Константин Курбатов - Тимкины крылья
— Что? — не поняла Рита.
— Или, может, вам дует? — заботливо поинтересовался Эдька.
— Дует немного, — растерянно подтвердила Рита. — От стены. Мы потому и ковер купили.
— Все ясно, — сказал Эдька. — Помылись — закройте душ.
Он тронул меня за рукав. Мы бегом обогнули угол дома и спустились в заросшую кустами балку.
— Ну и молодежь нынче пошла! — заворчала нам вслед Рита. — Хулиганье сплошное. А еще отец — майор!
Эдька самодовольно улыбался. Он кого хочешь мог отбрить. А жаловаться к его родителям тоже не очень-то разбежишься. Что он такого особенного сказал? Ничего он такого не сказал. Все совершенно культурненько, ни одного грубого словечка.
План у меня был такой. Эдька приходит и спрашивает у Фени, где я. Феня, конечно, забеспокоится, что я сижу столько времени в подвале и не подаю голоса. Она полезет за мной. А Эдька захлопнет крышку и придавит ее сундуком.
— Нет уж, извини-подвинься, — сказал Эдька. — Я все подготовлю, а придавливай ты сам. Твоя сеструха, ты и придавливай.
Мы договорились, что крышку закрою я, и помчались к моему дому. Я должен был сидеть под окном, чтобы в нужный момент сигануть в комнату и захлопнуть крышку.
Мама все еще жарила лещей. Эдька прошел через кухню и вежливо справился обо мне у Фени.
— К тебе, наверно, побежал, — не отрывая глаз от вышивки, равнодушно отозвалась Феня.
Ее белые волосы падали почти к самым коленям. Во красавица-раскрасавица! Я и не подозревал, что она так здорова врать. Хоть бы смутилась чуточку! Эдька тоже наворачивал дай боже.
Я сидел под окном и слушал, как они друг друга обхаживают.
— Он уже давно убежал, — сказала Феня таким честным голосом, что я даже сам засомневался, сидел ли я вообще в погребе или мне это только приснилось.
— В том-то и дело, что ко мне он не прибегал, — убедительно вздохнул Эдька. — Подполковник Серкиз его, понимаете, к себе требует, а его нет нигде.
— Серкиз? — удивилась Феня. — Чего это он вдруг Серкизу понадобился?
Она даже вышивку опустила. Еще бы! До такого наглого вранья нужно было додуматься. Это было вообще сверхвранье. Начальник штаба нашего полка почище иного генерала. Он наверняка и не подозревает, что у какого-то старшины минно-торпедной службы есть сын Тимка. Что ему какой-то Тимка? Перед ним весь остров дрожит. Его не только матросы и офицеры стороной обходят, но даже офицерские жены. Он так выпучивает свои рачьи глаза, что от одного их взгляда можно спокойно получить инфаркт.
И чтобы подполковник Серкиз потребовал к себе меня, Тимку Грызлова, в такое мог только чокнутый поверить.
Я делал Эдьке в окно сигналы, чтобы он не очень загибал. Но Эдька увлекся и ничего не замечал.
Феня сказала:
— А ты передай подполковнику, что Тимофею некогда, что он занят.
Она вполне серьезно это сказала. Словно речь шла о том, чтобы отнести соседке соли. Некогда, и все.
Эдька красиво захлопал глазами.
— Как… некогда? — поинтересовался он. — Это же Серкиз.
— А Тимофею некогда, — сказала Феня.
— Да нет же, правда, — забормотал Эдька. — Там, понимаете, колдун за мачту замотался, и, кроме Тимки, туда не забраться никому. Вот провалиться мне на этом месте!
— Провалиться? — спросила Феня и взглянула на сундук, под которым должен был сидеть я.
— Ага, провалиться, — обрадовался Эдька. — Мне ведь что. Он сказал, я прибежал.
— А сам-то ты чего не полез?
— Хо-хо! — сказал Эдька. — Сам! Вы видели, там шест какой? Разве мне на него взобраться? Да вы если не хотите, не передавайте. Мне что. Я так и скажу подполковнику.
Эдька врал так правдиво, что даже меня стало сомнение разбирать: может, действительно Серкиз? Я знал, что это чушь, а сам нервничал. Сидел под открытым окном и нервничал. Что, если и вправду меня ждет Серкиз, а Эдька просто позабыл мне сказать? Во тогда будет!
— Отодвинь вон сундук, сказала Феня. — И крышку открой в подпол.
— Зачем? — сделал удивленные глаза Эдька.
— Твой дружок там загорает, — сказала Феня.
Глаза у Эдьки стали совсем квадратными.
— Там?
Он отодвинул сундук, поднял крышку, позвал меня и кисло улыбнулся.
— Разыгрываете, улыбнулся Эдька. — Нехорошо так делать. Там полеты идут, а вы разыгрываете.
Феня совсем как мама вздохнула и опустилась перед люком на коленки.
— Тим! — позвала она. — Слышь, Тимка! Хватит дурить, вылезай!
Позвав еще немного, она попросила Эдьку:
— Спустись, пожалуйста.
— Я? — удивился Эдька. — Зачем?
— Тащи его оттуда. Он на меня, видишь ли, обиделся. А не пойдет, тогда я сама слажу.
Эдька стрельнул глазами на окно, за которым притаился я, и полез в погреб. И тотчас над его головой угрожающе нависла тяжелая крышка.
— Остряки-самоучки! — хмыкнула коварная Феня. — Давай, давай! Ты же провалиться хотел. Только учти, в соседней комнате я тоже люк придавлю.
Эдька осознал опасность слишком поздно. Последние слова Феня произнесла уже над опущенной крышкой.
Я ринулся на помощь другу. Тюлевая занавеска за что-то зацепилась. Я ее дернул. Любимый мамин кактус качнулся, подумал и рухнул с подоконника вниз. Он рухнул точнехонько на синий графин, который завоевал на лыжных соревнованиях папа.
Я перегнулся через подоконник. В луже воды, среди синих осколков стоял вверх донышком глиняный горшок. В донышке темнела круглая дырочка. Мясистый кактус откатился в сторону. Недалеко от него беспомощно замерли маленькие, величиной с грецкий орех, кактусята.
Эдька воспользовался заминкой, откинул крышку погреба и вырвался через кухню на волю.
— Хо-хо! — ошалело проговорил я и бросился вдогонку за другом.
Разбитый графин и изувеченный кактус не предвещали ничего хорошего. У отца теперь были все основания устроить мне веселую жизнь. Он мне давно ее обещает устроить. И, хотя я боялся отца далеко не так, как подполковника Серкиза, все же я его побаивался.
Очень худо жить на свете, когда всего побаиваешься. Это не то что Руслану Барханову или Тарасу Коваленко.
Глава третья. Во всем виноват козел
Утром во время полетов безлюдно и тихо на единственной улице нашего военного городка. Лишь неумолчно ревут на аэродроме да в воздухе торпедоносцы. Мелькнет матрос в белой форменке, направляясь на вахту, пропылит автозаправщик, прогудит на реке пароход — и снова никого.
Мы с Эдькой промчались мимо магазина с зеленой вывеской Военторга, мимо колодца со скрипучим воротом и, запыхавшись, плюхнулись на лавочку у ДОСа.
— Хурды-мурды, — сказал Эдька.
Когда ему нечего сказать, он всегда говорит «хурды-мурды». Он боялся, как бы вся эта история не дошла теперь до его мамочки. Вера Семеновна умела не только читать нам лекции, но еще и на руку была очень скорая.
Мой отец тоже очень охоч до тумаков и подзатыльников. Поэтому у меня не выходили из головы графин с кактусом. Нужно же было поставить этот графин точно под окно! И что только меня дернуло сунуть его под окно?
С ревом прошел над ДОСом самолет. Хорошо летчикам в небе! Простор! Никаких тебе неприятностей. Крути себе штурвал и лети куда хочешь.
С реки налетел ветер, погнал по дороге облако пыли. А из-за дома появился влюбленный в авиацию полосатый козел Назар.
Назар живет в соседней деревне Сопушки. Как его там ни привязывают, он все равно удирает и, минуя часовых, отправляется на аэродром, где посочней трава. Был случай, когда из-за Назара самолет ушел на второй круг. Один раз козла чуть не подстрелил часовой. Но отвадить его от аэродрома не смогли. Чтобы козел издали бросался в глаза, шутники-прибористы размалевали его наподобие шлагбаума несмывающейся черной краской и оставили в покое.
Нагнув голову с подпиленными рогами, Назар подошел к лавке и уставился на нас с Эдькой желтым глазом. Козел скучал и хотел порезвиться. Но мне было не до резвости.
Желтый Назаров глаз с узкой темной щелкой смотрел мне в самую душу. Я терпеть не могу, когда мне заглядывают в душу. Особенно если у меня плохое настроение.
— Чего вылупился? — шуганул я нахального козла. — Чеши давай, пока жив!
Назар принял мои слова за вызов. Он еще ниже нагнул голову и затряс бородой. Трясение бородой означало подготовку к атаке. Рога у козла были тупые, но шея крепкая. Это он однажды мне уже доказал.
— Вам не дует? — спросил я у Назара.
В ответ он еще резвее затряс бородой. Он прямо ею землю подметал, своей козлиной бородой.
— Оставь ты его, — толкнул меня Эдька. — Тебе что, дырку в животе захотелось?
Я подумал, что, в конце концов, мне теперь все равно. Дырка так дырка. Хуже не будет. Мне только есть очень хотелось. Я ведь так с утра и не позавтракал.
