Дэн Смит - Тайна брата
— Наплакался? — спрашивает Аксель.
Раздаются смешки, но Йохан спокойно кивает. Подбородок его вздернут, а плечи отведены назад. Он смотрит перед собой, будто Акселя здесь нет.
— Мы не плачем! — Аксель, шагая вдоль наших рядов, перекрикивает нарастающий хохот. — В армии не место плаксам! Ты что? Коммунист? Еврей? — Каждое слово сочится отвращением.
Глаза у Йохана Вебера на мокром месте. И мне почему-то от этого тошно. Я должен быть крепким, как сапог, и телом, и духом, но смеяться вообще не тянет. Мне жаль Йохана, и приходится повторять себе, что нельзя быть таким слабаком.
Набираю в грудь побольше воздуха и задерживаю дыхание. Я сегодня заработал значок. Через два года меня примут в гитлерюгенд. Я уже выучил присягу наизусть. Я буду как Аксель Юнг. Моя семья будет мной гордиться.
Юнг, встав перед Йоханом, смотрит на того, пока над нашим строем не разливается мертвая тишина.
— Твой отец отдал жизнь за фюрера, а ты плачешь? Каково ему было бы знать, что его сын — слабак? Ты должен гордиться. Если хочешь быть солдатом в армии фюрера, надо быть сильным. Пожалуй, мы попробуем тебя закалить.
Йохан утирает лицо рукавом. От выправки не осталось и следа. Плечи поникли, голова висит, а из носа тянется сопля.
— Позорище! — раздается у меня за спиной, и по рядам катится волна хохота.
Юнг сторонится Йохана, будто может подцепить от него заразу.
— Снять рубашки. Сегодня у нас соревнование по боксу. Йохан Вебер против всего класса.
Нокаут
Снимаем рубашки. Солнечные лучи греют голую спину. По команде собираемся в кольцо вокруг Йохана Вебера. В середину круга выходит Аксель Юнг. У него в каждой руке по паре древних боксерских перчаток.
Уронив их на землю, он поворачивается на месте, осматривая ребят, стоящих плечом к плечу. Иные уже проталкиваются вперед, чтобы юнгбаннфюрер пораньше пригласил их на ринг.
Йохан стоит с поникшей головой, будто ему не хватает смелости поднять глаза.
— Ну что, отдадим первый бой герою дня? — Акселю Юнгу приходится перекрикивать гвалт мальчишек, умоляющих выбрать их. Отведя глаза от Йохана, замечаю, что юнгбаннфюрер внимательно смотрит на меня. Он говорит: — Ты заслужил это право. Выходи.
Должно быть, во мне чувствуется какая-то нерешительность, и Юнг хмурит брови:
— Что такое? Не хочешь драться?
— Конечно, хочет. — Мартин толкает меня в круг. — Давай, Карл.
— Ага, давай, Карл! — повторяет Кристоф, к его крику присоединяются другие, и вот уже ребята скандируют мое имя.
— Ка-арл! Ка-арл! Ка-арл!
На меня льются лучи одобрения и предвкушения. Подбираю перчатки. Размер великоват, но подходит Ральф, чтобы завязать их потуже, а потом хлопает меня по спине и желает удачи.
Правда, вид Йохана Вебера подсказывает, что удача мне не понадобится. Он кое-как натянул перчатки, но руки у него болтаются плетьми, а шнурки свисают ниже коленей.
Аксель Юнг поднимает руку, требуя тишины:
— Один минутный раунд на человека. Успеют все. — Сделав шаг назад, он объявляет: — Начали!
Встаю в стойку, левая нога впереди, кулаки у подбородка, но Йохан даже не пошевелился.
— Руки поднял! — орет на него Юнг.
Йохан смотрит на меня, и я вижу в его глазах, как в болоте тоски вскипает злость.
— Руки поднял! — снова орет Юнг. Подскочив к Йохану, он хватает того за запястья, дергая вверх.
Глаза Йохана превращаются в щелочки, он вырывается из хватки. Губы стиснуты, на щеках играют желваки.
— Врежь ему, — говорит Юнг, отступая, — врежь как следует.
Не меняя стойку, сдвигаюсь вбок. Вид Йохана вызывает странную смесь жалости и тревоги. Понятно, что у него на душе кошки скребут и что вскоре его обмолотят, как грушу, но в нем нарастает что-то страшное. Он стоит передо мной, прижав подбородок к груди, кулаки подняты, а плечи гуляют от тяжелого дыхания. Лицо пунцовое, из носа тянется сопля, в глазах плещутся слезы, но кулаки подняты.
Ребята смотрят на нас с любопытством.
— Врежь ему! — разносится крик, и потихоньку весь круг начинает скандировать: — Врежь ему! Врежь ему! Врежь ему!
Пробным ударом проверяю защиту Йохана. Тот не шевелится.
Ребята неистовствуют.
Ухожу в одну сторону, в другую.
— Врежь ему! Врежь ему! Врежь ему!
Йохан на меня не реагирует. Он стоит, тяжело дыша, руки подняты, а из глаз катятся слезы.
— Врежь ему! Врежь ему!
— Да сколько можно, ударь его! — орет Юнг.
И Йохан не выдерживает. Чувства достигли точки кипения и прорываются наружу в душераздирающем вопле.
— ВРЕЖЬ МНЕ! — орет он, дернувшись, будто хочет напасть.
На голом автомате ухожу вбок и пробиваю ему прямым в челюсть. Раздается хрусткий шлепок, колени Йохана подгибаются. Он падает, и на долгую секунду воцаряется тишина.
Йохан лежит с закрытыми глазами, потом начинает моргать, будто не понимает, где находится.
Ребята разражаются радостными возгласами, а мне так жалко Йохана Вебера. Зубами развязываю шнурок на перчатке и, стряхнув ее с руки, помогаю ему подняться.
Второй раз за день я уделал Йохана Вебера, и почему-то мне совсем не радостно.
— Это что у тебя? — спрашивает Стефан, стоит мне шагнуть за порог кухни.
Брат на четыре года меня старше, и мы абсолютно разные. У меня короткая стрижка и ладная форма, у него длинные патлы, дружки-шалопаи и неистребимое желание хулиганить. Мама вечно просит его постричься и предупреждает, что плохая компания до добра не доведет. Его уже забирала полиция за драку с ребятами из гитлерюгенда.
— За достижения в «Дойчес юнгфольк»? — Брат с хохотом щелкает по значку. — Это ты назиговал или ловко обыграл всех в чехарду?
— Мы не играем, а тренируемся.
— Не обращай внимания, — просит мама. — Он пытается испортить тебе настроение.
Брат может не стараться, настроение и так никакое. Аксель Юнг наорал на меня за то, что я помог Йохану подняться на ноги. Заявил, мол, это слабость, и я на глазах у ребят веду себя как слюнтяй.
Мама обнимает меня, и я прижимаюсь к ней.
— Вам положено любить родину, а не родителей, — говорит Стефан.
— Не обращай внимания, — шепчет мама, целуя меня в макушку, и разжимает руки: ей надо готовить ужин.
— Чему вас сегодня учили? — Стефан разворачивается на стуле, чтобы видеть меня. — Щелкать каблуками? Маршировать по двору? А может… — Он тычет в меня куском хлеба. — Может, вам объясняли по-настоящему важные вещи, что с носатыми людьми надо…
— Стефан, прекрати. — Мама смотрит на него сурово, а на меня с улыбкой. — Радость моя, чем вы сегодня занимались?
Стефан горбится на стуле, чавкает хлебом. Жаль, что он такая заноза.
— С утра мы занимались с гитлерюгендом…
Брат цыкает зубом.
— …а потом изучали траектории. — Рассказываю о маленькой пушке, как мы учились целиться и как это пригодится на поле боя.
— Вот о чем ты мечтаешь? — Челка падает Стефану на глаза, и он убирает ее. — Расстреливать врагов?
— Стефан, оставь его в покое.
— Конечно мечтаю, — подтверждаю я.
— Хорошо они тебя обработали. — Брат качает головой и насмешливо меряет меня взглядом. Почему-то моя форма: коричневая рубашка, черные штаны, черный шарф и черная шапка — кажется ему забавной. — Значит, «Дойчес юнгфольк». Эдакая армия карликовых солдат. Поскорей бы ты ушел из школы.
— Наш папа солдат, — не выдерживаю я. — Храбрый, сильный, как положено. Сражается за фюрера в России, как положено. Я хочу быть как он. А не как ты. Хочу быть настоящим немцем.
— Чтобы быть настоящим немцем, не обязательно ходить в форме.
— Ты бросил школу, лишь бы не попасть в гитлерюгенд. А все потому, что ты трус.
— Есть такое дело, — признает Стефан, будто мои слова ничуть его не задели. — Только знаешь что? Хоть ты обзываешься и мозги тебе промыли основательно, но ты все равно мой младший брат, и я тебя люблю. — Запихав хлеб в рот, он поднимается. — Настал час расплаты. Говори.
— Ни за что. — Я отступаю.
— Говори, что я самый умный и вообще самый-самый.
— Сперва догони.
— Запросто, — ухмыляется он.
Бросаюсь вон. За спиной слышен топот брата.
— Мальчики, потише! — кричит мама. — Не сломайте ничего!
Плохие новости
Назавтра мне исполняется двенадцать. В этот день убивают отца.
Когда я выхожу из спальни, на столе меня ждет подарок, завернутый в оберточную бумагу и перевязанный шпагатом. Мама с братом сидят довольные, но тут раздается стук в дверь. Мама идет открывать, возвращается на кухню с письмом в руках, и праздник заканчивается, и подарок забыт.
Мама сидит и не моргая смотрит на клочок бумаги, а потом уходит в спальню. Вскоре тишину разрывает первый крик.
