куда на юг, в деревню, подальше. Не то, говорят, здесь вам, Иван Дубякин, крышка", значить, капут…
— Иван Дубякин! — как эхо, машинально повторил у порога Веня. — Господи, да неужто это он? Папочка?
