Анастасия Перфильева - Далеко ли до Сайгатки?
— Маша, — спросила тревожно, — а с тобой что? Беда какая-то, да?
— Не со мной одной, — горько ответила девушка. Роняя с плеч платок, она оторвалась от ограды.
— Ехать надо, их искать, — сказала решительно. — Веру Аркадьевну со Спирей. Не стряслось ли чего, гляди, какая метель была! Они на Боярыне?
— На Боярыне.
— Ганя, духом лети на конный, за Пегим. Пусть запрягают в розвальни.
Ганя нырнула в калитку.
— Послушай, Маша. — Варя схватила её за руку. — И я с тобой тоже поеду.
— Ещё чего! Захворать хочешь?
— Нет, я оденусь тепло. Нельзя тебе сейчас одной, я же знаю. Хорошо?
— Мала учить, не выросла. Тулуп лучше Веры Аркадьевнин собери и шаль. Быстро.
— Сейчас!
Когда Маша с фонарём в руке застилала в запряжённые уже розвальни овчину, к воротам её дома снова подбежала Варя, одетая в шубу и тёплый платок. Она была не одна. За ней с ворохом одежды шли два совершенно незнакомых паренька: один повзрослее, в стёганке и кирзовых красноармейских сапогах, второй в пальто нараспашку и ушанке с торчащим ухом.
— Это ещё кого привела? — сурово спросила Маша.
— Мы вот с ним, — Варя показала пальцем на паренька в стёганке, — мы вот с ним, его зовут Андрей Козлов, с тобой вместе поедем. А он, — Варя показала на второго, в ушанке, — это Мамай. Женя Голиков. Пусть они с Ганей здесь дядю встречают. Я дяде про всё написала!..
— Это с чего же это вы со мной вместе поедете?
— Маша, мы же тебе поможем, если что, вот увидишь! Хорошо?
Маша внимательно оглядела обоих.
— После я тебе расскажу, откуда они взялись. Можно, Маша, да?
— Эх, полозья не смазаны, — сказала, отводя глаза, Маша. — Ну да за ночь авось не стает. Садитесь. Тулуп-то на себя накиньте, помощники!
Она сунула под овчину лопату и дёрнула поводья. Розвальни, скрипнув, тяжело сдвинулись с места.
Ганька с Мамаем побежали к околице.
В лесной сторожке
Вера Аркадьевна лежала на лавке, а старик, наклонившись, обмахивал её пучком жёлтой сухой травы.
— Как же это, молодка, тебя, а? — спросил участливо.
— В шурф лазала, бадья сорвалась…
— Руду искать? Слыхал я про вас.
— Дедушка, а вы сами кто?
— Лесник я здешний. Ты лежи, грейся… Обутки с неё скинь, парень, сейчас ногу погляжу.
Спирька, припав, осторожно стянул с ноги Веры Аркадьевны сапог, она вскрикнула. Старик подставил табуретку, полез на печь.
— На вот чёсанки сухие, себе наденешь. Смёрз, поди, тоже, — протянул их мальчику.
Потом снял с полки над столом банку чёрной мази, подал Спире:
— Сту́пки ей наперёд смажь, боль приутихнет. А сам чего рукой плохо владаешь?
— Воротком зашибло… — Спиря виновато улыбнулся. — Полегчало уже, прошло.
— Эк вас! Обоих, значит? Ничто, полечим. Бывает…
Он пошарил на загнетке, ловко, одной рукой, вытащил кринку, поставил её на стол. Молоко было густое, томлёное.
Вера Аркадьевна и Спирька с жадностью тянули его из кружек.
— Кто ж вам в даль такую носит? Или корова есть? — оставив кринку, тихо спросила Вера Аркадьевна.
— Колхоз носит, свои. Значит, разведчики вы?
— Разведчики.
— Оно, что ж, дело это очень хорошее. Я знаю. Правильное дело… Ну, давай сюда свою беду, показывай…
Он провозился с ногой Веры Аркадьевны довольно долго. Туго перевязанная холщовой тряпицей, растёртая умелыми его пальцами, нога горела, как в огне, но острая боль сразу прошла. Теперь старик врачевал Спирькин зашибленный локоть…
В сторожке было очень жарко. С потолка спускалась блестящая керосиновая лампа. В углу над столом висела начищенная двустволка, рядом с ней — большой изогнутый рог, заткнутый деревянной пробкой. А под двустволкой, за резной планкой — набор больших и маленьких самодельных охотничьих ножей.
Вера Аркадьевна потянулась на лавке и села.
Со стены на неё смотрела из засиженной мухами берестяной рамки среди других чья-то удивительно знакомая фотография.
— Кто это у вас там, дедушка? — спросила Вера Аркадьевна.
— На карточке-то? Внучек с фронту прислал. Сержантом он… да.
— Нет, вот этот?
— А-а… Давно дело было… Лет, не соврать, пятнадцать.
Вера Аркадьевна поднялась на локте, вгляделась: белозубое задорное лицо, через плечо полевая сумка…
Старик, подойдя, закивал головой.
— Тоже инженер был молодой… Руду здесь искал, на Каме.
— Ой, погодите, дедушка… — Вера Аркадьевна засмеялась, опустившись на лавку.
Да ведь это… Или просто кажется? Нет, как же… Знакомая улыбка, всклокоченные волосы… Да ведь это же Борис Матвеевич!
— Дедушка, вы в Сайгатке когда-нибудь бывали?
— Лучше, молодка, спроси, где я не бывал в здешних-то краях!
— Вас не Фёдором зовут? Отчества не знаю, а фамилия Со́кол?
— Ну, я и есть.
— Охотник вы раньше были? Верно?
— Был когда-то. Теперь вот лесничествую, добро государственное стерегу. А что?
— Ой, дедушка, вот уж никогда не думала… — И Вера Аркадьевна радостно засмеялась. — Мы же про вас от Ольги Васильевны знаем!
В окошко вдруг громко застучали. Кто-то, привалившись к стеклу, кричал:
— Есть здесь кто? Отзовись!
Спирька бросился в сени. Топот ног, голоса, пахнуло морозом, и на пороге, с кнутом в руке, выросла засыпанная снегом Маша, за ней две седые от пара фигуры. Одна, поменьше, вскрикнув, рванулась к Вере Аркадьевне.
— Варвара! — ахнула та. — Откуда? Как нашли?.. Ничего, не пугайтесь, живые мы… Вот если бы не Спиридон… Спирюшка, гляди, разыскали нас!..
Маша молча скинула тулуп, нагнулась и поцеловала Веру Аркадьевну в губы.
— Натерпелись мы за вас страху! Нету и нет. К Чёрному логу добрались, с пути сбились… Ему вот спасибо говорите. — Маша кивнула на светловолосого паренька в стёганке, вошедшего вместе с ними в сторожку. — Следы ваши распознал. А то бы ни в жисть не нашли!..
* * *Варя на цыпочках подошла к стене.
Один нож был большой, с выточенной из кости рукояткой. Другой — в металлической оправе. Ножи поменьше, складные, такие же, как тот, который она сжимала сейчас в кармане и с которым не расставалась с тех пор, как бабушка подарила его, были воткнуты прямо в бревенчатую стену. Рядом со старой двустволкой поблёскивал молочно-жёлтый рог — пороховница. Сверху на полке были разложены узкогорлые костяные и деревянные трубочки с прорезями.
— А эти… эти зачем? — опросила Варя.
Старик прищурил на неё из-под нависших бровей глаза.
— Манки́. Птицу приманивать. Не слыхала?
Он снял с полки одну трубочку, приложил ко рту: в сторожке вдруг тонко свистнул рябчик. Варя сразу вспомнила ночь перед войной, костёр, птичьи голоса…
— А вон там… ружьё ваше? Охотничье?
— Оно. Посмотреть желаешь?
— Желаю.
Он снял его со стены, обтёр ладонью, положил на стол. Потом молча обмахнул рукой табуретку и один за другим разложил перед Варей самодельные ножи.
— Вы все… все сами делали?
— Мудрёна ль штука, умеючи. А ты, выходит, кто же? Может, внучка её?
— Кого?
— Учительши той сайгатской? Помню её, помню.
— Да. Её внучка!
Варя большими радостными глазами смотрела на него. Так вот он какой, старый охотник Фёдор Сокол, про которого бабушка рассказывала им в Овражках! Вот, значит, куда переселился он из их Сайгатки! Варя не отрываясь рассматривала его суровое, в морщинах и всё-таки молодое лицо, большие, сильные руки.
— А ладная растёшь девка. — Он повернул её за плечи, поставил перед собой. — В Сайгатке будешь, поклон от меня бабушке перешли. Не раз её добром поминал.
— Я перешлю. — Варя вдруг заторопилась. — А у меня… у меня… — Она вытащила из кармана и подала ему свой застёгнутый на плетёную пряжку чехол с ножиком.
— О-о? Откуда взяла? Никак, моя тоже работа?
— А это ещё тогда… Ваша… — Варя захлебнулась от волнения. — Бабушка всё рассказала!.. Как вы в лесу потеряли… И про баржу…
Старый лесник, усмехаясь, большими негнущимися пальцами расстегнул чехол, вытащил старательно вычищенный сломанный ножик.
— Да, было дело… Не гадал… Время-то сколько утекло… — Он положил его, точно взвешивая, на ладонь.
— Вы теперь… Он ваш теперь снова будет? К хозяину вернётся? — замирая, громким шёпотом спросила Варя.
— Нет уж, девка. Пальцы твои молодые, проворные, тебе и владать. А то ещё, повремени маленько… — Он не договорил, подмигнув ей.
— Знаешь, Варюша, — отозвалась с лавки Вера Аркадьевна. — Мы теперь, как вернёмся, бабушке про всё расскажем. Или нет, ещё лучше сюрприз сделаем: прямо сюда, к дедушке, её привезём.
— Ой, правда?
— Что ж, порадуете сердечно. Сам я стар стал, от леса далеко не отхожу. Милости прошу, гостями будете…
Он вдруг встал и низко, в пояс, поклонился.
