Хольгер Пукк - Виллу-филателист
— Оно, конечно, на таком бы можно… — сразу согласился Эйнар. — Шлепнулся бы с берега в реку, по реке — в море, там взмыл бы в воздух и — бац — спустился бы на остров…
— На остров Сарвику, например, — сказал Райнер. — А ты что думаешь, что такая машина только фантазия? Я где-то про такое читал, даже испытания проводят.
— Конечно! Почему бы не испытать… А вот мы даже самым обыкновенным образом не побываем на острове Сарвику. Разве можно везти детей морем… Интересно, какое тут расстояние?
— Метров двести, не больше!
— Боже мой! Двести метров открытого моря! Ой-уй-ай! — произнес Эйнар, подражая голосу молодой воспитательницы.
Это у него получилось довольно здорово. Даже настолько, что Райнер долго смеялся и посоветовал Эйнару податься на эстраду.
Ребята снова замолчали. Лимонад был выпит, шашки не завлекали. Жара настолько разморила, что зубоскалить тоже уже не хотелось. Только вода могла еще подбодрить, притом, конечно, морская. В реке вода теплая.
И они пошли к морю. Брели берегом, взбирались на камни, кидали в воду камешки, зарывались в песок и снова плюхались в воду. Но полного удовлетворения все равно не испытывали. И это злило их, а вскоре даже слегка притормозило их забавы. После того как в песке была выкопана яма и они здорово облепили друг друга грязью, не оставалось ничего другого, как сесть и прислониться спиной к камню.
На реке показались две лодки. О своем появлении они заявили веселым громким смехом, пением и звуками гитары. Тот самый долговязый парень, который накануне подпирал сосну, сидел на носу первой лодки, наяривал на ярко-желтой гармошке и пел.
Обе лодки были набиты мальчишками и девчонками. Верхние бортовые доски лишь на пядь выступали из-под воды. Весла поднимались и опускались. Но тяжелогруженые лодки с ребятами продвигались, как черепахи.
«Ну и что ж, что медленно… — могли крикнуть плывущие. — Главное, движемся! Главное, что куда-то собрались!»
Эйнар пригляделся.
Вот чудеса! И девчонка-воспитательница в лодке! Опустила руки в воду и подпевает под гитару!
Райнер глазел на вещи в лодке.
Вот это да! Котел прихватили и палатку… Наверное, останутся на ночь… Видимо, на остров… Куда же еще…
Звуки гитары, песня, смех и лодки удалялись из устья реки.
Теперь путешественники были уже в море, среди дремлющих валунов. Много ли там осталось до острова…
— Ну и печет! — проворчал Эйнар и, набрав пригоршню воды, плеснул себе на голову и плечи.
— Эй! Ты чего брызгаешься! — отскочил в сторону Райнер. Его голос прозвучал так зло, будто Эйнар облил его из ведра.
— Да что тут такого! Ты же не девчонка какая-то! — посмеялся Эйнар.
— Очень даже такое! — огрызнулся Райнер.
Оба вдруг нахохлились. Еще одно высказывание, и кто знает, что могло случиться. Может, руки бы в ход пошли. К счастью, откуда ни возьмись, появился длинный и тощий парень, который пел в автобусе громким голосом. Эйнар и с ним пытался договориться до Рейнера, но тщетно.
Появление парня было своеобразным. Он выскочил из-за куста, побежал пригнувшись по галечному берегу и бухнулся на живот за довольно большим валуном. Глаза же его были все время прикованы к двум лодкам. Он явно действовал по принципу: наблюдай, но сам оставайся незамеченным.
— Что за цирк ты здесь устраиваешь! — гаркнул Райнер.
Долговязый разведчик испугался. Конечно, у него не было времени обратить внимание, что соседний камень сзади уже обжит.
— Да я ничего… Просто наблюдаю… Не наблюдаю… а смотрю…
— Чего подглядывать-то! Поехал бы с ними, раз душа просится! — бросил Эйнар.
— С ними, конечно… Только лодки… Лодки казались мне развалюхами… В другой раз, если… если… — совсем запутался парень.
— Если они сегодня не пойдут на дно? — с издевкой вставил Эйнар.
— Нет, почему же сразу на дно… Я только… — начал было опять долговязый, но Райнер махнул рукой:
— Хватит! Картина ясная. Твое «я» раскрылось перед нами!
Эйнар прыснул.
Но долговязый неожиданно сердито сверкнул глазами и на удивление резко и кратко проговорил:
— Тогда уж мы все втроем одинаково попахиваем!
Райнер только теперь по-настоящему вышел из себя:
— Послушай ты, жердина! Давай сматывайся!
Эйнар схватил камень.
Долговязый не стал дожидаться последующих событий. На его счастье, рядом начинался можжевельник.
Райнер и Эйнар некоторое время молча смотрели на море.
Лодки достигли острова. Ребячья орава, словно стая кузнечиков, кинулась покорять необжитые земли. Судя по крикам, потрясающие открытия были прямо-таки повсюду. Если ничего другого, то гнезда птиц-смеховушек были там на каждом шагу.
Это до того злило, что Райнер не вытерпел:
— И чего этот столб о себе думает! Приходит других своей шапкой мерить!
— Надо было дать ему как следует! — фыркнул Эйнар.
Райнер молчал некоторое время. Затем спросил:
— А за что?
— Дурак! — презрительно сказал Эйнар.
— Хорошо, что сам все понимаешь! — улыбнулся Райнер.
На это Эйнар не смог ничего ответить.
На острове кипела жизнь. Долговязый покачивался среди можжевельника словно флюгер. На берегу, возле огромного валуна, Эйнар и Райнер уставились друг на друга.
Шел всего второй день в лагере.
Весенняя радость
У Лээло сегодня плохой день. С раннего утра все что-то происходило такое, отчего сжимало сердце. Боль эта словно горечь, от которой невозможно избавиться. Хуже того. С каждой новой неприятностью она становилась все горше, разливалась по всему телу, охватывала все мысли и каждое движение, делала Лээло безразличной и отупевшей. Даже странно, как это она выбралась сегодня за поселок в Приречный лес. По дороге из школы домой она была уверена, что не пойдет туда. Просто не было желания. И все же пошла. Может, по привычке, ведь седьмой год уже они приходят сюда встречать весну. Этого обычая класс придерживался без всякого принуждения: погожим весенним днем решали, что пойдут в Приречный лес, и отправлялись. Кто пешком, кто на велосипеде. Гуляли под соснами. Девчонки рвали подснежники. Мальчишки скатывали из последних остатков пористого снега последние снежные комья. Наконец, разводили костер…
Сейчас, сидя возле костра, Лээло хотела как бы наконец освободиться от плохого дня. Хотела перечеркнуть его, навсегда забыть. Но забыть было невозможно. Резкие слова, злые лица, неприятные сцены — все скучивается и прямо-таки наваливается на нее.
Сегодня у костра с ними еще и гость: высокий, в очках, писатель, с прической старого хуторянина. Речь его льется, как родник. Он рассказывает о Сиккере-Поккере, который живет в радиоприемнике, и о Соте-Поте, который больше всего на свете обожает рыбий жир, — в общем, о героях своей новой книги.
Лээло слушает, и все неприятное улетучивается, исчезает за встрепанными волосами писателя, уплывает все дальше и дальше.
Вот уже Сиккер-Поккер переколотил все радиолампы, а Сота-Пота выпил последнюю каплю рыбьего жира. Над обитателями малышачьего царства нависла угроза нехватки информации и витаминного голода. И Лээло чувствует, что вер недоброе — злые слова, лица и сцены — опять возвращается. Оно уже за спиной писателя, проходит сквозь него. Сиккер-Поккер и Сота-Пота не в силах отогнать неприятные ощущения Лээло обратно в лес. Все уже вернулось к ней: резкие слова, злые лица, неприятные эпизоды…
Звенит звонок. Лээло просыпается. Нащупывает будильник. Звона больше нет. И тут же пугается: опять звонок! Но это уже телефон! Она выбирается из-под одеяла, протягивает руку к выключателю, чтобы зажечь свет, и спешит в переднюю, где уже в который раз призывно звенит телефон. Она поднимает трубку.
— Алло!
В ответ раздается сердитый голос:
— Позовите Юри!
— У нас нет Юри, — отвечает Лээло, — это четыреста семьдесят пять восемьсот девяносто восемь.
— Как нет! — орет злой голос так громко, словно говорит не по телефону, а пытается докричаться прямо через весь город. — А где же он тогда?
— Он здесь просто не проживает… — пытается объяснить она, Лээло.
— Должен проживать, не ври! — гаркают ей в ухо.
— Вас неправильно соединили, — говорит она, с трудом сохраняя спокойствие.
Теперь на другом конце провода уже по-настоящему выходят из себя:
— Чертова девчонка! Чего же ты морочишь голову так долго! Сказала бы сразу… Пускают детей к телефону…
Разговор обрывается. Лээло успевает глянуть на часы. Половина шестого. Снова звонок. И опять чертыхания. Так повторяется еще три раза. Хорошо, что мама с папой спят в комнате за кухней и что двери закрыты. Им звонок не слышен. Но чувство несправедливости, рожденное злым голосом и чертыханием забирается в постель вместе с Лээло и не дает ей заснуть. Обида давит, и чем больше Лээло думает о случившемся, тем горше делается обида. Наконец сон все же одолевает ее.
