Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид

Бобби насмешливо фыркнул.

— Все это рухнуло с сотню лет тому назад, — сообщил он. — Наверняка остаток продержится еще лет сто или больше.

Бобби протиснулся в щель. Мелькнув в последний раз, его ноги скрылись из виду, чтобы вскоре уступить место ухмылке.

— Струсили, мистер Уотсон?

— А он и правда там?

— Правда. Правда-правда-правда, — закивал Бобби, просовывая в щель свою руку. — Подтянуть, а?

Стиснув зубы, я полез за ним. Извиваясь, забрался в щель и на животе скатился по груде камня ниже, в более густую темноту. Бобби сидел на корточках в сторонке, поджидая меня.

— Да вы смельчак, мистер Уотсон! — шепнул он.

Казалось, наши голоса повисали в неподвижном морозном воздухе. Здесь пахло углем, и пылью, и сыростью. Мокрые штаны липли к ногам, я дрожал всем телом и думал о своем доме, о теплой кухне. Я сказал себе: «Хватит, пора возвращаться», но уже понимал, что назад дороги нет, что лежавшая перед нами тьма и пугает меня, и манит. Я сунул руку в карман куртки, нащупал там аммонита и сжал его в кулаке.

— Самое сложное уже позади, мистер Уотсон. Дальше будет проще.

Я молчал.

— Что, страшно? — спросил Бобби. В его шепоте мне послышалась издевка.

— Просто отведи меня к нему, — отрезал я.

Пожав плечами, Бобби двинулся вперед.

— Тут лучше пригнуться, — бросил он за спину. — И под ноги смотри.

Предупреждение было уместным. Я бился головой и плечами о балки, подпорки и выступы скал, а под конец чуть не растянулся на полу, когда мои подошвы поехали по мелким камням. Всю дорогу я не сводил глаз с шедшего впереди Бобби, согнутого в три погибели, старался ступать след в след. Шли мы долго, а потом вдруг увидели впереди слабое мерцание.

— Гляди, — прошептал Бобби, тыча вперед пальцем. — Видишь?

— Это он?

— Он самый.

Вздрогнув, я ускорил шаг, чтобы сквозь хаос теней выйти к свету и неподвижно застыть. Прямо передо мною стоял, напружинясь, собачий силуэт — черный на фоне пламени, — и силуэт этот угрожающе рычал. Потом голос подал Эскью: «Сидеть, Джакс!», а потом, насмешливо посмеиваясь, показался и сам.

— Вот и мистер Уотсон, — прошептал он. — Проходи, не стесняйся…

Опять этот ехидный смех.

— Я ведь говорил, что сам выберу место и время?

Туннель здесь расширялся, прежде чем разделиться надвое. В центре перед развилкой горел небольшой костер. У одной из стен был свален сушняк — ветки боярышника и щепки от сломанных столбов-подпорок. У огня были расставлены и разложены ведерко талого снега, парочка освежеванных кроликов в жестяной миске, вертела и вилки, небольшой топорик, охотничий нож и пачка сигарет. Поодаль свалены в кучу одеяла. Пес улегся и теперь зорко наблюдал за мной: зубы и глаза блестят в темноте, из приоткрытой пасти капает слюна.

— Чувствуй себя как дома, — повел рукой Эскью.

Присев, он подбросил в костер несколько веток. Внезапная вспышка дала мне заметить нарисованные на стенах ухмылки зверей и демонов, вырезанные в камне имена. Чтобы прикурить сигарету, Эскью опустил лицо к самому пламени.

— Эскью… — оторопело произнес я, — это же опасно. Если поблизости окажется скопление газа, тогда…

— Ба-бах! — прошептал он. — Тогда — ба-бах! И от нас не останется даже головешек.

Бобби нервно хихикнул.

— Цыц… — шикнул на него Эскью.

Мы смотрели друг на друга над языками пламени. Я видел запекшуюся на его лбу кровь, шарф из кроличьих шкурок на шее. Длинные волосы, грязные и спутанные.

— Так и знал, что ты придешь, — заговорил Эскью. — В тебе есть нечто особенное, ты выделяешься из толпы. Я это знал…

— Твоя мама ищет тебя, Эскью.

Он опустил взгляд.

— Плачет и ходит повсюду с ребенком на руках, ищет тебя.

— Решила, что я помер? Может, этим все и кончится. Может, так оно и лучше.

— Возвращайся со мной, Эскью.

Подкинув в костер веток, он расстегнул рубаху. На груди Эскью были намалеваны фигурки животных и лица людей, а на шее болталось самодельное ожерелье: осколки каменного угля, высушенные ягоды, кроличьи косточки и крохотный череп какого-то зверька. Подняв тушки кроликов, он грязными руками насадил их на вертела, а те уложил на камни по обе стороны костра. При этом Эскью вовсю кряхтел и тихонько подвывал:

— Ух… Ух… Ай-е-е-е-е-е…

Рассмеялся, глядя мне в глаза:

— Пещерный человек… — сказал он. — Дикарь, троглодит… Частенько я слышал эти клички. Так называли меня люди: чертов дикарь. Ух. Ух. Ай-е… Что ж, теперь ясно: они не ошибались.

Бобби опять хохотнул, и Эскью прыгнул к нему, прижал к земле и склонился над поверженным, стоя на коленях. Дотянулся до топорика и высоко поднял его над головой Бобби.

— Ай-е-е-е-е-е! — выкрикнул Эскью. — Ай-е-е- е-е-е! Умри, скотина!

Резко опустив топорик, он остановил лезвие в дюйме от затылка Бобби. Повернулся ко мне, чтобы пояснить:

— Милосердие. Капелька дикарского снисхождения.

После этого Эскью уронил свой свирепый взгляд на лицо Бобби.

— Пошел вон, — сквозь зубы процедил он. — И запомни: никому ни слова. Если ослушаешься, я тебя разыщу. Джакс порвет тебя на кусочки, понял?

— На кусочки… — дрожащим голоском согласился Бобби.

Эскью поднялся сам, рывком поднял Бобби на ноги и подпихнул к выходу. Мы оба проследили за тем, как щуплая фигура мальчишки растворилась в темноте, а после слушали, как тот, спотыкаясь, спешит выбраться в объятия самой долгой из всех ночей. Когда все стихло, Эскью вновь повернулся ко мне, и в его глазах я прочел: здесь, внизу, ты сам по себе, мистер Уотсон.

Отложив топорик в сторону, он бросил в пламя новую порцию веток, стянул с себя рубаху и, полуголый, подсел к костру: грязная кожа блестит от жара, усталые глаза налиты тьмой.

— Смерть пришла, — прошептал он.

Тридцать

Дикий пес Джакс устроился у выхода в основной туннель, зажав между передними лапами кость с ошметками мяса. Блестели глаза и зубы, из пасти сочилась слюна: тихо рыча, Джакс был начеку.

Я тер глаза. Их саднило дымом от горящих ветвей, от запекшейся кроличьей плоти. Дым низко висел над нами, потихоньку уплывал в примыкающие туннели.

Эскью смотрел на меня с улыбкой.

— Мы оба исчезли, Кит, — сказал он. — Смерть все-таки пришла. Это она и есть.

— Эскью, что за бред ты… — выдохнул я.

Он уставился в мое лицо, перевел взгляд на стену. Повернувшись туда же, я увидел вырезанные в камне буквы:

— Я и ты… — прошептал он.

— Нет. Не я и не ты! Это случилось давным-давно. Они были детьми бедняков, кого силой загоняли работать в шахту. Их давно уже нет.

— Уже нет, говоришь? — улыбнулся Эскью.

Мы прислушались. И услыхали их, сквозь пощелкивание горящих веток и шипение жира в огне. Они шептались в туннелях. Мы подняли глаза и увидели их там — затянутых дымкой, отчасти скрытых во тьме: несчастные маленькие подобия нас самих, пристально взирающие на нас из бездны прошлого.

— Видишь? — прошептал Эскью.

— Да, вижу.

— Еще бы не видел!.. Одни видят, другие нет. Я и ты из одного теста слеплены.

Он перевернул вертела с кроликами, насытив пламя каплями крови и жира.

— Ты не притворялся… — уронил Эскью.

— Чего?

— «Чего-чего?» Когда мы играли, ты не притворялся.

— Нет, не притворялся.

— Все исчезало. Не оставалось ничего.

— Да.

— Это и есть Смерть. Кое-кто знает, каково это — умереть. Другие и понятия об этом не имеют. А ты и я, мы с тобой одинаковы.

Облизнув пальцы, он подбросил в огонь еще пару веток.

— Джон Эскью, тринадцати лет от роду, — прошептал он. — Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.