Януш Корчак - Матиуш на необитаемом острове
Ваш король одержал величайшую победу: он завоевал сердца людей всего мира.
Кто-то, не помню кто, написал, что для почтения памяти Матиуша было бы хорошо ввести какую-нибудь его реформу, дать детям одно из тех прав, за которые Матиуш боролся. Ему было отвечено, что это нелепость: если сделать то, чего хотел Матиуш, дети будут радоваться, и будет выглядеть, так, как будто дети радуются, что Матиуш умер, а это было бы нехорошо.
Дети должны быть печальны; ибо их защитник умер. А Матиуша хвалят не за то, что он хотел дать детям права, а за то, что был великий реформатор.
32
Идет Матиуш по дороге, идет в свою родную страну. В голове у него мысли невеселые — опять он на улице, опять один. Была крыша над головой, был хлеб — и зачем надзиратель сжалился и заставил его бежать? Тяжело ему там жилось, но разве не тяжелее, чем носить корзину с углем, думать о том, что делать дальше? Работать все равно придется, не хочет он даром хлеб есть, даже если бы ему и дали. Придется скрываться, нельзя же снова вести войну. Он остановился и записал в своем дневнике:
Жизнь подобна тюрьме.
И как будто в ответ на это вдруг услышал пение соловья. Остановился, прислонился к забору и слушает.
Почему люди не такие, как птицы?
Вошел в корчму, немного подкрепился. Решил идти пешком. Небольшой суммы денег хватит на дорогу. Он не хочет ехать на поезде: Он вернется в свою страну босой и пешком, так уж получилось. Да и лучше все обдумает в дороге. Видимо; пчелки в голове при ходьбе колышутся и быстрее летают.
В маленьком городке, через который он проходил, он прочел в газете сообщение о своей смерти. Тем лучше. По крайней мере, не будут искать.
В дороге Матиушу приходилось разговаривать то с тем, то с другим, иногда его подвозили, видят, что нездешний. Расспрашивали, откуда он. Матиуш отвечал, что в голову придет, и это ему надоело.
— Сирота. Возвращаюсь туда-то.
А чаще всего отвечал:
— Это длинная история.
И самые любопытные отставали.
И наконец дошел Матиуш до страны, в которой был королем. Он стал на колени и поцеловал землю, словно приветствовал ее или просил прощенья.
— Ты откуда? — остановил его пограничный часовой.
— С белого света.
— Куда?
— Домой.
— А где твой дом?
— Где мой дом? Не знаю.
— Бумаги есть?
Матиуш вспомнил, что надзиратель дал ему какую-то фальшивую бумагу. Подал ее.
— Сын тюремного надзирателя?
— Нет, — сказал Матиуш с улыбкой, — сын короля.
— Хо-хо! Высокого ты рода. Ну, ступай.
Не поверил. А Матиушу все равно. Он устал. Ничего ему пчелки не говорят. Идет он в сторону своей столицы, но все медленнее. Усталый, голодный. В кармане ни гроша. Все его имущество: фотография матери, такая потертая, что только один Матиуш узнал бы на ней королеву. Все его имущество — эта фотография, раковинка, камушек, черный кусок сахару, огрызок карандаша и дневник.
И нанялся Матиуш работать пастухом.
Теперь он стал Марцинеком, две коровы пасет. Тихие животные. Любят его.
Любят его и люди. Послушный, услужливый, грустный; особенно грустный, когда улыбается.
— Должно быть, этот паренек большую пережил беду: из глаз она у него глядит.
Рассветы холодные, а Матиуш в поле коров пасет. Были и дожди, и град. Были дни такие жаркие, что язык во рту пересыхал. Матиуш как будто не замечает ничего: делает свое дело.
Ни разу не соблазнился, не побежал с ребятами в лес за земляникой или ежевикой. Ни разу его коровы не забрели на чужое поле, не потравили его.
Но настоящую цену ему узнали хозяева, когда на деревню напала какая-то странная болезнь: два дня трясет озноб, кости ломит, хоть криком кричи, в голове шумит, и кашель такой, что, кажется, грудь разрывается. А потом слабость страшная, еле ноги таскаешь.
Один — неделю бедует, другие дольше. Во всей деревне только Матиуш и дня одного не пролежал. Всем поможет, ни в чем никому не откажет, со всем управится.
Крестьянин ценит здоровье.
— На вид дохленький, господское дитятко, а сильный.
Полюбили Марцинека.
— Останься на зиму.
— Останусь.
С мальчишками Матиуш разговаривал мало. Потому что мальчишки сразу же пристают:
— Кто? Откуда?
— Гордый, не хочет разговаривать. Пробовали втянуть его в свою компанию:
— Пошли за грушами. Садовник уехал.
— Не пойду.
— Трусишь?
— Не трушу, просто не хочу.
Своих коров ему оставляют, знают, что Матиуш не откажет, присмотрит. Но пускай возьмет за труд награду.
— На тебе груш.
— Спасибо.
— Скажешь спасибо, когда возьмешь. Почему не берешь?
. — Они краденые.
Если сам не берет, наверно, скажет садовнику.
Не сказал.
— Воровал груши, сорванец?
— Не воровал.
— А кто воровал, знаешь?
— Знаю, но не скажу.
— Вот ты какой! Берегитесь этого бродяги, хозяева. Тихая вода берег рвет.
И хлопнул дверями.
— Мне уходить? — спрашивает Матиуш.
— Разве плохо тебе у нас?
— Хорошо, но садовник сердится на меня.
— Потому что ты упрямый. Надо рассказать все, что видел.
Матиуш грустно улыбается: он должен рассказать, все что видел? Пришла зима.
— Можно мне ходить в школу?
— Ходи, если примут. Зимой работы меньше.
Пошел Матиуш в школу.
— Подкидыш идет!
Матиуш не знал школьных порядков. Идет, входит вместе с другими мальчиками, садится за парту.
— Это мое место, я тут всегда сижу.
И куда бы Матиуш ни сел, отовсюду его сгоняют. Забавляет их это.
— А учительница тебя записала?
— Учительница?
Он стал у стены, а они вокруг него.
— Вот дурной. Пусть стоит. Посмотрим, что учительница скажет.
Звонок. Сидят. Ждут. Входит учительница.
— А ты кто?
— Марцинек.
— Чего хочешь?
— Учиться.
Весь класс захохотал. Учительница рассердилась.
— Кто его сюда привел?
— Никто. Сам пришел. Он коров пас летом.
— И груши воровал.
— Он подкидыш.
— Приблудный.
— Бродяга.
А Матиуш молчит, как будто это не о нем. «Бродяга» — да, это правда, полсвета он обошел и объехал.
Ребята кричат, а учительница смотрит на Матиуша и силится вспомнить, где она его видела.
— Ты меня знаешь, Марцинек?
— Нет, не знаю.
— А я тебя где-то видела.
— Так он же бродяга!
— Вурдалак!
Все смеются. И тут в класс врывается директор, который вел урок в соседнем классе.
— Что это за гвалт!
Схватил за уши двух ребят с первой парты, выставил из класса.
— Вы мешаете вести урок! Слышите? Чтобы было тихо!
Погрозил линейкой и вышел. А учительница, пристыженная, еле одерживается, чтобы не заплакать.
— Садись, Марцин, на первую парту. Дайте ему книжку. Читать умеешь?
— Умею.
Подали ему книжку вверх ногами, чтобы над ним посмеяться.
Матиуш прочитал быстро и без запинки.
— Теперь расскажи.
Матиуш рассказал своими словами, ничего не пропустив.
— Историю учил?
— Да, немного.
— Слыхал о Павле Победителе? Расскажи.
И Матиуш начинает рассказывать, с такими подробностями, которых нет в учебнике.
— Возьми мел, реши задачу.
Матиуш пробует, но не может.
— Иностранные языки знаешь?
Уж и мальчишки дивятся. Не смеются больше, смотрят с любопытством.
— А можешь что-нибудь рассказать о растениях и животных жарких стран?
Матиуш смотрит в окно и словно видит это все, о чем рассказывает.
Так выглядят пальмы, а так лианы. Такие плоды у фиги, такие косточки у фиников. Бананы очень сладкие. Такие кокосовые орехи. А носорог вот такой высоты. А бывают и еще выше.
Дальше шли лев; тигр, гиена, слон, крокодил, обезьяны, попугаи, канарейки.
— Наверно, сам это все видел, — гадают мальчишки. — По книжке так не расскажешь.
33
Марцинек остался пока в младшем классе, у учительницы, а как подгонит арифметику, перейдет в старший. Учительница к нему очень добра, но мальчишек Матиуш раздражает. Они задевают его, пробуют и так и этак, то скажут что-нибудь, чтобы рассмеялся, то кто-нибудь толкнет его на пробу, умеет ли драться: а сам просто хочет с ним подружиться, чтобы он ему рассказал, откуда он взялся и кто такой. А может быть, разозлится, может, потом расшалится, когда осмелеет.
— Ты не бойся. Учительница тебе ничего не сделает, она добрая. Не то что учитель.
«Доообрая» — говорили так, как будто посмеивались над ней за это.
Ждут, из терпенья выходят, а между одной и другой пробой кто-нибудь нет-нет да скажет:
— Бродяга.
Матиуш постоянно слышит за спиной: «святоша», «подлиза», «девчонка» и вспоминает свою канарейку и других канареек, свободных и веселых.
«Там было так же».
Учительница замечала, что происходит, но думала, что ребята привыкнут и остепенятся. Но однажды, когда кто-то нарочно заляпал ему чернилами тетрадь, она взорвалась.
