Нинель Бейлина - Калитка, отворись!
— Это пшеница? — робко спросила Зина, кивнув на поле.
— Пшеница, — ответила Нюрка и прибавила: — Люминисценс.
Папа немного учил Зину латыни, и она теперь сообразила, что значит это слово — сияющая.
— Красиво! — сказала она; но это относилось уже не к слову, а ко всему, что было вокруг. — Хоть бы дорога никогда не кончалась!
Нюрка свистнула и махнула рукой в неопределённую даль:
— Ничего, там будет ещё лучше, вот увидишь…
— Пожалуй, — неуверенно протянула Зина. — Мы там будем работать. Сами. И ловить бабочек. И собирать фольклор.
— Чего?
— Будто не учила в школе! — Зина рассердилась и тряхнула головой так, что тропические бабочки взлетели над сё плечами, а когда сели снова на спину, долго не могли успокоиться. — Устное народное творчество. Здесь его никто и никогда не записывал. А мы запишем. Первые. Понимаешь?
— Н-но, — без особого интереса ответила Нюрка; «но» у неё означало «да».
А впереди уже виднелись дома.
Это не была ещё Алтайка, где находился лагерь. Маленькое селеньице даже не имело имени, а называлось цифрой — «пятый». Должно быть — Пятый участок. Посреди единственной улочки стоял большой дом с резными ставнями. Половину его занимала изба-читальня, где временно хранились овощи, во второй половине жил и работал фельдшер. Остальные домики были маленькие. На седых деревянных крышах росла трава. Стояли домики не строем, а вольно. Какие смотрели на улицу, какие на зады, а одна избушка даже повернулась к улице углом, красиво сложенным «в клеть». Дворы разъединялись плетнями и покоробленными заборами. Эту картину старого-престарого селения дополняли ряды новеньких столбов, две телевизионные и пять-шесть радиоантенн на крышах и прислонённый к забору возле лавочки пыльный мотоцикл.
В недисциплинированной избушке как раз и жил дедов кум, старец с толстыми ушами, из которых рос зеленоватый пух. Он один в целой деревне, кроме фельдшера, сидел дома в такую пору. То ли ему по старости вышел отпуск, то ли у него был выходной, а может, его двор служил здесь детским садом… Во всяком случае, по двору ползало и ходило вперевалочку много малышей. Двое из них тянули друг у друга вечное перо и тихо ругались:
— Отдай! Тоже мне — авторучки не видел!
— Сам не видел! Я её чинил!
Кум в это время устанавливал на крыльце пол-литра, предварительно обтерев бутылку полой пиджака, и, слушая этот спор, ухмылялся:
— Вот видишь, Петрован, как они спешат присвоить? То-то! А нам говорят: сдавай телёнка, корову, не сегодня-завтра всё будет общее. Или вот ещё: вся ребятня из Алтайки к нам на сортоучасток прикатила. Школьная бригада называется. На полном доверии — без учителей. Поверили то есть, что от них без присмотра работа будет. Ещё у батьки с мамкой да если погрозишься ремнём, ну, то, конечно, будут работать. А так… Неясно мне, как станут жить, если вдруг всё совсем общее — и никакого ремня.
— Без ремня, думаю, не будет сроду и во веки веков. А общее — чего неясного? — Дед Петрован выковырнул ногтем большого пальца картонную пробку. — Становись в очередь, подставляй котелок — и насыпят.
— Стало быть, как в солдатах? Да ведь и там нет полной справедливости. Свой кашевар своему поболе каши насыпет. Петрушке — верхушки, Ивашке — подонки.
— А верно, — неожиданно согласился Петрован. — Уж на что наш доктор Василь Константиныч святой — и тот о себе беспокоится. Он потому и лекарствий вам так быстро прислал, что ему своих девок до Алтайки надо отвезть. Не могли пешочком, барыньки. Слышите, девки? Уж если так охота кататься, походите-ка пока, разомнитесь. Ну, хоть в бригаду эту, к девкам. Вечерком, уж так и быть, отвезу, по холодочку.
— И пойдём! — буркнула Зина, старательно отворачиваясь от Нюрки: не хотелось, чтобы Нюрка видела, как задели её вроде бы и незлобивые дедовы обвинения. — Пошли, Нюра.
2
Малыш, который только что отобрал у своего соперника авторучку, вызвался в провожатые: видно, хотел поскорее унести свою добычу.
Он привёл их на огород. Там девушки, девочки и девчонки убирали раннюю капусту, подсекая под корень каждый вилок. Познакомились. Гостям тут же с их согласия вручили лопаты.
Зине сперва работалось в охотку, обида на деда подхлестывала её. Но, когда солнце поднялось так высоко, что капуста перестала отбрасывать тень, у неё заныла спина. К тому же, сколько она ни силилась, все стали обгонять её. Сперва на полшага, потом на шаг, потом… потом она сказала как могла непринуждённее:
— Девочки, давайте сделаем перерыв!
Они согласились и сели возле капустной пирамиды поболтать. Зина говорила много, чтобы протянуть время, и бойко, потому что в глубине души стеснялась незнакомых людей.
Нюрка же не сразу поняла, что перерыв. Она по-прежнему плавно шла вперёд.
— Вот размахалась! — позавидовала низенькая цыганочка в зелёной косынке, по имени Эльвира.
Зине тоже было завидно: «Не человек — машина какая-то. Вот бы когда спросить — думает она что-нибудь? Наверное, только одно: ах, какая я ловкая, как я здорово работаю, полюбуйтесь на меня».
А Нюрка, и верно, немного любовалась собой, но она вовсе не работала, она играла — или нет, воевала. Из земли росли злодейские головы. Вот это сплетница тётя Феня, которая всегда наговаривает на маму. Р-раз — и голова напрочь! Вот это драчливый Петька. Взмах — и покатилась голова по полю. Вот жулик Погидаев из сельпо. Хрясь! Мой меч — твоя голова с плеч. Тут фамилий и имён Нюрке не хватило. Не беда. Пьяница? Долой! Жадина? Вот тебе! Получай! Лгун — и нет лгуна. Трус — и нет труса…
— Нюрка! — позвала её Зина. — Да Нюрка же! Иди отдыхать!
Нюрка провела рукой по лбу и пошла к пирамиде, волоча за собой лопату. Над зарослями поспевающей ржи показалась мальчишечья фигура верхом на лошади.
— У-у, противные! — всполошились девочки. — Уже завидки их взяли, что мы перервались! Вон Володька Корчагин скачет, философ несчастный. Почуяли!
Володька подскакал, закричал обиженно:
— Нечестно! До перерыва ещё час!
— Часов не носим! По солнцу смотрели! Норму мы ещё лучше вас выполним, а не в своё дело не лезьте!
Зина боялась — а вдруг сейчас укажут на неё: вот кто первый сказал «перерыв». Но такого не случилось. Володька, против её ожидания, спешился и присел среди девочек, скрестив ноги, сдвинув кепку на затылок:
— Эх, работнички! Фиг нам с вами присвоят, а не звание комбригады!
— И без того не присвоят. Дядька из райкома сказал, что школьникам всё равно нечего соваться.
Зине удивительным показался этот Володька, и разговоров таких в своей школе она не слыхала; ну и школьники, совсем взрослые.
— Но у вас тут правда нет учителей? — полюбопытствовала она.
— Приезжают иногда.
— И вы не разбегаетесь? — удивилась Зина ещё больше, и голос у неё стал совсем как у мамы.
Нюрка подхватила, ехидно глядя на неё:
— Как это они не боятся, ваши учителя, что вы тут без них спать будете круглые сутки? Или молиться начнёте? Или перережетесь все, или переженитесь?
Зина обиделась: «И зачем Нюрка издевается? Я совсем не как мама и не как дедов кум, а спросила просто, чтобы убедиться…» Но, к счастью, никто не понял, в чём дело. Володька скорчил гримасу и весело ответил:
— Они нам верят, что мы хорошие. Мы же такие и есть. Вот если бы ещё всех девчонок уничтожить как класс — был бы полный порядок.
— Ещё кто кого! — Девчонки с хохотом кинулись драться.
— Ну-ну! Не все сразу! Ой, да не царапайтесь! Хоть бы драться честно умели!
Он отбежал к коню, поставил ногу в стремя, но и оттуда продолжал громить девчонок — не без расчёта произвести впечатление на приезжих.
— А жадины вы — у-у-у! Саньку-учётчика заели: «мне сколько» да «мне сколько»! Я предлагал — давайте сложим деньги в кучу и купим трактор. Дурак был, слова на таких жадоб тратил!
— Мальчишки твои тоже не согласились!
— Ну помолчите хоть под конец!
— Гляди — коняга дёрнет, полетишь вверх тормашками, — предупредила Нюрка.
Володька улыбнулся:
— Не, он у меня смирный, — и ускакал.
Зине было жаль, что она ничего не успела сказать Володьке. Это уже много времени спустя она поняла, что как раз эти девочки и опровергают слова кума «свой своему поболе каши насыпет». А сейчас показалось, что только двое здесь поняли правду: она и этот Володька; и что девочки на Володьку рассердились точь-в-точь, как, бывало, мама сердилась на неё, когда Зина раздавала в школе свои завтраки.
Но больше всего её брала досада на Нюрку. Она тут была совсем своя. Ей что?.. О других и не подумает… Хотелось, чтобы подольше тянулся перерыв; чтобы девочки снова с ней заговорили; чтобы Нюрка как-нибудь показала девочкам, что любит её, Зину, больше, чем их… А Нюрка вместо этого спросила у Эли:
