Сергей Иванов - В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»
Она остановилась. Под ногами только жёлтые берёзовые пятаки. И запах тоже — крепкий, берёзовый… А кленовых листочков ни одного! Куда идти, где та кленовая роща?
На тонкой ветке отдыхала какая-то птица — она-то знала, куда лететь. Маринка передёрнула плечами. Но не холодно было ей, а тревожно.
Она сразу решила не пугаться. Испугаешься — тогда конец! Она сказала себе: «А что я вообще-то? Пока ещё ничего не случилось. Я даже и не знаю точно, заблудилась я или нет… Погоди… Я пришла вон с той стороны. Туда надо и возвращаться».
Из письмаЗдравствуй, Ира! Ты пишешь, что я давно не писал. Но ты зря заволновалась, у меня лично и у родителей ничего не случилось. Живём хорошо, обосновались на новом месте. Отец здесь встретил двух однокашников по академии, теперь служат вместе, он доволен. Мама опять пошла работать в больницу, как и было у нас… Вернее, теперь уже можно сказать — у вас.
Здесь народу (и вообще всего — машин, улиц) куда больше, чем у вас. И я пока хожу какой-то не то удивлённый, не то сонный. И думаю: неужели я здесь буду жить?! Вчера пошёл мамино пальто из химчистки забирать и заблудился. Ну это естественно — новый город, я ещё ничего не знаю.
Боксёрской секции здесь нет. Здесь бы ты пригодилась со своим волейболом. В этой школе он почему-то выбран как главный спорт. По-моему, глупо. Я в волейбольную секцию идти не хочу. Да меня бы и не взяли.
Ира! Я тебе должен сказать одну вещь. Всё собираюсь, а сказать всё никак не выходит. Не получается! Как будто бы я трус. Но я не трус. Ты же про это знаешь и сама говорила и даже решила со мной дружить из-за того, что я далеко не трус (как ты сказала).
Ира! Мне очень неудобно тебе это говорить. Но я всё-таки тебе скажу. Я здесь, очень хочу дружить с одной девочкой. У меня пока ничего не получается. Но я своего добьюсь, ты же это знаешь! Её зовут неважно как. Я бы вообще мог тебе про это не писать. Но так было бы нечестно, правильно?
Привет всем ребятам и учителям.
* * *Березняк скоро кончился. Пошли высокие старые ели. Стало темнее и глуше. Толпа серых молчаливых деревьев казалась бесконечной. Дятел, нисколько не боясь человеческого существа, обмолачивал шишку. И снова Маринка подумала, что эта птица здесь — хозяин. А она — гостья незваная!
И ещё страшно было, что дятел её нисколько не боится. Непуганый дятел. Значит, она далеко забралась куда-то… Она подумала: а что, если ей крикнуть? Какое-нибудь там самое безобидное: «Эге-гей!» Ведь далеко она забраться не могла — услышат! В самом деле, не одна же она в этом лесу… Дятел продолжал молотить шишку.
— Эге-гей! Э-эй!..
Дятел соскочил с дерева и помчался прочь, быстро ударяя по воздуху крыльями, подныривая от трусливого усердия вверх-вниз, вверх-вниз… И всё. И больше ничего не пошевелилось!
От крика этого Маринке сразу стало не по себе. То ещё ничего было, а как крикнула… Ох, никому мы не посоветуем кричать в пустом, вечереющем лесу!
И волосы у Маринки зашевелились на голове, когда что-то прошуршало в заросли молодых тёмно-зелёных ёлок. Она прижалась к корявому стволу, понимая, что пачкает смолой юбку, но не в силах была двинуться…
В следующую секунду такое облегчение свалилось на неё, такая радостная тяжесть, что она не выдержала, опустилась на корточки, проехав юбочкой по шершавой, смоляной, наверное, коре, и заплакала.
И, заплакав, опять стала обретать силы. Она плакала и злилась, что не может остановить слёз.
Перед нею, но всё же шагах в пяти, почтительно стоял человек по фамилии Стаин. Невысокое его социальное положение определялось уже тем, что он был новичок. Явился в класс числа десятого сентября. Из-под его форменной куртки выглядывала довольно-таки простецкая ковбойка.
Дня через два на физкультуре, когда они выстроились по линии баскетбольной площадки и все сверкали шортиками или красивыми трусиками, Стаин один оказался в длинных сатиновых трусах, которые обычно называют «семейными». На ногах его красовались чёрные полуботинки на микропоре, в которых он обычно ходил. А в семейные трусы была вправлена та самая ковбойка.
Физкультурник Степан Семёнович осмотрел строй. Подчёркнуто остановил взгляд на Стаине:
— Вот ты, шаг вперёд.
— Извиняюсь, — сказал Стаин, — позабыл, шо у вас сегодня физра.
— Стань в строй, физра! — сухо бросил Степан Семёнович. — В таком виде допускаю тебя до своего предмета в последний раз!
Эта позорная история, эти «извиняюсь», «шо», «физра» сильно испортили репутацию Стаина. Народ между собой стал называть его «Семьянин».
В довершение этой комедии Семьянин дежурно влюбился в Маринку. Тут не было ничего, как говорится, предосудительного, наоборот — нормальная вещь. Но и влюбился-то он как-то не по-человечески.
У Маринки был целый класс подданных. Да ещё из других государств на неё приходили поглазеть. И она, даже при всём своём желании, не могла выделять кого-то. Все это так или иначе понимали: королева есть королева.
Семьянин же не желал понимать, что Маринка — личность музейная. «Коллекционная девочка» — как сказал один известный девятиклассник.
Может, формулировка эта была пошловатой, но в то же время она отражала суть вопроса.
А Семьянин всем своим видом… действительно — чуть ли не требовал, чтобы Маринка дружила только с ним одним. И без конца лез со своими разговорами, яблоками и тому подобное. Ясно, что Маринка этого и двух дней не потерпела. Потому что есть правила: всем хорошо, всем интересно. А ты если не можешь играть, так и не лезь!
Тогда Семьянин избрал другую тактику. Он вообще перестал с ней разговаривать, не приближался более чем шага на три. Но куда бы Маринка ни посмотрела, она почти непременно натыкалась на его угрюмую физиономию и серые глаза, глядевшие из-под густых насупленных бровей.
Постыдное это глядение тянулось уже недели три. Народ, естественно, веселился от души. И Маринка таким образом хоть и косвенно, однако тоже стала объектом для хохмочек. Это, конечно, никому бы не понравилось, а тем более ей, признанной королеве!
А теперь ещё оказалось, что Семьянин посмел следить за нею даже в лесу. Коленки его мешковатых джинсов волдырились и были в земле. Значит, он за нею полз, как какой-нибудь волк за Красной Шапочкой.
Маринка всё плакала, сидя на корточках, и никак не могла унять слёз. Страх прошёл, но теперь ей было ужасно обидно. До каких же пор это будет продолжаться!
— Неужели ты не понимаешь, что это низко! — крикнула она. — Низко! Мало ли что я собиралась здесь делать.
Семьянин стоял с опущенной головой.
— Не беспокойся, — сказал он тихо. — Я никогда не подсматриваю!
Маринка вскочила, опять корябнув юбочкой по стволу.
— Надо же, какой благородный выискался! А ну иди отсюда на фиг!
— Не пойду!
— Как миленький пойдёшь! Или ты только ползать умеешь? — Она усмехнулась.
Семьянин пошлёпал ладонями по своим зелёно-земляным коленям и сказал:
— А зачем ты кричала тогда? Я же слышал, что ты испугалась… И поэтому я никуда без тебя не пойду!
По правде говоря, Маринке понравился его ответ. Но она не позволила себе этого признать, только подумала: «Да пускай остаётся. Я же всё равно не знаю, куда идти».
— Ну пошли. — Она дёрнула плечом. — Только если ты ко мне приблизишься…
— Не буду я к тебе приближаться.
Они постояли несколько секунд.
Но в лесу, в этой серой еловой тишине, показалось обоим, что очень долго.
— Ты знаешь, куда идти-то? — как можно небрежнее спросила Маринка.
— Я?.. Это… — Он растерянно посмотрел налево, направо, впервые понимая то, что несколько минут назад уже поняла Маринка. — Я же всё время прятался и… это…
— Ползал? — спросила Маринка ехидно.
— Я вообще, понимаешь, раньше жил в степной полосе. И ваших лесов я совершенно не представляю.
«В степной полосе»…
Ну и текстики же он выдаёт! Как в «Географии»! Маринке стало даже весело.
— Идём уж… степняк!
И спокойно пошла вперёд, совершенно уверенная в своей стройности.
* * *Лес теперь не казался ей таким угрюмым, а главное, она уверена была, что вот сейчас, сейчас вся эта ерунда кончится и они… вернее, она выйдет на картофельное поле или куда-то поблизости. Или хотя бы услышит ребят… Семьянин плёлся чуть сзади и сбоку. Это её смешило.
Так они шли…
А лес был совсем незнаком. Он уводил куда-то в низину, сырел… Наконец Маринка просто вынуждена была остановиться, когда под ногой у неё выступила вода и булькнул, как ойкнул, подозрительный болотный пузырь.
— Ну?! — спросила Маринка требовательно.
Семьянин пожал плечами. Он ни капли не чувствовал себя виноватым. Он размышлял, дубина!
— Делать-то что-нибудь будем?
— А ты зачем сюда пошла? Я думал, ты знала…
— Я-то хоть пошла, а ты вообще стоял!
