Аделаида Котовщикова - В большой семье
— Ничего, — весело сказала Маша. — Я и так узнаю, на глаз. Мы с вами туда поедем…
— А можно сегодня? — спросил Сахаров. — У меня осталось три дня отпуска.
Так Сахаров шел по следам сына.
Полуразрушенный дом
— Этого я не ожидала!
Девушка быстро и виновато взглянула на майора Сахарова. От холодного ветра носик ее покраснел, она зябко передернула плечами.
— Я отлично помню, что подъезд был прямо против ворот, а этаж, кажется, третий. Тогда было трудно подниматься, но все-таки я помню, что не очень высоко. А теперь видите, что делается…
Сахаров молча смотрел на дом, перед которым они стояли.
Под хмурым, низким, затянутым тучами небом печально торчали стены с изломанными, неровными краями. В глубине тянулись железные балки и странным зигзагом висел остов лестницы…
А в другой половине дома жили. В сером воздухе тускло отсвечивали стекла окон, за ними белели занавески.
Перед окном четвертого этажа на веревочке мирно сушилась ребячья одежда.
— Как неудачно получилось! — жалобно воскликнула девушка. — Я помню, что вот тут был подъезд! А здесь лежали сугробы снега…
— Разыскать тех людей надо! — твердо сказал Сахаров. — Пойдемте к управхозу.
Управхоз, озабоченная женщина, по домовой книге старательно перечисляла всех жильцов, населявших разрушенную часть дома до того, как упала бомба. Десятка три-четыре фамилий. Но у кого из этих людей временно находился больной мальчик Алеша Сахаров, она и понятия не имела.
Прежний управхоз умер в блокаду, она здесь работает всего второй год.
— Да от кого вы мальчика брали? — допытывалась управхоз у девушки. — Неужели там у вас, в райкоме комсомола, не записано?
Маша пожала плечами и расстроенно отвернулась.
— Да вы не огорчайтесь. Непременно найдем, — сказал Сахаров и притронулся к ее плечу.
— Вы же меня и утешаете, ну-ну! — со вздохом покачала головой Маша.
Они медленно шли к воротам.
«Отпуск кончается, — думал Сахаров. — Значит, так и придется уехать, ничего не узнав…»
— Товарищ майор! А вы думаете, что те люди, у которых жил ваш сын, могут знать, где ваш мальчик? — неуверенно спросила Маша. — Ведь он потерялся уже из детского дома…
— Раз эти люди взяли к себе моего мальчика, — значит, они знали его. Впрочем… — голос Сахарова прозвучал глухо, — может быть, и на улице подобрали. Разве не помогали ленинградцы друг другу — совсем незнакомым? Тем более ребенку… Постойте! — Он внезапно остановился и окликнул проходившего мимо подростка в шинели ремесленника.
— Ты из этого дома, мальчик? — спросил Сахаров.
— И блокаду здесь жил?
— Зиму сорок первого года жил.
— А ты не знал такого мальчика — Алешу Сахарова?
— Алешу Сахарова? — Мальчик подумал. — В нашем доме что-то не припомню.
— Он жил на Гулярной, но, может быть, здесь бывал. А в блокаду некоторое время и жил у кого-то в этом доме.
Внимательно глядя в лицо майору, ремесленник отрицательно покачал головой.
Маша воскликнула нетерпеливо:
— В этом разрушенном доме жили люди, у которых в блокаду временно находился Алеша Сахаров! Там девочка была лет десяти. Глаза серые, большие… Хотя тогда у всех были большие глаза!..
— Тут Хрусталевы прежде жили. Они и теперь живут… Погодите! — Глаза у мальчика радостно заблестели. — А ведь и верно, у Оськи бывал Сахаров! Жил ли он у них, я не знаю, но бывал.
— У Оськи Хрусталева? — жадно спросил Сахаров.
— Нет, фамилия Оськи: Абелин. Только знаете, — тише сказал ремесленник. — Того мальчика, кажется, звали не Алеша.
— Ну, вот опять! Только на след напали!.. — с горечью вскричала Маша.
— А может быть, его звали… — сдерживая волнение, майор пригнулся почти к самому уху мальчика и назвал имя.
— Да, да, точно! — Мальчик весело закивал головой.
— Пойдем, мальчик, сядем где-нибудь и побеседуем, — взволнованно сказал Сахаров.
Оська
Весной сорок первого года от крупозного воспаления легких умерла Олина мама.
В тот день всё в доме как-то сбилось и перепуталось.
Девятилетняя Оля сидела на диване, сложив на коленях руки, и следила взглядом за отцом.
Отец метался по комнате: то быстро ходил взад и вперед, то садился на первый попавшийся стул. Его лицо беспомощно кривилось. Посидев минуту, он вскакивал и снова принимался ходить.
А за отцом ходил его товарищ Викентьев — высокий полный человек, с растерянным и печальным лицом — и всё что-то говорил ему.
Матвей Иванович Викентьев по вечерам часто приходил к Хрусталевым. Какие это были веселые вечера! Папа тогда не уходил в свою комнату готовиться к лекциям, а сидел в столовой вместе со всеми, зажав подмышкой книгу. Карие глаза его непрерывно улыбались. Мама весело подшучивала то над рассеянностью Матвея Ивановича, то над висящей на ниточке пуговицей его пиджака, которую она тут же и пришивала.
Матвей Иванович поднимал кутерьму с детьми, возил трехлетнего Димку на спине, изображая норовистого коня. Всегда он приносил детям конфеты и игрушки.
На этот раз Викентьев был сам не свой… Когда дети попадались ему на глаза, он бормотал: «Ну-ну…» Подошел к Димке и, не глядя, сунул ему в руку шоколадную конфету.
На Олю он долго смотрел украдкой. Почувствовав на себе его взгляд, Оля обернулась. Он пробормотал краснея:
— Ничего, вырастешь…
Сидя на низком широком кресле, старая няня Авдотья громко всхлипывала. Она держала на коленях круглощекого толстенького Димку и целовала его в затылок. Димка сосал конфету.
Оля смотрела на папу, на Матвея Ивановича, на няню, братишку и не плакала, потому что не верила, что мама не вернется из больницы. Ее положили в больницу давно, может быть, целый месяц назад. И каждый день, каждый час Оля ждала маму. Не может быть, чтобы не надо было больше ждать!
Мама! Ей Оля рассказывала о школе, о подругах, о том, как вел себя Димка, пока мама была на работе. Маму можно было о чем угодно спросить, она всё знала и всё понимала. Не было на свете никого добрее, умнее и роднее ее. Как это так — умереть?
Папа подошел к Оле, взял ее к себе на колени, стал гладить по голове.
— Крошечка моя! — прошептал отец.
Оля молчала. Сидя на коленях отца, она не прижималась к нему. Она очень любила папу: он тоже был хороший, добрый, умный. Но мама, мама, мама!
* * *Через месяц после маминой смерти фашисты напали на нашу страну, и началась война.
В раскрытые настежь окна вместе с волнами света врывались звуки улицы, особенно шумной после воздушной тревоги.
Оля сидела на подоконнике и глядела вниз.
Как изменилось всё вокруг! Дома выглядели странно: на каждом окне белела бумажная решетка. В сквере напротив дома Хрусталевых самые различные люди — пожилые рабочие в комбинезонах, девушки в летних ярких платьях, старички в очках и подростки — рыли лопатами землю. Они копали щели — траншеи.
Наискосок через улицу виднелось здание военкомата. Перед ним стояла громадная толпа. Это была очередь за винтовками и пулеметами: так думала Оля. Ведь все хотели поскорее получить оружие, чтобы итти бить врага.
И по всему городу двигались толпы людей, точно небольшие демонстрации. Мужчины несли в руках чемоданчики и узелки. Под руку с мужчинами шли в строю женщины. Некоторые из них плакали. У многих мужчин на руках были маленькие дети. Дети постарше шли сами, стараясь не отставать от взрослых. Это провожали на фронт отцов и сыновей.
Вдруг чей-то голос в комнате сказал:
— Ну, здравствуйте!
Оля быстро обернулась.
В дверях столовой стоял незнакомый мальчик лет одиннадцати, в синей матросской курточке, без шапки, с рюкзаком за плечами. Глаза у мальчика были темные, как спелые сливы. Они как бы освещали его загорелое лицо. Кудрявые запыленные волосы торчали у него во все стороны. Толстые губы запеклись коркой, а нижняя треснула. У Оли мелькнула мысль, что будь кожа мальчика почернее, он был бы совсем похож на негритенка.
— Здравствуйте, — повторил мальчик. — Дядя Витя еще не ушел в армию? Кепку я потерял. — Он провел рукой по пыльным вихрам. — Наверно забыл в бомбоубежище. Там ничего, в бомбоубежище. Только скучно. Ты, Оля, еще камса, оказывается. А я думал, ты больше. А где же Дима? Что вы тут живете, я сразу узнал: на двери табличка, карандашом написано: «Хрусталевы». У вас тоже самолеты летают над городом? А все-таки у нас больше…
Оправившись от неожиданности, няня поставила утюг на подставку и грозно подступила к мальчику:
— Это как ты в квартиру прошел, малец?
— Дверь была не заперта…
— Ах ты, наказанье! — Няня всплеснула руками. — Это, значит, Марья Петровна дверь не захлопнула.
— А тебе, собственно, кого нужно? — вызывающе спросила Оля. Она была глубоко оскорблена: как смеет этот мальчишка называть ее «камсой»!
