Олег Тихомиров - Зеленое окно
— Понравилась? — спросила Таня, взяв у меня книгу.
— Ага, — сказал я из приличия. — Здорово там это… Мельник Князя пугает… «Я ворон! — кричит. — Я ворон!»
Таня рассмеялась.
— Послезавтра дадут пригласительные. Посмотришь.
— Таня, — заметил Иван Денисович, — ты же знаешь, про оперы говорят: послушаешь.
— А иногда — посмотришь, — быстро ответила она, сверкнула своими зеленоватыми глазами и снова рассмеялась.
Почему она смеется, я не понимал. Но мне нравился ее смех. От него становилось тепло и чуть тревожно. Во мне теперь что-то сладко вздрагивало, когда я слышал, как она смеется. Смех ее был звонкий и очень короткий, словно всплеск на пустынной реке.
Я вдруг захотел, чтобы она что-нибудь для меня сделала. Что-то такое необходимое. Мне казалось, что и Тане будет приятно это сделать. Только я никак не мог придумать это необходимое.
Когда я уже прощался, я взглянул случайно на окно и…
— Таня, — сказал я, — ты вечером сможешь подойти к окну?
— Смогу, а зачем? — Уголки ее губ чуть приподнялись.
— Просто так. Подойди на две минуты, ладно?
— Ладно, а во сколько?
— Ну… ну ровно в десять.
— Угу, — кивнула она.
Ровно в десять, когда уже было темно, я стоял под деревом, что росло напротив ее окна.
Подойти она не забыла, и мне было очень приятно увидеть ее в зеленом «кусочке морского дна». Меня она вряд ли видела, хотя и смотрела какое-то время вниз на дерево.
Это повторилось и назавтра, хотя я не просил се. Она опять посмотрела в сторону дерева. А может, Таня меня все же рассмотрела? Я весь вечер думал об этом, а потом долго не мог уснуть.
На следующий день, когда я стоял с ребятами около своего подъезда, вдруг появилась Таня.
Все взглянули на меня (во дворе, конечно, заметили, что я стал посматривать на ее окно), и я тут же почувствовал, как предательски краснеет мое лицо.
Таня направилась прямо к нам.
В руке у нее белел какой-то листок.
— Вот пригласительный, — сказала она, — начало сегодня в двенадцать.
Рука моя не поднималась, чтобы взять этот листок.
— Я не могу, — выдавил наконец я. — Мне нужно… это… к тетке. Она на дачу переезжает. В Малановку… правда.
Таня повернулась и пошла на улицу.
— А Русалка-то без хвоста, — сказал кто-то. И другой добавил:
— Чем же она теперь рыб отгонять будет?
Все засмеялись, а Виталька спросил:
— Куда это она пригласительный давала?
— Да так, — сказал я, — на генеральскую репетицию.
— «На генеральскую»! — захохотал Виталька. — Ой, уморил!
— На генеральную, — поправился я, но все кругом валились от смеха.
В театр я все же попал. Пошел без билета. Крутился, крутился возле контролерш, а потом решился: была не была — и дерзко двинулся за кем-то следом. Никто меня не остановил.
Вначале от страха и радости я ног под собой не чувствовал. Все думал, сейчас кто-нибудь спросит: «Мальчик, а где твой билет?» Но потом успокоился. Смотрю, многие поднимаются наверх. И я пошел.
На втором этаже огляделся. Народу здесь меньше. Значит, в зал не пройти: у дверей тоже стоят, проверяют билеты. Я хотел было спуститься вниз, но тут кто-то окликнул меня по имени.
Я обернулся и увидел Ивана Денисовича.
— Эдик, иди сюда, — позвал он.
Иван Денисович был, как всегда, подтянут, держался ровно, с достоинством. Форма придавала ему еще больше строгости. «Вот теперь-то я пропал», — мелькнуло у меня в голове. Но старик проговорил:
— Проходи вот в эту ложу, — и показал на дверь.
Потом он усадил меня на какое-то место, и я стал ждать, когда же начнется спектакль.
Наконец в зале стало темнеть, разговоры стихли, заиграл оркестр, и через некоторое время распахнулся занавес.
Вначале было про то, как Мельник прорабатывает свою дочь. «Упрямы вы», — все повторял он. Послушались бы старших, так нет же, вы, мол, все животе своим умом. Обо всем вам нужно твердить по сто раз. Это было смешно: распекают ее, как все равно в школе или дома за невыученный урок. И не просто распекают, а поют.
Но потом пела дочь, пел Князь, еще кто-то пел. В общем, мне стало все надоедать, скучно сделалось.
В антракте Иван Денисович меня спросил:
— Ну как, нравится опера?
— Ага, — кивнул я. — Здорово поют. Громко. У меня даже в голове до сих пор звенит. — И для убедительности я потрогал свою голову, а потом спросил:
— Иван Денисович, когда же Таня будет выступать?
— Еще не скоро, — ответил он. — Ее выход в самом конце.
— А-а… — сказал я и побежал к буфету пить лимонад.
После перерыва мне стало гонгом неинтересно. Смешно было только раз, когда Мельник принялся помахивать руками и кричать: «Я ворон! Я здешний ворон».
А потом я снова заскучал. Мне не терпелось поскорее увидеть Таню, а она все не выходила. «Ну когда же? Когда?» Даже на сцену смотреть не хотелось. Я стал поглядывать на зрителей, на оркестр, на прожекторы.
И вдруг я услышал, что на сцене зазвучала обычная речь, а не пение, которое порядком уже надоело. Я взглянул на сцену и обомлел: там была Таня. И не просто Таня, а очень и очень красивая. Прямо как на картине в музее. Губы у нее были подкрашены, а глаза почему-то стали синие-синие.
Волосы… Мне бы никогда в жизни не понравились такие волосы: они были чуть зеленоватые. Но Тане необыкновенно подходил этот цвет. А одета она была в воздушно-легкое, голубое, почти прозрачное платье.
Неужели это та самая девочка, которая живет в нашем доме? И я мог с ней запросто разговаривать? И я был у нее в гостях и пил чай? Но в той девочке не было ничего удивительного, ничего особенного. Ведь тогда, в подъезде, я даже замахнулся, чтобы ударить ее! И ударил бы, конечно, — так я был зол, — если б она не захлопнула дверь.
Мне стало жарко. Я провел рукой по влажному лбу.
Ну, глаза, допустим, у нее не синие, а зеленые. Только какое это имеет значение!
Таня все еще не уходила со сцены. Она говорила, что искала на дне какие-то раковины для своего деда — Мельника. Но я не вникал в смысл того, что она говорила. Я только слушал, как нежно лился со сцены ее голос. И мне хотелось, чтобы он звучал и звучал без конца.
Но вот все захлопали. Занавес дернулся и поплыл, скрывая за собой артистов. Потом вновь распахнулся, и публика еще сильнее захлопала, а занавес тогда снова стал закрывать сцену.
Я тоже захлопал и даже хотел было крикнуть: «Бис!» Но, оглянувшись на Ивана Денисовича, вовремя сдержался. А в ушах моих, несмотря на шум, все еще стоял мягкий голос Тани.
Потом я, как во сне, медленно спустился со зрителями но широкой лестнице и прошел к выходу. Лишь на улице я словно бы проснулся. Передо мною мелькали прохожие, проносились машины. На перекрестке совиным желтым глазом мигал светофор.
Я решил ждать Таню возле театра. Из дверей еще густо валил народ. Потом поток людей стал редеть, потом вышли последние зрители, и в театре, кроме гардеробщиц, никого не осталось.
Постояв еще минут десять, я увидел, как кто-то стал запирать дверь изнутри. Тогда я пошел домой.
По дороге я смекнул, что в театре где-то был служебный выход, возле которого и нужно было ждать Таню. Но теперь она уже, конечно, ушла.
Во дворе все столпились возле Витальки: он вынес новенький фотоаппарат и показывал его ребятам. Подошел и я.
Все чувствовали себя специалистами: говорили о пленке, о выдержке, о диафрагме.
— Заряжен? — спросил я.
— Только что зарядили, — сказал Виталька. — Тридцать две единицы зарядили.
— Лучше б шестьдесят пять, — проговорил я.
— Знаю, — сказал Виталька, — в магазине только такая была.
— Сними меня, а? — протиснулся к нам шестилетний шкет Костик, который почему-то всегда прилипал к нашей компании.
— Откуда снять? — спросил Виталька, и все засмеялись.
Костик не знал, что ответить, и снова попросил:
— Ну сними.
— А ты что, на заборе повис?
Опять все рассмеялись.
— Из аппарата сними, — не отставал Костик.
Виталька отмахнулся:
— Да ну тебя! На что ты мне нужен? Я вон лучше Русалку сфотографирую.
Я обернулся и увидел Таню. Она шла от ворот к дому.
— Русалка! — крикнули ей.
— Русалка, стой! Мы тебя сфотографируем.
Таня молча поравнялась с нами, взглянула на меня — мне показалось в ее взгляде какое-то ожидание, будто я должен был что-то сделать, — но я отвел глаза, я не знал, что мне делать, и Таня прошла мимо.
— Русалка! Русалка без хвоста! — завопил Костик.
Таня, конечно, не оглянулась.
Вечером ровно в десять я стоял под деревом и смотрел на бледно-зеленое окно. Я ждал, что она вот-вот появится в своем кусочке морского дна. «Русалка, — шептал я. — Русалочка».
Я ждал, ждал и ждал… Таня не появилась.
ТАНЯ + ЭДИК =?
Три или четыре дня я не видел Таню. Но все это время я думал о ней и считал, что стоит лини» нам встретиться, и все будет хорошо, снова Таня будет приветливой и будет улыбаться: иногда широко и открыто, а чаще чуть заметно, уголками губ.
