Лев Кузьмин - Луна над заставой
Гости и ефрейтор Полухин оказались в просторном коридоре перед раскрытой комнатой. Там чуть слышно позвякивали, мигали настороженно зелёными лампами какие-то аппараты. Низко склоня стриженую голову, пограничник-радист в чёрных наушниках тихо, но ясно кому-то куда-то наговаривал в трубку:
— «Иволга» на приёме… «Иволга» на приёме… Я — «Иволга»…
Тут же стояли ещё бойцы и младшие командиры. Только теперь, при виде Тани и мамы, они не заулыбались дружно, как тогда, под тополями, а лишь вежливо и даже строго им кивнули. Они быстро отприветствовали Таню с мамой да и опять принялись слушать, что говорит в трубку радист.
Вася Полухин пошёл мимо комнаты осторожно, на цыпочках, совсем тихо сказал:
— Вот видите, обстановка нормальная. С товарищем лейтенантом держат связь. Так что не волнуйтесь.
— Ничего себе «не волнуйтесь»… Что же вы сами-то вдруг притихли? Что же вы сами-то вдруг заговорили шёпотом? Опасность всё равно есть, да?
И мама взяла Таню крепко за руку, поближе к себе, но Вася уже открыл дверь в полутёмную столовую, включил там свет, сказал громко:
— Да успокойтесь, пожалуйста! Не шумел я затем, чтобы связистам не мешать. А опасность…
И тут заместо фуражки на голове у Васи очутилась белая шапочка, в руках — полотенце. Он, как заправский официант, смахнул со стола воображаемую пыль; шутя поклонился; шутя договорил:
— Опасность, конечно, есть… Да ещё какая! Если вы моего угощения не попробуете, я обижусь.
Вася надул щёки, нахмурил коротенькие брови, надвинув пониже белую шапочку, нарочито грозно глянул на Таню:
— Вот так вот обижусь… У-ух!
Таня засмеялась, мама тоже засмеялась — им обеим стало легче.
А потом Вася их даже удивил. Он сказал:
— Вашему вниманию предлагается гуляш с картофельным пюре и сладкий чай. Но если не желаете чаю, могу предложить парного молока.
— Чего? — подумала, что ослышалась, Таня.
— Какого? Повторите, какого молока? — подняла изумлённо брови мама.
— Парного, свежего. Я только что отдоил нашу Пестрёнку, — повторил спокойнёхонько этот странный ефрейтор Вася Полухин и вполне спокойно вынес из-за кухонной перегородки цинковый тяжёлый подойник, накрытый марлей.
— Вот… Хотите — налью в стаканы, хотите — в кружки.
Он поставил на стол большие кружки и наполнил их через рыльце подойника самым что ни на есть парным молоком.
Молоко в кружках ещё слегка пенилось. И Таня с мамой на какой-то миг вдруг забыли про всю теперь тревожную обстановку, не веря глазам своим, потянулись к кружкам, попробовали молоко на вкус.
Таня глотнула, облизнула губы, сказала:
— Ого!
Мама тоже прихлебнула, сказала:
— Ну и ну!
И тут они, перебивая друг друга, так и начали засыпать Васю Полухина вопросами. Что, мол, за чудеса? На Васе погоны, а он расхаживает в белом фартуке, стряпает гуляши с картофельным пюре… Что за диво? Пограничная застава — и, совсем как в подмосковной деревне, корова! Откуда она здесь? Ведь по мнению всех Таниных и маминых знакомых, так быть не очень-то должно.
Ефрейтор Вася Полухин вопросы выслушал, не спеша, толково ответил:
— Почему не должно? У вас там, в Москве, есть добрые друзья-соседи, и у нас они есть. Пестрёнку нам как раз и подарил соседний совхоз. Подарил вместе с этим подойником. Для нашего… — тут Вася подмигнул Тане, — а также для вашего здоровья! А что касается гуляша, так этим делом я занимаюсь в очередь с товарищами. Нынче — повар, завтра — пекарь, послезавтра — швец, а в любую минуту и пограничник-боец. У нас так — каждый. Иных пограничников у нас не бывает.
— Разве? Ничего себе, — опять удивилась Таня.
А мама уважительно покачнула головой:
— Выходит, пограничники — на все руки мастера!
Вася тут стал подливать молоко в кружки, и на гимнастёрке под белым нагрудником фартука у него что-то блеснуло.
Таня встрепенулась:
— Ой, что это там у вас?
Вася прихлопнул блескучее пятнышко ладонью:
— Ничего… Это так…
— Покажите, покажите! — привстала с табуретки и мама, — неужели орден?
Вася Полухин — отступать ему некуда — фартук на защитной своей гимнастёрке, на груди, чуть сдвинул, объяснил:
— Это у меня знак «Отличник пограничных войск».
Выпуклый, совсем ещё новенький знак при свете электролампочки так и заполыхал, и Таня восхищённо прошептала:
— Он всё равно совсем как орден. Дотронуться можно?
Но мама Таню остановила.
— А за что он, Вася, у вас? За что? Расскажите скорей!
Вася сначала было заотнекивался, стал говорить, что рассказ об этом чересчур длинный, но поскольку мама, да и Таня всё равно теперь не отступались, то в конце концов махнул согласно рукой.
Но сначала он совсем плотно прикрыл дверь, за которой связист всё продолжал наговаривать:
— «Иволга» на приёме… «Иволга» на приёме…
ДЛИННЫЙ РАССКАЗ ВАСИ ПОЛУХИНА
— Был точно такой же вот вечер, в том лишь и разница, что более поздний… — начал Вася Полухин и подошёл, посмотрел, качнув шторы, зачем-то в сумеречное окно.
Таня в нетерпении подсказала:
— И вы, наверное, Вася, вот так же поехали на машине с моим папой…
— Да, — кивнул Вася, — я поехал по тревоге с нашими ребятами-бойцами и с твоим папой… Но, чур, ты, пожалуйста, меня больше не перебивай.
Ну, а по правде говоря, мы тогда не ехали, а, сломя голову, летели. Мы уже знали: границу нарушил матёрый диверсант-враг. Он наткнулся на постовых, вступил в перестрелку, а затем куда-то исчез. Он так исчез, что постовые его обнаружить больше не могли, — вот мы и неслись к ним на подмогу… А в небо вылезла луна. И была она жуть какая огромная и жуть какая светлая. И это нам было совсем некстати. При луне-то враг нас мог видеть из своего укрытия как на ладошке, а мы его с дороги — нет…
Тут Вася поглядел в окно ещё раз, даже раздвинул ещё больше шторы, а вслед за ним поглядела теперь и Таня.
И она увидела в густых сумерках над заставой тоже большую, очень яркую луну. И ей сделалось опять тревожно. Тревожно не за одного только папу, а и за всех бойцов, которые, может быть, в эту минуту вот так же мчатся по ночной дороге, а где-то рядом — враг.
И Таня прерывисто вздохнула, а мама сказала вполголоса:
— Знаешь, дорогой Вася, если у тебя там дальше ещё страшней, то так и быть, лучше не продолжай.
Но Вася ответил, что нет, что дальше почти не страшно, и стал продолжать:
— Ну вот… Домчались мы, значит, до места, до постовых. А место там — сплошное болото. На нашем погранучастке такие сюрпризы кругом. Вот здесь пески, вот здесь горы, а вот здесь, рядом с озерцом, непролазная хлябь. Высоченный камыш шуршит, а под ним, куда ни встань, чёрная вода чавкает. Следов, конечно, никаких даже днём не увидишь, а тут — ночь. И фонари нам включать нельзя, как раз по фонарям диверсант и пальнёт.
Ваш папа, товарищ лейтенант, спрашивает постовых: «Возможно, он из камышей уже ушёл? Вы проверяли?» Постовые говорят: «Проверяли, похоже, он всё ещё тут…» «Похоже или точно?» — сердится лейтенант, а постовые подтверждают: «Точно!» И тогда товарищ лейтенант ставит задачу: «Будем прочёсывать камыш. Встанем цепью, пройдём болото вдоль и поперёк. На ходу не шуметь, овчарок с поводков не спускать… Пошли!»
Но это лишь сказать: «Пошли!», а на самом деле мы по болоту, как по хлюпкому киселю, полезли. Лейтенант первым провалился так, что сапоги скрыло, но всё равно шёпотом по цепи приказывает: «Вперёд! Вперёд!» И мы лезем впотьмах вперёд, собаки больше плывут, чем идут; и таким вот манером прочесали мы камышовые чащи вдоль, поперёк и даже наискось, а того, кого разыскивали, так и не обнаружили.
А уже светать стало. Заря зажглась. Дикие утки засвистели крыльями, откуда-то с ночёвки к приболотному озерцу потянулись. Кто-то из наших ребят ругнулся тишком, говорит: «Неужто этот жох-нарушитель тоже вот так вот по воздуху улетел?» А товарищ лейтенант усы сердито пощипывает, хмурится. «Нет, — говорит, — и нет! Я сам теперь уверен: он где-то здесь, и мы его всё равно доймём. Не мытьём доймём, так катаньем. А вернее — перетерпим. Не может он всю жизнь в болоте сидеть. Ему своё шпионское задание выполнять надо. И вот как он из камышей на сухое место полезет, так мы его тут и накроем».
И приказывает товарищ лейтенант всем нам спрятаться, наблюдать за камышами. Меня, как самого молодого я тогда первый год ещё только дослуживал, — он поставил в секрет возле самого утиного озерка: «Через открытое пространство, мол, нарушитель, возможно, не поплывёт, а всё ж для порядка перекроем ему лазейку и тут…»
Ну, я и схоронился на берегу в кустах, а место мне это в общем-то знакомое. Я сюда с водителем Парамоновым раза два за рыбой приезжал. Не с удочкой, конечно, приезжал, с удочкой бойцу забавляться некогда; а ловили тут испокон веков пограничники рыбу для своей кухни этакими прутяными кошелями — длинномордыми вершами. Они здесь так в кустах и валялись: которые уж старые, ломаные, которые — поисправнее, поновей… Подскочишь сюда на машине вечерком, на дно омута на бечёвке вершу забросишь, утром вернёшься, вытянешь, а там — караси, как золочёные блины! Так с боку на бок и ворочаются, так и плещутся!
