Валентина Дмитриева - Малыш и Жучка
— Будет, Малыш, я уже тебе десять раз рассказывала. Теперь ты мне расскажи.
— Да чего же я тебе расскажу? — Малыш призадумался. — Постой, сейчас расскажу! Жил-был старик со старухой, у них был четверик с осьмухой…
Он останавливался и начинал чесать в затылке.
— Ну, — говорила Анна Михайловна, — дальше-то что?
— Ну, и нет ничего! Всё.
Анна Михайловна смеялась, а Малыш был очень доволен, что развеселил ее своей сказкой.
Чаще всего он рассказывал ей о себе, о своей семье, о том, как они жили при бате. При бате-то им еще ничего было, а когда он помер, лошадь продали, и не то что гостинцев — и хлебца-то нету.
При этих воспоминаниях Малыш затуманивался, и его большие ясные глаза становились печальны, как у большого. Но Анна Михайловна не давала ему задумываться.
— Ну, Малыш, ничего! — говорила она, ласково поглаживая его по голове. — Вот вырастешь большой и сам будешь, как батя.
Малыш оживлялся.
— Как вырасту большой, сейчас лошадь куплю! Пахать сам буду. Хорошую лошадь куплю — гнедую. А корову ты нашу видала?
— Нет, не видала.
— Вот я тебе ее покажу, когда к нам придешь. Ее Лыской зовут. У нее лысинка на лбу, оттого она и Лыска. Я корову люблю… Ее нельзя бить-то — она кормилица.
— Никого не надо бить, Малыш.
— Я не стану бить. Я, как вырасту большой, буду добрый, как батя. Избу новую выстрою, чтобы светлая была, вот как школа наша. Потом всем гостинцев накуплю, мамушке шубу новую сошью, сестрам — сарафаны, а Дунятке — пряников куплю. И тебе гостинцев тоже куплю.
— Ну, вот спасибо, Малыш, что и меня не забыл!
— А то как же! Я тебя люблю. Вот как избу новую построим, ты тогда к нам жить переходи.
— Хорошо. А школа как же?
— А в школу мы на лошади ездить будем. Ведь тогда у нас лошадь будет!
В таких разговорах проходил вечер. После ужина глаза Малыша начинали слипаться, и он незаметно засыпал у печки, свернувшись калачиком рядом с Жучкой. Анна Михайловна сонного переносила его на постель, а Жучка, подобрав остатки ужина, отправлялась на улицу караулить школу, и всю ночь под окнами слышался ее звонкий лай.
VI
Однако как ни хорошо было Малышу в школе, и тепло, и сытно, и Анна Михайловна сказки рассказывает, а все-таки он начинал скучать о своих, если мороз задерживал его у учительницы на несколько дней.
Часто по вечерам, сидя за аспидной доской, он вдруг поднимал голову и начинал прислушиваться к завыванию ветра. Потом вздыхал и задумывался, пристально глядя на лампу.
— Ты что, Малыш, задумался? — спрашивала учительница.
— Что-то теперь наши делают? — отвечал Малыш. — Холодно, небось, у них, страшно… без меня-то…
— Ну, чего же страшно?
— А как же… Ну, как вдруг волки?
— Волки в избу не полезут.
— А разбойники?
— Ну, какие разбойники! У нас в селе их нет.
— А все-таки им со мной веселее. Все-таки я мужик!
— Ах ты, мужик! — смеялась Анна Михайловна. — Ну-ка, давай поборемся, кто кого одолеет!
Но эти шутки не веселили Малыша. Спустившись на пол, он садился около Жучки, обнимал ее косматую шею и начинал с ней тихонько разговаривать:
— Жучка, а Жучка! Хочешь домой, Жучка? Хорошо у нас дома-то, а? Небось, матушка прядет, Анютка тоже прядет, Машутка Дунятку качает… А Лыске, небось, холодно-холодно… Ревет Лыска. Может, они нынче не ели ничего, Жучка, а? А мамушка, небось, соскучилась об нас, говорит: «И где мой Федюнька?»
На глазах у него навертывались слезы, а Жучка, чувствуя, что маленький хозяин невесел, начинала тихонько подвизгивать и лизала его в лицо.
— А что, Малыш, соскучился, верно? — спрашивала Анна Михайловна, слушая эти разговоры.
Малыш немного конфузился и, чтобы не обидеть учительницу, отвечал:
— Не… ничего… А вот мамушка, небось, соскучилась…
— Ну что ж, вот завтра пойдешь к ней, повидаешься! — старалась успокоить его учительница.
От этих слов Малыш веселел, а на другой день, как только кончалось ученье, он отправлялся домой, непременно с каким-нибудь гостинцем за пазухой. Переночевав у своих, он возвращался в школу веселый и рассказывал Анне Михайловне разные новости: про волка, который у соседа овцу загрыз, про Дунятку, про Лыску… И опять всё шло по-прежнему.
VII
Однажды у учительницы пекли хлебы. Еще с утра Малыш всё толковал о том, что пойдет нынче домой, а когда сели обедать и на столе появились аппетитные ломти горячего хлеба, от которого шел душистый пар, он решительно заявил:
— Тетенька, я мамушке горяченького хлебца отнесу! Можно?
— Ну что ж, — сказала Анна Михайловна, — вот пообедаем, и пойдешь.
Но не успели они еще и кашу доесть, как повалил снег, да такой густой, что в школе сразу потемнело, будто в сумерки.
— Ох, Малыш! — произнесла учительница. — Погляди-ка в окно, как ты пойдешь?
Малыш опечалился и даже ложку положил.
— Нет, тетенька, я уж пойду! — сказал он умоляющим голосом. — Небось, я дорогу-то знаю!
Анне Михайловне очень не хотелось отпускать Малыша в такую погоду, но он так глядел на нее, так просил отпустить его, что она не могла ему отказать.
Она укутала Малыша, обвязала теплым платком, положила ему за пазуху хлеба, и он отправился. Жучка побежала за ним, и оба исчезли в вихре белых снежинок, крутившихся в воздухе.
Анна Михайловна, проводив Малыша, вернулась в школу и села было читать. Но ей не читалось: она всё думала о Малыше и беспрестанно подходила к окну. На улице разыгралась настоящая метель. Небо совсем слилось с землею, дорогу замело, и сквозь вой ветра чуть-чуть доносились унылые звуки колокола, в который звонили для того, чтобы проезжие и прохожие, застигнутые метелью в поле, не заблудились. Потом начало быстро темнеть.
«Ах, и зачем я его отпустила? — в беспокойстве думала Анна Михайловна. — Или хоть бы сама с ним пошла… Куда такому малышу дойти!»
Наконец она не вытерпела, оделась потеплее и вышла на улицу. Но на пороге глаза ей засыпало снегом, а ветер чуть не сбил с ног. Идти одной было невозможно. Она зашла к соседке, рассказала ей, в чем дело, и попросила кого-нибудь проводить ее до Федосьиной избы. Вызвался сын соседки, Иван. Он живо оделся, взял палку от собак, засветил фонарь, и они вышли. Но едва только они отворили дверь, как порывом ветра задуло фонарь, и они очутились в темноте.
Снег валил хлопьями. Огоньки в избах чуть-чуть брезжили сквозь метель. Иван пошел вперед, ощупывая палкой дорогу; Анна Михайловна — за ним. Идти было трудно: дорогу замело, и они беспрестанно проваливались в глубокий рыхлый снег.
Наконец кое-как добрались до Федосьиной избушки и постучались.
Им отворила сама Федосья, удивленная и испуганная.
— А Малыш где? — спросила Анна Михайловна, вбегая в избу и оглядываясь.
— Малыш? — сказала Федосья побледнев. — Да он, как вчерась в школу ушел, с той поры и не приходил…
Анна Михайловна от ужаса не могла слова выговорить и без сил опустилась на лавку. Федосья глядела на нее во все глаза и бледнела всё больше и больше. Вдруг она всё поняла, ударилась головой о стол и зарыдала. Дети, гревшиеся на печи, тоже подняли крик.
Анна Михайловна опомнилась.
— Что же теперь делать? — проговорила она, вся дрожа, как в лихорадке. — Иван, пойдем… соберем соседей. Искать надо…
Иван побежал к соседям. Никто еще не спал, и в Федосьину избу стал собираться народ. Все охали, жалели Малыша, утешали Федосью. Но она, обезумев от горя, не слушала никаких утешений и, бросаясь от одного к другому, падала на колени и причитала:
— Родименькие!.. Голубчики!.. Пожалейте вы меня, бедную… — Сыночек… Федюнька… один ведь у меня он… Отыщите вы его… Батюшки мои!
— Да где же его теперь найдешь? — сказал кто-то. — Ишь ведь метет, зги не видно… Свалился, небось, где-нибудь в овраге и застыл, — много ли ему нужно? Никак невозможно найти.
Анна Михайловна заплакала, а Федосья замертво упала на пол. Соседки бросились брызгать на нее водой, а мужики стояли, столпившись у дверей, и мрачно смотрели на несчастную женщину.
— Жалко Малыша!.. Пропал малый… Эдакая вьюга! Большой — и то собьется с дороги, — перешептывались они.
Вдруг в избу, весь заметенный снегом, запыхавшись, вбежал мальчик лет четырнадцати, сын соседа Федосьи, и взволнованно сказал:
— На гумнах собака какая-то воет… Так и воет, так и воет… Страсть!
— Какая собака? Чего ты врешь? — послышались голоса.
— Право, воет… Я уж давно слышал, да думал — это волк… А она всё воет. Как ветром с гумна подует, так и слышно…
— Постой, да не Жучка ли это? — крикнул кто-то радостно. — Может, Жучка… Ведь она с ним была!
— Это Жучка, Жучка! — заговорила Анна Михайловна вскакивая. — Пойдемте, пойдемте скорее! Жучка! Она с ним ушла… Пойдемте!..
Народ гурьбой повалил из избы. Мужики взяли лопаты, заступы, фонари.
