Валерий Воскобойников - Утренние прогулки
И она вдруг тоже внимательно на меня посмотрела.
— И адажио я кончила, — продолжала говорить Галя.
А мне вдруг расхотелось идти с ней рядом, и я сказал:
— Ой, я в школе ручку забыл. Ты иди, я сбегаю.
Но она на меня удивленно взглянула:
— Ничего ты не забыл. Я сама видела, как ты ее клал в портфель.
Я сказал:
— Ну, я все равно сбегаю, собаке конфету куплю.
— Ты сначала возьми польский сборник, а потом беги.
И тут я только сообразил, что мы стоим около ее дома. А та девочка идет уже далеко и несет батон в прозрачном полиэтиленовом пакете.
— Ты чего все время оглядываешься? — спросила меня подозрительным голосом Галя.
— Ничего.
— Вон та девчонка прошла, видишь?
— Какая? — я притворился, будто не знаю, какая.
— Вон та, с батоном, не из нашей школы. Вот у них собака — огромная, как лев… Ну, пошли.
В это время на крыльцо Галиного дома выскочил Андрей из пятого класса. Он всю последнюю зиму ко мне приставал.
— Куда собрался? — сказал, он мне сейчас. — Посторонним вход запрещен.
— Пусти. Он ко мне за нотами, — сказала Галя. — А то я бабушку позову.
— А я — дедушку. — И он неожиданно толкнул меня вниз со ступенек.
Я даже чуть не упал в снег.
— Только появись еще у моего дома, — пригрозил он.
Он, конечно, разные борцовские приемы знает и при мне восьмиклассника поборол. Я молчал, только кулаки у меня сжимались сами собой.
— Не связывайся ты с ним, иди домой, — сказала Галя. — Я после обеда сама тебе принесу.
И я пошел.
— Идет, даже ноги трясутся! — смеялся он на крыльце.
А я шел к дому и представлял, как тоже однажды выучу приемы и тогда уж ему все скажу. Или был бы у меня старший брат, показали бы мы этому Андрею вдвоем…
* * *Моя мама тоже преподает музыку. Она работает в детской музыкальной школе.
Папа иногда удивляется, почему мама не учит меня сама. А мама говорит, что детей всегда должны учить чужие люди, так получается лучше, потому что со стороны способности и недостатки виднее. Великого композитора Прокофьева, например, в детстве учил Глиэр, который сам был тогда студентом, хотя у Прокофьева мама тоже неплохо играла.
Папа каждый раз шутит:
— А Моцарта учил Сальери.
— Допустим, не Моцарта, а Шуберта, — поправляет мама.
Раньше я уроки музыки любил, но это было года три назад.
— Ты послушай великих пианистов! — говорит мама. — Послушай, как замечательно они играют!
А я и так слушаю их с удовольствием. Хоть по десять раз могу слушать. И в филармонии, и с пластинки.
Зато себя я слушать не могу. Я же чувствую, что все не так играю, как хочется. А лучше — не получается. Плохую игру мне противно слушать, я уши затыкаю, когда неправильно кто-нибудь играет.
— Искусство без ремесла невозможно, — говорит мама, — ты должен сначала овладеть техникой, чтобы руки у тебя сами работали, чтобы ты не думал о них.
Но мне стыдно себя слушать, когда я играю любимые произведения.
И скучно без конца повторять одно и то же. Ведь для того, чтобы разучить новую вещь, ее надо раз восемьдесят играть и потом повторять каждый день, а то забудется. Мама моя, хоть и работает в музыкальной школе, но сама тоже каждое утро играет по два часа.
Учительница теперь на меня часто жалуется маме.
— Опять ты играешь несобранно! — ругает учительница меня. — Остановись. Посиди минуту, соберись. Начинай сначала.
Я играю и думаю в это время о разном.
Сегодня я вспомнил про прыщик около большого пальца на правой руке. Учительница смотрит на мои руки, как я играю, и все видит. Тут уж у меня совсем ничего не стало получаться.
Учительница даже обиделась.
— Еще несколько таких занятий, и я откажусь с тобой заниматься, — сказала она, уходя.
И мама чуть не заплакала.
— Не стыдно, Коля? Мы для тебя лучшего педагога пригласили, а ты — шаляй-валяй. Неужели тебе неинтересно? Неужели тебе не хочется учиться музыке?
Если бы я сказал, что мне и правда не хочется, мама бы по-настоящему заплакала.
И я просто молчал.
* * *Вечером папа принес паровоз.
Когда папа занят, с ним лучше не заговаривать, все равно не услышит. Зато, когда свободен, он сразу начинает со мной играть.
Мы с ним играем в железную дорогу.
Есть дороги с шириной между рельсами шестнадцать миллиметров, есть — двенадцать и есть маленькие — девять с половиной.
У нас дорога средняя — двенадцать. Иногда мы ездим в воскресенье по магазинам, в конце месяца, когда магазины не выходные, и ищем новые части. У нас много рельсов, стрелок, тупиков, а перекрестков — всего два. И подвижных составов у нас — два тепловоза и электровоз. А паровоза не было. Но теперь и паровоз есть.
Паровоз папе привез знакомый по работе человек. Эту дорогу делают в разных странах. Человек съездил в командировку за границу и привез паровоз.
Мы с папой сразу стали раскладывать на полу рельсы, расставлять станции. Станции мы с ним сами склеивали.
— Подожди, папа! — крикнул я. — Зачем ты сюда тупик ставишь? Я здесь хочу стрелку подсоединить.
Потом мы включили дорогу и попробовали наш паровозик. Он так красиво ездил, как настоящий. Сначала один. Потом я к нему подсоединил три цистерны, потом цистерны отсоединил — и он повез вагон-ресторан и два спальных. А два тепловоза у нас повезли платформы с автомобилями, а на запасном пути стояла еще электричка.
Поезда останавливались у станций, папа объявлял отправление, а потом проверял у меня билет и щелкал компостером.
Я решил подсоединить еще два моста, чтобы сделать пересечения на разных уровнях, отключил дорогу, и тут папа вдруг вскочил.
— Все ясно, — сказал он.
Я подумал, что это он мне сказал, и спросил его:
— Что ясно?
Но папа уже пошел к своему портфелю за расчетной тетрадью.
— Что ясно? — снова спросил я.
— Что? Ты что-то сказал? — отозвался он.
— Что ясно-то? — спросил я, хотя уже понял, что он отключился от меня к своему проекту.
— Ясно? — удивленно спросил он. — Ах, да, ясно. Да-да, конечно, все ясно. Все очень ясно, ясненько, ясновато, — забормотал он.
Я сидел на полу посреди комнаты, вокруг меня были всякие рельсы, маленькие раскрашенные домики, клееные деревья. И не хотелось мне больше играть.
В комнату вошла мама.
— Не сиди на холодном полу, — сказала она, — опять будет насморк.
Я молчал. И даже разбирать дорогу на части мне не хотелось. Даже прикасаться к ней.
А только что так хорошо мы играли.
— На ужин рыбу или творог? — спросила мама.
— Да-да, обязательно, — отозвался папа.
Он быстро записывал в расчетную тетрадь очередные свои формулы.
— Я спрашиваю, что ты хочешь — творог или рыбу? Ты меня совсем не слушаешь.
— Да-да, я слышу. Творог и рыбу. Рыбу или творог.
Мама махнула рукой, вздохнула и пошла на кухню.
* * *Папа работал весь вечер. У него на столе лежали три толстенные книги — справочники. Иногда он искал в этих справочниках нужные числа, подставлял числа в огромные формулы к себе в тетрадь, считал на логарифмической линейке.
Я ночью проснулся, пошел на кухню попить гриба, а он все сидел со своими расчетами. На столе горела маленькая лампа, и он даже на меня не оглянулся.
* * *Раньше мама любила ходить в туристские походы. Она даже с папой познакомилась в одном таком походе, когда они были студентами.
Сейчас иногда мама смотрит в окно, как солнце светит, и вздыхает:
— Съездить бы куда-нибудь подальше, вечером у костра посидеть.
В этом году еще осенью она сказала, что теперь я вырос и на лыжах-то уж она со мной походит. И мне купили лыжи с настоящими универсальными креплениями. На них даже слаломом можно было заняться, если бы захотелось.
Утром в воскресенье мы встали, мама посмотрела на солнце и сказала:
— Поехали, сын, за город?
— А папа? — удивился я.
— А папа пусть чертит.
— Да-да, вы поезжайте, а я тут один поработаю, мне надо как следует подумать.
Мама достала рюкзаки — мне и себе. В свой положила бутерброды и термос, а в мой — фонарик, яблоки и спички. Вдруг мы в лесу заблудимся, тогда костер разожжем.
В электричке было много людей, все с лыжами. Нам хорошо, у нас платформа близко от дома, называется Ланская. Зато иногда в вагон войдешь, а мест уже нет, потому что все сели в городе.
Я взял с собой книгу «История удивительных открытий» — о разных изобретателях в древности. Эту книгу читал брат Гриши Алексеенко, десятиклассник, потом Гриша, а теперь они дали мне.
В электричке я книгу открыл в том месте, где написано про Архимеда, какие он изобретал военные машины. Две тысячи триста лет назад, когда к Сиракузам на острове Сицилия подошел римский полководец Марцелл, то Архимеда все горожане стали просить о помощи. Раньше Архимед занимался только наукой, а изобретать машины стеснялся, говоря, что машины — просто игрушки геометрии, забава для тупоумных ученых, а у него есть гораздо более серьезные темы для размышлений. Но Архимеда умоляли и горожане, и сам царь Гиерон, его родственник. Архимед уступил и в несколько дней придумал невиданные машины для обороны города. Когда на Сиракузы пошли штурмом римские легионы, а со стороны моря приблизился флот, сиракузцы онемели, объятые ужасом, столько было у римлян воинов и кораблей. Но тут Архимед пустил в ход свои машины. Одни машины захватывали железными когтями вражеские корабли, поднимали их носом вверх и переворачивали. Другие — выбрасывали с огромной силой тяжелые камни, стреляли копьями, словно пулеметы.
