Алексей Мусатов - Мамаев омут. Повести и рассказы
— Берите, не стесняйтесь… подарки на всех дадены! Да берите же…
Но Саня Чистова резким движением спрятала руки за спину и опустила голову. Людмилка, жалостливо взглянув на Алёшу, с усилием проглотила слюну и, тяжко вздохнув, отрицательно покачала головой. Сухой, с тонким носиком Ваня Сорокин смотрел поверх Алёшиной головы и делал вид, что не замечает протянутой ему коробки.
Несколько растерянный, Алёша схватил гармонь:
— А гармошку видели — первый сорт. Хотите, я вам сыграю?
— Давай уж пока без музыки, — строго сказал Ваня Сорокин и, забрав у Алёши гармонь, поставил её обратно на стол. — Ты лучше скажи, за что тебе так много надарили всего?
— Как — за что? — удивился Алёша. — За нашу юннатскую работу…
— И за сусликов?
— Ага!..
— А за сколько сусликов? — настойчиво допытывался Ваня.
— За три тысячи…
— Сколько, сколько?
— Три тысячи… — не очень уверенно, чуя недоброе, ответил Алёша. — Как в рапорте было, так и говорил…
От наступившей тишины и пытливых взглядов Алёшу бросило в жар.
— Три… Ну вот ей-ей… Зачем мне врать?.. — И, переходя на менее скользкую тему, он продолжал: — А музыка как рявкнет!
— Рявкнет? — насмешливо переспросил Ваня.
— Ага… — повторил Алёша. — Обещали в газете напечатать…
— Уже напечатали! — Ваня вытащил из кармана газету и протянул её Алёше.
Тот впился в газету глазами. Под заголовком «Славные дела апраксинских пионеров» была помещена большая заметка, в которой слова «тридцать тысяч сусликов» были обведены красным карандашом.
— Неправильно напечатано, — нахмурился озадаченный Алёша. — Лишний нуль выдумали…
— А это тоже выдумали? — спросил Ваня, показывая на фотографию в газете, на которой приветливо улыбающийся работник обкома комсомола пожимал Алёше руку.
— Нет, не выдумали. Такое было… — От воспоминаний лицо Алёши расплылось в улыбке, но он быстро спохватился: — А тридцать тысяч неправильно… не говорил я этого… не помню, — всё более путаясь, заговорил Алёша и наконец уже совершенно жалобно произнёс: — А музыка как…
— …рявкнет! — закончил Ваня. — Понятно!
— Что — понятно? — переспросил Алёша.
— Любишь ты приврать, — жёстко сказал Ваня. — Особенно если под музыку.
— Я? Приврать? — вспыхнул Алёша, бросаясь к Ване. — А ну, скажи ещё раз! — скажу! Зря тебя на слёт посылали. Напутал там, нахвастал… Опозорил всех нас…
— А тебе завидно, что не тебя на слёт выбрали! — закричал Алёша. — Ты мне всегда завидуешь… Всегда ножку подставляешь…
— Я? Тебе? Ножку? — побледнел Ваня и, в свою очередь, подался к Алёше.
— Ребята, да вы с ума сошли! Разойдитесь! — прикрикнула на них Саня и, втиснувшись между взъерошенными мальчишками, растолкала их в стороны. — А может, и впрямь в газете опечатка…
— Эх ты… делегат! — бросил Ваня Алёше и подал знак пионерам: — Пошли, ребята. На сборе поговорим…
Пионеры тихонько вышли. Саня, задержавшись у порога, с жалостью посмотрела на Алёшу, покачала головой и тоже ушла.
Делегату горько
Оставшись один, Алёша долго ходил по избе, потом рассеянно взял из коробки конфету, поднёс её ко рту, но вдруг, опомнившись, положил обратно. Закрыв коробку крышкой, он попытался завязать её подобранной с полу розовой шёлковой ленточкой.
В окно заглянул Миша Чистов, коренастый, с поцарапанным лицом, плутоватого вида паренёк в кожаной фуражке.
— Делегату наше вам! С приездом, Окунёк! — радушно приветствовал он Алёшу, перевесившись через подоконник.
— Здорово! Чего тебе? — хмуро ответил Алёша.
— Говорят, гармонь из города привёз? — ухмыльнулся Мишка, с интересом рассматривая подарки на столе. — А скажи, за сто тысяч сусликов могли бы тебе велосипед подарить?
— Что? — грозно посмотрел на него Алёша.
— Дали же тебе гармонь за тридцать тысяч… — простодушно пояснил Мишка. — А ты бы сказал: «Сто тысяч». Что тебе стоило?.. И получил бы велосипед. Эх, Окунёк, прогадал ты малость! — И Миша, обернувшись назад, кому-то весело подморгнул.
За окном раздался ребячий смех.
— А ну, пошёл отсюда! — рассердился Алёша и, бросившись к окну, столкнул Мишку с подоконника.
Но через минуту тот снова появился в окне:
— А подарочки-то, Окунёк, придётся мне отдать. Что, непонятно? Кто три тысячи сусликов набил? Я, Мишка Чистов. А вы со своим Ваней Сорокиным всё больше заседали да планы составляли.
Тут Алёша окончательно вышел из себя, захлопнул створки рамы и запер их шпингалетом.
Где-то рядом затарахтел мотоциклетный мотор. Затем он стих. В дверь раздался настойчивый стук. Открыв дверь, Алёша увидел незнакомого мужчину — полного, круглолицего, в брезентовом плаще, с тугим портфелем под мышкой.
— Вам кого?
— Окуньковы здесь живут? — солидным воркующим баском спросил незнакомец.
— Здесь. Только мамки нету. Она на ферму ушла.
— А мне, между прочим, Евдокия Павловна не требуется. Меня интересует Алексей Митрофанович.
— Кто-кто?
— Алексей Митрофанович Окуньков, — пояснил незнакомец. — Что, не знаете такого?
Алёша растерянно покачал головой.
— Ну, а как тебя, к примеру, зовут? — улыбаясь, спросил незнакомец.
— Меня?.. Меня Алёшей… Ой, так это я ж Митрофанович! — догадался Алёша. — А зачем я вам?
— Ну, вот и познакомились! Очень приятно! — Незнакомец вошёл в комнату и, протянув Алёше руку, представился: — Курдюков. Кузьма Степанович. Агент-заготовитель. Покупаю по прейскуранту системы «Заготкожсырье» шерсть, рога, копыта, щетину, перо, пух, кожи и тому подобное… Проезжаю мимо и вдруг узнаю, что здесь, можно сказать, под боком, происходят такие необыкновенные дела. Шутка ли сказать — тридцать тысяч сусличьих шкурок!..
— Дяденька! — попытался перебить заготовителя Алёша.
Но тот, вытерев огромным клетчатым платком вспотевшую бритую голову, продолжал:
— И откуда узнаю? Из прессы. А я, грешный, и не догадывался. Да и как догадаться, если вы сами молчали. Однако я хочу вам напомнить, что если вы сдадите мне шкурки в ближайшее время и если вся продукция будет соответствовать принятому стандарту, то весь ваш юннатский коллектив во главе с тобою получит, согласно прейскуранту, крупное денежное вознаграждение, а также ценные премии.
— Дяденька… — начал было Алёша.
— Больше задерживать тебя не стану, — осклабился заготовитель. — Тем более, тороплюсь… Приеду за шкурками в самое ближайшее время. Прошу всё подготовить, согласно инструкции. — Он сунул растерянному Алёше какую-то бумажку и браво отсалютовал: — До скорой встречи! Желаю успеха! Привет твоим боевым товарищам!
Сбитый с толку Алёша ошалело посмотрел на бумажку, вполголоса прочёл текст: «Порядок сдачи сусличьих шкурок…»
За окном раздалось тарахтенье мотоциклетного мотора.
Алёша выбежал на крыльцо и, размахивая инструкцией, закричал:
— Дяденька, погодите! Я вам всё объясню!..
Но заготовитель, похожий на птицу, в раздуваемом по ветру плаще, уже умчался на своём мотоцикле.
Алёша вернулся в избу, взглянул в зеркало. Лицо было унылое, красное, галстук сбит на сторону, костюм измят.
— Знаменитый… делегат! — высунув язык, передразнил Алёша сам себя и погрозил зеркалу кулаком.
Потом он взял гармошку и ушёл в огород, к старому погребу. Здесь было пустынно и тихо. На грядке стояло одноногое лохматое чучело. Хромой телёнок, привязанный к изгороди, лениво щипал траву.
Алёша припал щекой к гармошке и заиграл что-то грустное. Никакой он не знаменитый, а просто несчастный человек. И всегда-то ему не везёт! Захочет Алёша сделать для других что-нибудь хорошее, а получается почему-то наоборот. Вот и сейчас: пионеры говорят, что он хвастун, отказались от подарков, оставили его одного… А какой же он хвастун? Если бы ребята только слышали, как делегаты на слёте хлопали в ладоши, как играли трубы!.. Разве можно тогда было уследить за каждым словом? И если Алёша что-то преувеличил, так он же старался не для себя, а ради всех апраксинских пионеров…
Неожиданно раздался лёгкий треск. Раздвинув тычинник, в огород просунула голову Саня Чистова.
— Тебе чего? — хмуро спросил Алёша, но в душе ему было приятно, что девочка не забыла его.
Саня подошла поближе.
— Знаешь, что я придумала? — решительно сказала она. — Надо письмо в газету написать. Так, мол, и так — опечатка получилась насчёт сусликов. Лишний ноль прибавили, просим исправить…
Алёша, опустив голову, молчал.
— Я уже написала. — Саня протянула Алёше исписанный лист бумаги. — Вот посмотри. И давай сейчас же отправим.
— Не надо, — мрачно сказал Алёша, отстраняя письмо.
— Почему? — удивилась Саня. — Ты же говорил точно по рапорту? Ведь правда?
