Дина Бродская - Белоснежка
Обледенелая беговая дорожка тянулась вдоль забора. Обгоняя друг друга, по дорожке проносились всё новые и новые конькобежцы.
— Вот бы нам так покататься! — вздохнула Ксенька.
— А фонарики-то какие!
Музыка заиграла вальс „Над волнами“.
На беговой дорожке из-за елок показалась девочка лет тринадцати, одетая в белую меховую шубку. Из-под горностаевой шапки развевались белокурые локоны. Стройные ноги были обтянуты белыми гетрами. Девочка ловко скользила по льду.
Когда она приблизилась, Ксенька и Аришка увидели ее розовые щеки и красные губы.
Ксенька так рванулась вперед, что ударилась подбородком о забор. Аришка схватила подругу за руку.
— Гляди, гляди! Как на Белоснежку похожа!
Действительно, девочка с белокурыми локонами походила на Белоснежку из сказки.
— Сейчас мы ее опять увидим, она второй круг побежит.
Но увидеть Белоснежку больше не пришлось. Кто-то потянул девочек за кацавейки.
— Слезайте, барыни, нагляделись! — кричал Васька Стамескин.
— Еще минуточку! Вась!..
— Хватит, вам только волю дай!..
Мальчишки стащили с ящика Ксеньку и Аришку. Подруги прильнули к забору, заглядывая в щели. Но увидеть ничего не удалось. Только ветер доносил из сада обрывки музыки, веселые голоса и смех.
Глава четвертая
Целую неделю Ксенька с Аришкой говорили о девочке с катка, которую они прозвали „Белоснежкой“.
— А какая она вся беленькая, хорошенькая!
— А помнишь, волосы-то какие кудрявые!
— Настоящая Белоснежка!..
— А почему, Ксенька, она не вышла из сада? Ведь мы ее тогда долго у ворот ждали, — спрашивала Аришка.
— Кто ее знает… Может, она в Зоологическом живет.
— Хоть бы разок ее еще увидеть…
Часами девочки простаивали у входа на каток, надеясь увидеть Белоснежку; не раз по вечерам бегали в Волков переулок, влезали на помойку и заглядывали через забор. В саду играла музыка, над прудом качались разноцветные фонарики, по льду скользили веселые гимназистки и студенты; заложив руки за спину, лихо проносились кадеты в фуражках с красным околышем, но Белоснежки среди них не было.
Как-то вечером, часов около семи, Ксенька и Аришка бежали к Кудринской площади за солеными огурцами.
Вечер был морозный и ветреный. Подняв воротники и засунув руки в рукава, спешили по улице прохожие.
В обледеневших окнах лавок горели лампы-молнии, посередине каждого оконного стекла оттаивал кружок величиной с тарелку. На улицу просачивался желтый свет. Проносились легкие маленькие санки с дамами, закутанными в ротонды. Толстый кучер с обледеневшими усами, туго натянув вожжи, зычно кричал:
— Па-а-берегись!
Скрипя валенками по снегу, девочки перебежали улицу и спустились по четырем ступенькам в овощной погреб Степаныча.
На три копейки Степаныч положил каждой из девочек полную банку огурцов и налил доверху рассолу.
— Только бы донести, уж очень скользко, — сказала Аришка.
— Тебе-то что! У твоей банки веревочная ручка привязана, — позавидовала Ксенька, — я потом тоже такую привяжу.
Хотя было очень холодно и дома ждали к ужину огурцов, девочки не утерпели и остановились у витрины щеточного магазина Анны Штоп „Южная Ривьера“.
За широким зеркальным окном было много пышных, ярких живых цветов. Посредине возвышалась корзина белой сирени, в вазах стоили срезанные розы и белые цветы, похожие на снежные шары; в горшках цвели огромные оранжевые перистые хризантемы. Точно на улице и не пощипывал щеки мороз и не дул пронзительный, холодный ветер…
— Тебе какие нравятся? — спросила Ксенька.
— Мне сирень в корзинке и ролы…
К магазину подошел толстый господин в меховой дохе.
Ксенька не успела опомниться, как Аришка юркнула в магазин, прячась за широкую спину толстяка.
— Ариш!.. — крикнула Ксенька вслед. Но дверь уже захлопнулась, и только на секунду из магазина пахнуло на Ксеньку влажным оранжерейным теплом.
Вдруг дверь магазина распахнулась настежь. Оттуда вылетела Аришка, а за ней на порог выскочила толстая Анна Штоп.
— Пошла вон! Нахалька! — орала она, размахивая кулаками.
— Бежим! — крикнула Аришка оторопевшей подруге.
Расплескивая из банок рассол, они добежали до угла и остановились под фонарем.
— Смотри, — сказала Аришка, отдышавшись, и разжала кулак.
На ладони лежала смятая пунцовая роза с наполовину облетевшими лепестками.
— Понюхай! Я ее в магазине на полу нашла.
— Зачем тебя понесло туда?
— А я и сама не знаю… Больно уж хорошо там пахнет.
— Да ну тебя! Бежим домой, я заледенела вся…
Аришка расстегнула кацавейку и спрятала розу за пазуху.
На углу Волкова переулка у подъезда белого каменного особняка стояла карета.
— Уж не свадьба ли?
Аришка заглянула в парадное.
— Когда свадьба — карет много бывает. Пойдем домой, руки озябли банку держать, — заворчала Ксенька, но тут же смолкла.
У Аришки было такое растерянное лицо, что Ксенька опрометью бросилась к подруге. Сквозь стеклянную дверь она увидела белую мраморную лестницу с красным ковром и золотым прутиком на каждой ступеньке.
По лестнице медленно спускалась маленькая старушка в черной шляпе с перьями, а рядом со старушкой шла… Белоснежка.
На ней была та же самая белая меховая шубка, в руках она держала белую муфту, а из-под шапочки вились длинные золотистые локоны.
Ксенька с Аришкой посторонились. Старуха с Белоснежкой прошли мимо них к карете.
У Белоснежки было грустное, как показалось девочкам, заплаканное лицо. Старуха вынула из черной меховой муфты большое румяное яблоко и протянула его девочке.
— Съешь, — сказала она.
Белоснежка вздохнула и взяла яблоко.
Кучер торопливо распахнул перед ними дверцу кареты. Они сели, и карета тронулась.
Девочки бросились бежать за каретой, но на углу Большой Грузинской улицы им пришлось остановиться.
Аришка с разбегу ударила стеклянной банкой о тумбу; осколки зазвенели, и огурцы рассыпались по мостовой. В руке у Аришки осталась веревочка с ободком от банки.
— Ты бы еще больше банкой махала! — крикнула Ксенька. — Теперь не догоним! Уехали!
Черная карета завернула за угол.
— Собирай, собирай огурцы… А в чем понесешь-то? — отчитывала подругу Ксенька.
Озабоченно оглядевшись по сторонам, она подбежала к забору и оторвала большой кусок афиши.
— На́, завертывай! А рассолу я тебе дома отолью.
— Ксенька, а старуха-то эта, видно, Белоснежкина мачеха — колдунья, и яблоко, верно, отравлена. Неужели она его съест? — говорила Ксенька, завертывая огурцы в бумагу.
Дома уже отужинали. Аришкина мать, Анна, надевала валенки и собиралась итти разыскивать дочь.
— Явилась! Тебя за смертью посылать! Давай огурцы!
Аришка засопела и положила на стол бумажный сверток.
— А за рассолом я сейчас к Ксеньке сбегаю… Ей-богу, мам, я нечаянно. Банка-то все равно треснутая!
— Разбила?
Аришка молча мотнула головой.
— Ты что ж, безрукая, что ли? — закричала Анна. — Чего идолом стоишь?.. Раздевайся!..
Анна схватила железную кружку и сама пошла к Настасье за рассолом.
Аришка разделась, вытащила из-за пазухи смятую теплую розу, долго ее нюхала и поставила наконец в рюмку с водой. Потом взяла огурец, обмыла его под рукомойником и съела с черным хлебом.
Мать не возвращалась. Аришка закуталась в платок и, заперев комнату, побежала к Ксеньке.
В маленькой комнате у Савельевых собралось много народу. Было душно и тесно. У стола сидел Ксенькин отец, Павел Савельев, высокий лобастый человек, с волосами, подстриженными ежиком, и еще трое рабочих. Все они курили; сизый махорочный дым плавал под потолком. Егор Петрович, рабочий, степенный и благообразный, что-то рассказывал, а все остальные внимательно слушали. Молодой парень в синей рубашке стоял у круглой железной печки. Настасья и Анна сидели на сундуке возле дверей, а Ксенька лежала на кровати с куском хлеба в руке.
— Чего пришла? — сердито спросила Анна Аришку.
— Пусть ее… — заступилась Настасья.
Аришка прошмыгнула через комнату и села на кровать рядом с подругой.
— …А перед каждой Нижегородской ярмаркой на фабрике чистое светопреставление. Раз, помню, было это в девяносто пятом году, запер нас мастер Хващин в цеху и приставил к дверям караул. Трое суток из цеха не выпускали, пока весь заказ не выполнили. Тут и спали — возле станков, сюда и есть нам приносили. А за наше старанье хозяин, Константин Васильевич Прохоров, расщедрился: выставил две четверти водки… Перепились, передрались, а пропыльщице Бобковой глаз выбили, так на всю жизнь кривой и осталась.
— Это в старину в цехах запирали, теперь не очень-то запрешь, — усмехнулся парень в синей рубашке.
