Николай Дубов - На краю земли
Когда–то робкая, застенчивая, боявшаяся при всех сказать слово, Даша Куломзина совсем переменилась. Она и теперь была застенчива, говорила по–прежнему мало, но если, краснея и смущаясь, что–нибудь говорила, то потом сбить ее с этого было уже невозможно. Когда пестовскую избу переделывали под читальню, она не командовала и не распоряжалась, а первая бралась за самое трудное, и потом, если что–нибудь предлагала сделать, ее всегда слушались.
Она настояла в правлении, чтобы голубоглазую Пашу, вернувшуюся с заимки, отправили в аймак на курсы пчеловодов, а теперь, когда заварилась вся каша со строительством, стала первой помощницей Федора Елизаровича и Антона…
Мы собрали топоры, лопаты и под наблюдением дяди Феди наточили их до невиданной остроты. Сам дядя Федя приготовил ломики и кайла, так как в некоторых местах ямы для столбов, наверно, придется долбить в камне.
Пашка все–таки убежал на трассировку линии и, вернувшись, с ученым видом рассуждал об опорах простых и анкерных, о просеках, которые нужно делать, о поворотах, удлиняющих и удорожающих линию.
Трассу наметили. Антон и техник предложили выслать вперед бригаду парней прорубать просеки. Вести линию вдоль дороги, сказал техник, не полагается, но так как у нас движение слабое, то это неопасно, мы будем в основном держаться дороги. Лишь там, где она начинала петлять и уходила в объезд, линия отрывалась от нее и шла напрямик, если участок был не очень труден. Парни должны были прорубить просеки на этих, как сказал техник, «спрямлениях», заготовить и подтащить к трассе столбы для опор. Следом отправлялись мы — девушки и ребята — копать ямы в отмеченных колышками местах.
Геннадий предложил свести всех ребят в отдельную бригаду, чтобы потом не говорили, что мы только «помогали», а сами ничего не сделали. Но, когда Даша собрала всех ребят и внесла такое предложение, Васька Щербатый крикнул, что они так не хотят.
— Почему? — спросила Даша.
— Мы с ними не будем, вот и всё! Пускай они сами и мы сами, тогда поглядим…
Он не сказал, на что поглядим, но и без того было ясно, что они надеялись нас обогнать.
— Что ж, — сказал Антон, — пусть так, злей будут…
Мы и вправду озлились. Почему этот Васька воображает, что он самый лучший работник?
Решили, что у нас будут три бригады — девушек, Геньки и Васьки Щербатого, — а главным бригадиром, «прорабом», как сказал Антон, будет Даша.
Бригада Щербатого начала от самой деревни, дальше шел участок Аннушки Трегубовой, а потом уже наш. Березовый колок скрыл от нас обе бригады, мы не знали, что там делается, и нас все время мучила эта неизвестность. К тому же нам попался каменистый участок, лопаты пришлось сразу же отбросить и взяться за кайла.
Пашка постукал, постукал и сел отдыхать, сказав, что с этим гранитом ничего не сделаешь, здесь нужен тол или аммонал. Генька накричал на него, потому что это вовсе не гранит, а песчаник — он, видно, зря ходил в экспедицию! — и, конечно, если сразу садиться отдыхать, нас обязательно обгонят… А Катеринка, как только ее сменяли, бежала за колок посмотреть, как двигаются те бригады. Генька пристыдил и ее: смена дается, чтобы отдыхать, а не бегать, и нечего оглядываться, а то можно подумать, что мы их боимся… Словом, он оказался настоящим бригадиром и здорово следил за порядком.
И все–таки Васькина бригада нас обогнала. До чего же они форсили и задавались, когда шли мимо! Фимка опять начал кривляться и предлагать буксир. Прямо хоть прячься от стыда в эти недорытые ямы! Но тут подошла Даша и, увидев, как мы расстроились, сказала, что это ничего не значит: ямы в земле копать легче, поэтому они считаются три за одну в камне. Тогда мы так взялись, что только щебень летел из–под кайла, и к ночи кончили свой участок.
На другой день мы обогнали Васькину бригаду, но вовсе не задавались, как они, а прошли мимо, будто так и надо. Теперь они бились над камнем, а нам достался землистый участок. Мы обрадовались, но оказалось — раньше времени: земля была только сверху, четверти на три; потом шли мелкие камни, а дальше — сплошняк. Долбить его кайлом трудно, и Генька послал Пашку к дяде Феде за клиньями и молотками. Клинья мы забивали в трещины и выламывали потом целые глыбы. Так пошло быстрее, но все–таки мы успели очень мало.
Вечером мы собрались у костра, и Даша объявила, кто сколько сделал. Васькина бригада обогнала нашу на две ямы. Конечно, они могли нас обогнать, если у нас Катеринка и Любушка — слабосильные, Пашка отдыхает каждую минуту, а у них еще работает Илюшка Грачев и слабосильный лишь Вася Маленький.
Вася Маленький живет у своей тетки Белокурихи; он еще только перешел в третий класс и «диким» совсем не компания, но он всегда хвостом ходит за Васькой Щербатым, слушается его во всем, и тот его не гонит, а возится с ним, как нянька.
Генька сказал, что любой ценой — не встать нам с этого места! — мы должны их перегнать, и все согласились, что, конечно, должны.
Мы бы и догнали, если бы не Иван Потапович… Он, мой отец и молодой техник везли мотки белого и черного провода, длинные связки похожих на бабки изоляторов и еще что–то. Перед тем начался затяжной холодный дождь. Мы работали без передышки, но все–таки сильно замерзли и были синие–пресиние. Техник шагал прямо по трассе, проверяя просеки и ямы. Увидя нас, он удивленно поднял брови, свернул к дороге, где ехала подвода, и что–то сказал Ивану Потаповичу. Тот, поглядев на нас, нахмурился.
— Дарья! — закричал он. — Ты что детишек морозишь? А ну, вы, команда, марш на телегу!
Мы кричали, протестовали, но Иван Потапович все–таки забрал с собой Катеринку, Любушку и Васю Маленького, а нам приказал к вечеру возвращаться в деревню.
Теперь Васькина бригада спокойно обогнала нас еще на одну яму. И мы так и не увидели, как встретились обе партии — наши и колтубовские.
На линии остались только парни, к ним присоединились мужчины, потому что началась самая трудная работа — установка опор и подвеска проводов. Ребятам Иван Потаповнч запретил там показываться, чтобы кого–нибудь не придавило, и нам осталось копать ямы для столбов в самой деревне. Мы лишь только издали видели, как баграми и длинными ухватами доводят столбы до места, как разматывают с огромных деревянных барабанов проволоку по линии и потом талями натягивают между опорами.
Техник пометил на стенах места вводов, прочертил мелом линии для проводки в избах, и помощник Антона по электростанции начал делать внутреннюю проводку. Пашка совсем бросил копать и, как привязанный, ходил за ним следом, обвешав себя мотками провода, связками роликов, и держался так, будто он самый главный мастер и есть. Он таки стал монтером! Во всяком случае, в своей избе Пашка сделал всю проводку сам, а Антонов помощник только смотрел, чтобы он чего не испортил.
И вот уже забелели на трассе то одиночные, то двойные, вроде буквы «А», опоры; загудели провода; у въезда в деревню на помосте угнездился черный, в трубках трансформатор; в избах у потолков, как льдинки, поблескивали пока еще холодные, безжизненные лампочки.
Техник и Антон проверили всю проводку в избах и ушли пешком вдоль трассы, чтобы еще раз удостовериться, что всё в порядке, пообещав вечером вернуться.
Ох, как же долго не наступал этот вечер!
Мы украсили избу–читальню зеленью, повесили портреты, постелили на стол новую скатерть, привезенную Иваном Потаповичем из аймака, бегали к Катеринкиной матери, к Пашке и Геньке, где стряпали угощенье, выбегали за околицу… а солнце прилипло к одному месту и вовсе не собиралось опускаться.
Торжество подключения было назначено на семь часов, но уже к шести все — и большие и малые — собрались в избу–читальню, где должен был состояться митинг. Мы не могли усидеть на месте и без конца выскакивали на крыльцо, бегали за околицу посмотреть, не едут ли, и заодно послушать, как звонко и торжественно поют под ветром провода. Наконец они приехали: Антон со своим баяном, Коржов и Лапшин, долговязый техник, колтубовские парни и девушки, помогавшие строить линию. Все сели, и от тусклого света керосиновой лампы на стенах, как часовые, вытянулись длинные тени.
Антон снял с руки часы и положил перед собой:
— Они сверены со станционными. Осталось десять минут… Давайте поговорим, что ли, чего же в молчанку играть?
Все стесненно заулыбались, но разговор не завязался, а, наоборот, стало еще тише.
Видеть движение стрелок могли только сидящие за столом, но все не спускали с часов глаз, словно именно там из них должен был вспыхнуть с мучительным напряжением ожидаемый свет.
— Ну, товарищи… — сказал Коржов, приподнимая руку.
И в ту же секунду из–под потолка брызнуло, резнуло по глазам ослепительное сверкание. Не то стон, не то вздох пронесся по избе, все заговорили, как–то блаженно засмеялись и захлопали, захлопали изо всех сил. Кому мы хлопали? Свету, льющемуся сверху, колтубовцам, счастливым не менее нас и тоже хлопающим, или тому, кого не было среди нас и который все–таки был с нами, ласково щурясь с портрета на стене, улыбаясь нашей радости и радуясь вместе с нами?.. Так оно и было, потому что все повернулись к нему и, что–то говоря, неистово били в ладоши…
