Алексей Мусатов - Мамаев омут. Повести и рассказы
Но этого Стёпа сделать не мог: только позавчера футболисты разбили у неё стекло и старуха объявила мальчишкам непримиримую войну.
— Два-а? — скомандовал Мишка.
Сане стало жалко Стёпу, и она сердито посмотрела на брата:
— Подумаешь, хозяин какой! Купил мяч и распоряжается всеми!
— Это вы, Александра Егоровна? — прищурив глаза, насмешливо спросил Мишка. — Ну, как там у вас? Всё заседаете?.. — И он опять обернулся к Стёпе: — Два с половиной…
Саня хотела ещё что-то возразить брату, но, видя, что это бесполезно, сказала только:
— Не слушай его, Стёпа! — и побежала к дому Спиридонихи. Зачем, она и сама не знала, но ей очень хотелось хоть немного проучить Мишку.
К счастью, старухи Спиридонихи дома не было. Саня вызвала из избы её внучонка Васю и уговорила его принести из огорода футбольный мяч. Вася охотно это сделал.
Чувствуя на себе благодарный взгляд Стёпы, Саня не без торжества бросила тугой жёлтый мяч мальчишкам. Те оживились и заняли свои места, чтобы продолжать игру.
Но Мишка ловко на лету перехватил мяч и принялся его расшнуровывать.
— Хватит, побуцали. Опять загоните в огород, а доставать нет вас, — сказал он и выпустил из камеры воздух.
«Ну и жадюга ты!» — чуть было не сказала Саня, но вовремя спохватилась. Она сегодня решила по-серьёзному поговорить с Мишкой.
Уже не первый раз пытается она это сделать, и всё напрасно.
Ещё не так давно Мишка был мальчишка как мальчишка: шустрый, немного озорной, драчливый, но, в общем, хороший товарищ. Но с некоторых пор его как будто подменили.
А началось это с того, что в начале лета, когда школьников распустили на каникулы, Мишка поссорился с Ваней Сорокиным. Ваня сказал, что пионерам надо жить дружно, составить план работы, почаще собираться вместе, проводить беседы, аккуратно вести дневник и читать коллективно газеты. Мишка озорно рассмеялся, назвал Ваню писарем и канцеляристом и сказал, что подарит ему бутылку чернил и два кило бумаги для протоколов и постановлений. Он предложил ребятам без всякого плана ходить ловить рыбу, водить в ночное лошадей, пасти телят, уничтожать в поле сусликов.
Ваня ответил, что Мишка всегда спешит, «зарывается», а надо, чтобы всё делалось по плану и организованно. Мишка махнул на Ваню рукой и занялся ловлей сусликов.
Дело это ему очень понравилось, особенно после того, когда он, сдав на заготовительный пункт первую сотню сусличьих шкурок, получил сахар, мануфактуру, деньги.
Целыми днями Мишка пропадал в поле, ставил силки, капканы и возвращался домой, обвешанный, как боевыми, трофеями, сусличьими шкурками.
Лицо его загорело, обветрилось, нос облупился. Колхозники почтительно называли Мишку «защитником урожая», «грозой сусликов». Юный охотник почувствовал себя важной фигурой, к ребятам стал относиться снисходительно, считая, что они занимаются сущими пустяками.
Мишка приобрёл в сельмаге патефон с пластинками, проигрыватель, футбольный мяч, сделал подарки матери и отцу…
Карманы у Мишки постоянно были набиты леденцами, семечками, кедровыми орешками, которыми он щедро одаривал своих приятелей. Вот и сейчас группа ребят покорно следовала за Мишкой, упрашивая его дать им футбольный мяч хоть на полчасика.
Мишка отмалчивался.
Саня догнала брата и пошла с ним рядом:
— Мне надо поговорить с тобой…
— Поговори, — снисходительно усмехнулся Мишка.
— Ты пионер или нет? — строго спросила Саня.
— Ну, пионер… Если вы там ещё не исключили меня.
— А тебе я сестра родная или нет?
— Ну, сестра… Куда ж от тебя денешься?
— А товарищей ты выручить можешь?
— Ты к чему это подъезжаешь? — насторожился Мишка.
Саня рассказала о том, что произошло сегодня на пионерском сборе.
— Тю! — присвистнул Мишка. — Тридцать тысяч! Да вы что, белены объелись? Это же немыслимое дело!
— Почему же немыслимое? — принялась убеждать Саня. — Мы теперь всем отрядом на сусликов выйдем. А ты у нас за старшего будешь. Ты же гроза сусликов… У тебя и капканы есть, и силки.
— Ну нет, спасибочко! — насмешливо поклонился Мишка. — Я старайся, а другие, вроде Окунькова, делегатами на слёт едут, врут там почём зря, подарки получают! «Мы да мы, мы пахали…»
— Могли бы и тебя на слёт послать… Но ты же ни на один сбор не ходишь…
— И нечего мне с вами делать! — решительно отказался Мишка. — Нахвастали там на слёте, сели в лужу — сами и выбирайтесь. А у меня дело на ходу, налаженное. Ваши суслики ещё в норах сидят, а мои — вот они… — Он хлопнул себя по карману, как будто там лежал кошелёк с деньгами. — Заработочек имею!..
— Эх, ты! — с презрением сказала Саня. — Единоличник!..
— Кто? Я? — опешил было Мишка, но потом, ухмыльнувшись, подозвал шедших за ним ребят, оделил их семечками и с таинственным видом шепнул: — После третьего крика совы тигры выйдут на тропу войны против бизонов! Онтяноп?
— Онтяноп, Акшим! — ответил за всех Стёпа Соломин.
Мишка с победоносным видом взглянул на сестру.
— Видала? Организованность. Дисциплиночка — с полуслова всё понимают. Не то что у вас с Ваней — слушали, заседали, от скуки задремали… Пошли, ребята! — кивнул он приятелям, направляясь к дому.
«Онтяноп, онтяноп»… — задумчиво шептала про себя Саня, оставшись одна. — Что бы это могло значить — онтяноп? А что значит акшим?
Эти загадочные слова делали её родного брата, хорошо знакомого ей мальчишку, немного чужим и таинственным. «Онтяноп, акшим, килсус», — с недоумением снова и снова повторяла Саня. Ей казалось, что если она разгадает тайный смысл непонятных слов, то ей станут понятными и все охотничьи секреты брата. Но Саня, сколько ни думала, никак не могла догадаться, из какого иностранного языка Мишка взял эти словечки. И только на другой день она сообразила, что таинственные слова становятся самыми обыкновенными русскими, если их читать в обратную сторону, справа налево.
Соль и спички
Убежав со сбора, Алёша долго бродил один, скрываясь от ребят. Он с горечью и обидой перебирал в уме все те напасти, которые на него обрушились. И за что?.. Но тут Алёша вспомнил областной слёт юннатов и ужаснулся. Если бы люди знали, какой он хвастун и задавака! Мало того, что он сболтнул про тридцать тысяч сусликов, он ещё ни словом не обмолвился на слёте ни про Мишку Чистова, ни про Саню, которая лучше всех ухаживала за поросятами, ни про Димку, который вытащил из болота завязнувшего жеребёнка.
Да что хвастовство! Алёша даже был — страшно подумать! — вором. Кто однажды стащил у Феди Четверикова резную можжевёловую палку? Он, Алёша. А кто в другой раз взял из куриного гнезда четыре ещё тёплых яйца и променял их на кедровые орешки? Опять он, Окуньков. А кто… Да мало ли какие проступки мог совершить за свою жизнь человек, которому в этом году уже стукнет двенадцать лет! И вот сейчас все они, как назло, вспоминаются… Уже давно улеглась пыль, поднятая стадом, всё ярче, как начищенный наждаком, блестел вылезший из-за тучки молодой серебряный месяц. Над крышами притихшего села заструились сизые дымки. Они сливались в широкую фиолетовую струю, медленно сползавшую в низину, к реке, из-за которой доносилась протяжная, в два голоса песня. Накрыв реку, дым перебрался на другой берег и потянулся к яркому огоньку костра, блестевшему в дальней роще за рекой.
Алёша вернулся домой поздно. В тёмных сенях он налетел на кадушку и зашиб коленку.
— Так тебе и надо! — злорадно зашептал Алёша. — Не ври, хвастун… не ври!
Не прикоснувшись к приготовленной для него еде, он быстро разделся и юркнул в постель. Вскоре пришла и Евдокия Павловна.
Она уже кое-что слышала о неприятностях, которые постигли её сына, и сейчас, глядя на Алёшу, тяжело вздохнула. «Когда же наконец Алёша образумится, когда перестанет выдумывать? — подумала она с досадой и тревогой. — Растёт, как лопух в огороде. Вот и спать лёг не поевши». Но тут Евдокия Павловна заметила, что освещённый месяцем конец одеяла, под которым лежали Алёшины ноги, изредка вздрагивает.
Присев на край Алёшиной кровати, мать осторожно провела ладонью по взъерошенным волосам сына.
Веки, а затем и губы Алёши начали вздрагивать, в уголках закрытых глаз набежали слёзы. Алёша повернулся к матери спиной.
Евдокия Павловна поправила подушку и, тихонько вздохнув, сказала:
— Вот, значит, какие дела-то, сынок.
Спина Алёши судорожно вздрогнула. Прерывистым от накипающих слёз голосом он с трудом выдавил из себя:
— Нам из обкома письмо пришло… насчёт сусликов…
— …которые ещё бегают в поле… — закончила мать. — Интересно! А ещё что?
— Меня… из пионеров… выгонять будут…
— Вот оно как оборачивается, — покачала головой Евдокия Павловна.
