Вячеслав Сукачев - Белые птицы детства
— Ну вот... — В руках у деда последняя гильза. — А это будет твой патрон. Мы его специально для тебя зарядим.
И все остальные патроны перестают существовать для Серёжи, потому что есть на свете один-разъединственный патрон, который принадлежит только ему.
— Держи, — протягивает дед запыжованный и готовый к бою патрон, — да не потеряй где-нибудь.
Потерять?! Серёжа обеими руками принимает патрон и бестолково кружится по кухне, не зная куда с ним деться. Наконец он бежит в горницу и прячет патрон под подушку. Он едва лишь дожидается бабушку с вечерним парным молоком, быстро выпивает полную кружку и тут же идёт укладываться спать.
— Это что с нашим парнем случилось? — удивляется бабушка. — В такую светорань спать засобирался.
— Пусть отдохнёт, — улыбается дед, убирая со стола охотничьи припасы, — завтра на Ванькину протоку поедем. Сегодня Мефодий сказывал, что ночью гусь пошёл.
— Так я корову доила и то слышала, как твои гуси курлыкают, — зашумела сепаратором бабушка. — Пока вы соберётесь, он весь и пройдёт.
— Ничего, и на нашу долю останется, спокойно отвечает дед и, свернув новую цигарку, выходит покурить на крыльцо.
2— Вставай, Серёжа, на дворе уже развиднять начинает.
Дед легонько трогает внука за плечо. Серёжа сладко жмурится, потягивается, но, вспомнив, зачем его будит дед, мгновенно вскакивает с постели. На кухне, даже не присаживаясь к столу, они выпивают по кружке молока, дед туго затягивает рюкзак, снимает с гвоздя двустволку и спрашивает Серёжу:
— Патрон-то не забыл?
— Нет. — Серёжа разжимает кулак и показывает тяжело блестящий в рассветных сумерках патрон.
— Тогда пошли. Нам, Серёга, до восхода солнца поспеть надобно.
Они выходят из дома, спускаются к Ванькиной протоке, сталкивают лодку на воду, и дед, взявшись за вёсла, сильно и быстро гребёт. Серёжа, устроившись в носовой части плоскодонки, тревожно и вопросительно смотрит поверх леса в ту сторону, где должно показаться солнце. Пока его нет, но редкие облака уже подкрашены розовым светом, и Серёжа мысленно торопит деда. А Ванькина протока знай себе петляет по широкой луговине, уворачиваясь то от правого, то от левого берегов, пышно поросших осокой, купальницей и чемерицей Изредка над головой Серёжи пронзительно свистят чьи-то невидимые крылья, а один раз в стороне от протоки, возле самого леса, звонко рассыпался громкий крик: «Ку-ку-куак! Ку-ку-куак! Ку-ку-куак!» Серёжа даже вздрогнул от неожиданности и вопросительно посмотрел на деда.
— Гагара кричит, — пояснил дедушка. — Там озерко, вот она и зорюется, подружкам о себе знать даёт.
А над протокой и лугом вновь раздался серебристо-чистый крик: «Ку-ку-куак! Ку-ку-куак!»
Серёжа пытается представить гагару, но вместо птицы ему почему-то представляется большой, очень большой заяц. Он сидит на задних лапах и оказывается выше Серёжи, а если мерить вместе с длинными, похожими на листья ландыша, ушами, то даже выше деда. Серёжа удивляется и хочет спросить у дедушки, почему заяц такой большой, но в это время странный и непонятный заяц сильно ударяет лапой по дереву, и с листьев на Серёжу падают крупные и холодные капли...
— Проснись, Серёжа, — толкает его дед, — добрались.
Они вытаскивают лодку подальше на берег и быстро идут вдоль Ванькиной протоки, по пояс и выше скрываясь в жёстко шелестящей траве. Ровное и надоедливое зудение постоянно окружает их, и Серёжа, часто спотыкаясь о невидимые в траве кочки, отчаянно машет руками. Но комары ещё сильнее и упрямее загудели перед лицом.
— Ничего, Серёжа, потерпи, — оглядывается дед, — вот придём на место, там намажемся репудином.
— А скоро мы придём на место? — спрашивает Серёжа.
— Да считай, уже пришли. Вон тот стожок сена видишь?
— Вижу, — отвечает Серёжа, смутно различая под самым лесом что-то высокое и тёмное.
— Туда нам с тобой и надо.
Но до стожка сена они идут довольно долго, и за это время Серёже кажется, что лицо у него распухло от укусов, глаза стали узкие, как у Баяна Киле.
— Деда, а в Крыму комаров совсем нет, — чуть не плача, сообщает он.
— Да ну? — удивляется дед. — Это какая же благодать людям без этакой твари. Да с тех, кто в Крыму живёт, надо налог дополнительный брать за то, что их комары не кусают.
— Зато там змей много, — почему-то встаёт на защиту крымских Серёжа.
3Рядом со стожком сена оказался просторный уютный шалаш, в котором густо пахло разнотравьем и самую малость болотной тиной.
— Ну, кажется, поспели, — облегчённо вздыхает дед, устраиваясь в шалаше. — Сейчас ободняет [4], и он пойдёт.
— Кто, деда?
— Гусь.
— Куда, деда?
— А это куда кому надобно, — степенно отвечает дед, под правую руку укладывая ружьё и патронташ, под левую — рюкзак. — Жалко, покурить нельзя будет.
— Деда, давай помажемся?
— Погодь ещё немного, пусть кожа хорошенько просохнет, а то щипать будет.
— А как они пойдут, гуси?
— Ну, не пешком, конечно. — Дед улыбается и смотрит на Серёжу.
— Почему же тогда они пойдут?
— Кто его знает, — пожимает дед плечами, — так говорят... На вот, мажься. Да только глаза береги.
Серёжа берёт бутылочку с репудином, и в это время бледно-розовые лучи восходящего солнца осветили зубчатую кромку леса, вершины дальних сопок и быстро поползли вниз, к Ванькиной протоке. И тут же в воздухе, ещё где-то далеко за лугами, раздалось звучное мелодичное гоготание. Было оно долгим, протяжным и таким глубоким, что тоскливо становилось слушать.
— Тс-с! — быстро приложил дед палец к губам и замер с ружьём у выхода из скрадка.
Серёжа перестал дышать, заворожённо следя за тем, как стволы дробовика плавно поползли вверх и замерли на мгновение, кого-то там, вверху, обнаружив. А в следующую секунду блеснуло пламя, Серёжу оглушило, и через плечо деда он увидел, как серый гусь, сбитый с крыла, наискось стал падать в лес. И тут же громыхнуло ещё раз, и в наступившей затем тишине Серёже показалось, что от удара тяжёлого тела легонько вздрогнула земля.
— Так, Сергунок, — обернулся довольный дед, — почин у нас есть.
А чуть погодя гортанные крики вновь раздались над шалашом, и вновь сильно оглушило Серёжу, и вздрогнула земля от упавшего гуменника, навсегда потерявшего небо. И так было до той поры, пока над лесом не всплыло большое и горячее солнце. Тут сразу же стихло, лишь в стороне в последний раз прошелестели чьи-то крылья.
4Четыре гуся-гуменника лежат на обсыхающей под солнцем траве. Они всё ещё красивы, эти птицы, их перья отливают серебром, а на брюшках, приглаженных встречными ветрами, уложены так плотно, словно и не перья это вовсе, а бархатистая прочная ткань. Они пока ещё так похожи на живых гусей, что невольно хочется крикнуть на них, чтобы поскорее улетали отсюда. Но все четыре гуся уже давно и безнадёжно мёртвые. Серёжа это знает и поэтому не кричит на них, а смотрит и смотрит на безвольно вытянутые красноклювые головы. Особенно притягивает взгляд фиолетовая бусинка глаза, такая крохотная и беспомощная, слепо смотрящая в пустое и глубокое небо. И Серёжа впервые задумывается о том, что такое есть смерть? Как это может быть, что гуси родились и выросли, плавали по озеру и ловили мух, потом учились плавать по воздуху, помогая себе широкими и упругими крыльями, и когда они всему этому научились, вдруг внизу, под ними, что-то разорвалось, окуталось дымом, и они тяжело рухнули на ту землю, с которой совсем недавно научились взлетать. И всё это случилось потому, что вчера вечером они с дедушкой насыпали в золотистые гильзы порох и круглую мутно-серую дробь.
— Славно мы с тобой поохотились, — говорит дед, отдыхая на солнышке и дымя самокруткой. — Теперь нам бабушка такую лапшу приготовит, что пальчики оближешь. Гусь-то, окаянный, вон какой плотный да тугой, нажировался за осень на колхозных полях.
«Ни за что не буду есть вашу лапшу, — думает Серёжа, стараясь не смотреть на гусей. — Ешьте сами».
— Ты чего это загрустил? — вдруг спрашивает дед и, по-своему поняв настроение внука, добродушно утешает: — Ничего, Сергунок, сейчас на озеро сходим, там и для тебя добыча найдётся. Вот докурю только, и пойдём потихоньку, пока зорька совсем не окончилась.
И минут через двадцать они идут на озеро, желтеющее впереди высоким камышом. Там, на озере, стоит многоголосый гвалт, то и дело стремительно проносятся утки, косо, на крыло, падают чайки, как бы скользя по невидимой наклонной доске.
— К озеру надо подходить с подветренной стороны,— тихо поучает Серёжу дед,— чтобы утка тебя не услышала. И чем крепче ветер, тем смелее можешь подходить, потому как шумит камыш, плещут волны и где ей тебя услыхать... А теперь пригнись, вот так, и вон до той кучки! —- вдруг шепчет дед и, низко пригнувшись, бежит вперёд.
