Юрий Бриль - Рядом с зоопарком
Я-то помню точно: позапрошлым летом Алексей Петрович выковал ту самую подкову. Длиннющими щипцами выхватил из пышущего жаром горна раскаленный докрасна железный брусочек. Нажал на педаль — пинг-панг, клинг-кланг. Потом еще опустил бордовый, как солнце на закате, кусочек железа в бочку с водой. Забурлило, зашипело в бочке, поднялся пар до потолка. И нате вам — готово! Держит подкову в руках Алексей Петрович, а она с синим отливом, с тоненькой пленочкой окалины и теплая, как живая, — берите! Вот Вадик и сунул ее в карман. Теперь Алексей Петрович редко заходит в мастерскую: на пенсии он теперь.
— Вам подковы нужны, пожалуйста, мне не жалко, — Вадик держал в руках штук пять подков. Но это были, конечно, не те подковы. Ржавых, грязных, их валялось вокруг мастерской до чертиков — спасибо, даром не надо.
Заглянули в другие окна мастерской — никаких изменений: стоят станки; наждачное колесо будто крутится, но людей нет.
Улица Свободы в Березовке мне нравится больше всех. Очень правильно ее назвали: свободная, это точно — по ней в ряд могут проехать с десяток машин. Но машины здесь почти не ездят, и прямо на дороге растет трава-мурава, прохладная даже в жаркий день, мягкая — мягче любого ковра. По самой середке Свободной стоят колодцы-журавли, кланяются длинными шеями, а в них — самая настоящая колодезная вода. Мы подошли к одному, достали полнехонькое ведерко. Правда, всего ведра мы не смогли осилить, но что ополовинили, так это точно. Подкатившие на лошади с сорокалитровым молочным бидоном березовские ребята Витек и Коля поворчали, что мы, как свиньи, устроили грязь у колодца, но драться с нами не стали. Пробовали как-то — обожглись. Витек поправил в упряжи один из ремней, по-хозяйски похлопал лошадь по рыхлому боку — это чтоб нам завидно стало. Они отчалили, а мы побрели дальше и тут же снова захотели пить. Завидев кого-нибудь с ведрами, мы обязательно просили: теть, дай напиться, дядя, дай воды. В конце концов наши животы раздулись, как барабаны.
Подошли к длинному приземистому зданию. Грязная штукатурка почти вся слезла с него. Крыша хлопала отставшими от деревянных ребер кусками толя.
— Конюшня! — восторженно произнес Генка и глубоко вздохнул.
К конюшне, цепляясь кривыми жердями за стену, примыкал выгон, где паслось несколько худых, со слезящимися глазами лошадей. Той, на которой скакал Генка, будто бы не было.
Мы приоткрыли скрипящую громадину ворот и скользнули в образовавшуюся щелочку. Пахло лошадиным потом, кожей, травой и еще чем-то особенным, неповторимым. Слева и справа за редким забором стояли лошади. При сумрачном свете разобрали табличку над одним из стойл: «Ветка».
— Ветка! — мечтательно закрыл глаза Генка. — Хорошее имя, правда?
— Ветка! Веточка! — позвал я.
Лошадь повела ушами, сделала осторожный шаг к нам, потерлась мордой о дверцу. Генка просунул руку между жердями, погладил лошадь по белой звездочке на лбу, потрогал пальцем черные ноздри, будто хотел удостовериться, что перед ним в самом деле живая, настоящая лошадь.
— Вот бы прокатиться! — сказал Вадик. — Давайте попросим у конюха, может, даст.
— Ага, догнали и дали.
— Скептик! — заклеймил Генку Вадик не совсем понятным мне словом.
Конюха мы нашли в закутке.
Он сидел на лавке и не обращал на нас никакого внимания. Конюх был занят: втыкал кривое шило в желтую полоску кожи, потом протаскивал сквозь отверстие кожаный шнурок. На стенах, сбоку от него и над головой висели какие-то ремни, плетки, куски рогожи. На полу валялись обрезки кожи, окурки и вообще всякий мусор.
— За кем пришли? — не скоро спросил конюх.
— За лошадью, — выпалил Вадик.
— Известно дело, за лошадью, — вздохнул конюх и отложил шило. — Корма плохие ноне. Лошадей-то мало рожается.
— Мы по одному разу прокатимся и вернем, — сказал Генка.
— А кого я те дам? Селиваниха ноги сбила. Карьку на ферму взяли… А вы вообще-то кто такие, чтоб я вам так сразу и дал?
— Из города мы, — сказал я.
— Вижу — не наши. Ну, так вот что… — Он встал, засунул руки за ремень, прошелся по комнате. — Вы покуда посидите в конюховке, а я счас же вернусь.
— А что нам сидеть! — воскликнул Вадик. — Пока вы ходите, мы тут мигом порядок наведем! — он схватил веник, стоявший в углу, и принялся мести пол.
— Это можно, — разрешил конюх.
Через пять минут конюховка блистала чистотой. Через пять минут дверь резко отворилась и вошел человек в милицейской форме. Вслед за ним юркнул конюх.
— Вот они, субчики. Накрыли!
Милиционер сел на лавку, снял с плеча полевую сумку, достал какие-то бумаги.
— Ну что, будем знакомиться, граждане угонщики?!
— Мы только по разочку хотели прокатиться, — сказал Вадик. Веник он все еще держал в руках.
— Угоняют, угоняют каждую ночь, — пожаловался конюх.
— Это не мы, — сказал я.
— Все вы так говорите, — сказал милиционер. — Итак, значит, фамилии, адреса… да смотрите мне, не врать, все равно проверю!
Потом, уж не знаю почему, нас спрашивали, знаем ли мы Крота.
— Знаем, конечно, — сказал я.
Его весь город знает. Старшие ребята из нашего двора учили: если встретят тебя в темном переулке, попросят закурить или десять копеек, говори: «А ты Крота знаешь?» И эта фразочка-выручалочка отобьет у твоих противников охоту драться. Она помогала и тем, кто Крота и в глаза-то не видел. Но сейчас, наверное, лучше было не говорить «знаем», потому что милиционер сразу же как-то по-другому на нас посмотрел. Но сказать «не знаем» было нельзя: ведь мы с Васькой Кротовым живем в одном доме.
Глава четвертая
На карьер мы ходили чуть ли не каждый день. Вроде купаться ходили, но вообще-то надеялись увидеть там лошадей. И увидели. На лошади подъехал Васька Крот. Он сидел на ней легко, небрежно держал в руке узду. Вместо седла — ватник?
— Слышь, Муха, — сказал мне Васька, — подержи узду, я покурю покуда.
Лошадь смотрела на меня слезящимися глазами, бросая на землю клочья пены. От ее спины валил пар. Крот достал пачку сигарет, закурил сам и предложил нам. Взял только Генка.
— Кляча — ништяк, но ленивая, — сказал Крот и красиво сплюнул сквозь зубы.
— Я прокачусь, Крот, ладно? — сказал Генка.
— Лады, — разрешил тот.
Лошадь сделала несколько шагов и остановилась. Генка ерзал на мокрой лошадиной спине, дергал за узду, но от этого не было никакого толка.
— Устала, наверное. — Генка спрыгнул на землю, подвел скакуна к нам.
— Дурит, поганка, — выругался Васька Крот и, одной рукой взяв узду, другой наотмашь ударил лошадь но зубам.
— Ты что делаешь, фашист? — Генка схватил Ваську за плечи и тряхнул.
— На кого прешь, на Крота? — взревел Крот и тоже схватил Генку за пиджак. Они уперлись друг в друга лбами. Генка молча сопел, а Крот сквозь зубы ругался: — Я ж ему прокатиться, а он же, гад, вместо спасиба… счас рога обломаю! — и все такое в этом роде. Вообще он умеет страх нагонять.
Долго никто никого не мог сдвинуть с места. Но мы-то с Вадиком знали: хотя ростом они почти одинаковые, Васька сильнее и, главное ведь, в драках опыта больше. Не дожидаясь, пока он подомнет под себя Генку, Вадик подставил Кроту подножку — и тот повалился на землю. В руках он держал воротник Генкиного пиджака. Я хотел припечатать Кроту в то место, где у него на брюках наклейка «Ну, погоди!», так, чтоб след остался, но подумал, что не дело это — втроем на одного. Генка тоже так подумал, потому что сказал:
— Вставай! Будем драться один на один. А вы не мешайте!
И мы отошли. Про лошадь мы, конечно, забыли. А ей драка не была интересна вовсе, она ушла, не дождавшись, чем кончится дело.
Обоим крепко досталось, но Генке больше.
Потом, когда возвращались домой, Крот и Генка, как два бойца, вспоминали подробности боя: кто кого как ухватил, куда врезал. И тогда-то Крот Васька сказал Генке: «Знаешь, старик, если бы нам с тобой попасть в Мехико, о, мы бы себя показали!» — «А что такое Мехико?» — спросил Генка. «Как, неужели не знаешь?! — вытаращил глаза Крот. — Да колония для малолеток, ну которая в поселке Мехи». И он начал расписывать эту самую колонию. Выходило, что не жизнь там — малина.
Вечером в нашем подъезде при тусклом свете мы пришивали к Генкиному пиджаку воротник, закрашивали известкой огромный синяк под глазом. Зря мы старались, зря все втроем ввалились к Варламовым, надеясь, что при нас тетя Нина постесняется лупить Генку. Тетя Нина мыла пол. Она сразу принялась хлестать Генку тряпкой. «Сил моих нет, — приговаривала она, — горит на тебе все, как в огне! Совсем новый пиджак ишо был. Отец и трех лет не носил, а ему на один раз!» Потом она припомнила Генке ботинки: пока мы ходили в Березовку, наша обувка-то исчезла.
Так вот, тетя Нина хлестала Генку тряпкой по чему попало, а он стоял себе спокойно и только говорил: «А мне не больно, а мне не больно…» Наверное, и в самом деле ему не было больно, стоял себе как ни в чем не бывало, а тетя Нина рядом с ним маленькая такая, на полголовы ниже его. Потом ему, видно, это надоело, он выхватил у нее тряпку, бросил на пол. Тут мы решили, что нам самое время уйти, и потихонечку прикрыли за собой дверь.
