Дина Бродская - Марийкино детство
Мара начал жевать быстрее.
Кто нам даст-подаст,
У того золотой глаз;
Кто не даст, не подаст,
У того паршивый глаз…
Но и эти слова были как об стену горох. Тогда девочки запели последний куплет:
Кто нам даст-подаст,
У того алмазный глаз;
Кто не даст, не подаст,
У того… червивый глаз.
Мара только упрямо мотал головой. Рот его был так набит хлебом, что он не мог выговорить ни слова. Ломоть хлеба в его руке быстро уменьшался. Машка стиснула зубы и подбежала к Маре.
– Ах ты, буржуйская морда! – закричала она и дёрнула его за синий галстук матроски.
– Да оставь ты его, Машка, – сказала Марийка, – пойдём лучше к Саше-переплётчику. Он, наверно, даст нам хлеба, если только у него самого есть. Идём, а?
– Идём. Одного боюсь – как бы дедушка нас не заметил. Вон он возле ворот стоит.
Старый дворник скоро ушёл в сарай, и девочки прошмыгнули в ворота. Через десять минут они были возле дома Осипова, где жил Саша.
Миновав четыре грязных двора, они прошли мимо гаража. Дверь у Саши была открыта настежь. Саша стоял на пороге с веником в руке.
– Здравствуй, Саша!
– Здравствуйте, девчата! В гости пожаловали? Ну входите, входите. А я вот домой забежали за уборку взялся, пылища у меня развелась, пауки так по стенкам и бегают. Ведь я теперь один живу… Ну входите, чего стали? Садитесь на подоконник, а я буду подметать.
Марийка и Машка сели на подоконник и смотрели, как Саша поливает пол из чайника.
– Ну как, кучерявая, тебе живётся? – спросил он Марийку.
– Хорошо, только Катерина очень сердитая.
– А пусть, жалко, что ли?
Все помолчали.
– Саш, а знаешь, чего мы к тебе пришли?
– Знаю, – ответил шутливо Саша, – соскучились…
Машка фыркнула.
– Это верно, – сказала Марийка вздохнув. – А ещё мы хотели попросить у тебя хлебца, очень есть хочется…
– Вон оно что! Чего ж ты сразу не сказала? – Саша вынул из шкафчика кусок ржаного хлеба и копчёную воблу. – Сейчас будем чай пить.
Он разжёг примус и поставил подогреть остывший кипяток. Потом он вынул из кармана перочинный нож, нарезал хлеба и очистил воблу. Через минуту девочки сидели за столом и за обе щеки уплетали воблу и запивали её кипятком.
– Ну что, веселей стало? – спросил Саша, натягивая потёртую куртку.
– Ещё бы нет! – ответили девочки разом.
– Вот и хорошо, – сказал Саша.
Он снял с полки две толстые пыльные книги и вынул из шкафчика ещё один ломоть хлеба.
– Вот вам хлеб, а вот книжки – хватит чтения на целый месяц. Бегите домой, а мне пора…
Саша запер дверь и вышел вместе с девочками за ворота. Махнув им рукой, он пошёл к вокзалу, быстро и легко перескакивая через лужи. Марийка долго смотрела ему вслед. Потом она вздохнула и сказала:
– А знаешь, я думаю – лучше Саши никого на свете нет!
– Подумаешь, на свете нет! – засмеялась Машка.
– А что? – окрысилась Марийка. – Ты ещё увидишь – Сашу, наверно, выберут самым главным начальником в городе…
– Ври больше! Переплётчики начальниками не бывают.
– При советской власти бывают. Это ведь наша власть, рабочая… Не веришь, так спроси у Сеньки.
Марийка надулась, но через минуту вспомнила про книги и развернула их. Это были «Мёртвые души» Гоголя и «Оливер Твист» Диккенса.
– Сейчас прибегу и буду читать! – сказала Марийка. – Книги толстые, интересные…
– Ты почём знаешь, что интересные?
– Уж я знаю. «Мёртвые души» – это, наверно, страшная книжка, про покойников… А «Оливер Твист» – это чьё-нибудь прозвище.
Марийка запрыгала на одной ноге и запела:.
– Оливер Твист, Оливер Твист, Ливер-Ливер-Твист.
Машка с Марийкой решили, что с этого дня будут дразнить Мару «Ливер-Твист». Уж очень к нему подходит такое колбасное название.
МЫ ВЕРНЁМСЯ!
В конце марта по городу стали ходить тревожные слухи. Сутницкий снова начал появляться во дворе. Весь он как-то подбодрился. Медленно шагая по двору, он подолгу разговаривал с Геннингом. Пробегая мимо них, всё чаще и чаще слышала Марийка незнакомое и страшное слово «оккупация».
Первого апреля Поля вернулась с работы раньше, чем всегда.
– Ну, Марийка, беда! Наши-то отступают, на вокзале суматоха, уже паровозы стоят…
– И Саша отступает? Не может быть! – сказала Марийка в ужасе.
Вечером, когда мать пошла к дворничихе варить картошку, Марийка, ничего ей не сказав, побежала к Саше в Совет. Было уже совсем темно; улицы были пустынны, кое-где в окнах мерцали огоньки. Фонари не горели, потому что электрическая станция не работала. Шлёпая прямо по лужам, Марийка во весь дух бежала по бульвару.
«Успею или не успею? – думала Марийка. – А вдруг он уже уехал!»
Она во что бы то ни стало должна была увидеть Сашу-переплётчика и узнать от него, почему это большевики уходят.
Потная и заляпанная грязью, в промокших насквозь башмаках, она подбежала к дверям Совета. Возле особняка стоял грузовик. Тяжёлые двери были распахнуты настежь. Марийка увидела тускло освещённый вестибюль. На подносе, который держал в лапах медведь, горела свеча. В полумраке суетились люди. Они выносили какие-то пакеты, ящики, папки с бумагами. Среди них Марийка увидела и Сашу, одетого в перетянутую ремнями солдатскую шинель.
– Саша! – бросилась к нему Марийка. – Большевики уходят? Это правда? И ты с ними уйдёшь?
– Да, Марийка, это правда, – ответил Саша. – Но это ненадолго. Мы скоро вернёмся.
Он погладил её по волосам, похлопал по плечу. Марийка заплакала.
– Говорю тебе – ненадолго, – сказал Саша. – Я вернусь.
Марийка уцепилась за Сашин рукав:
– Возьми и нас с мамой.
– Невозможно, Марийка. Беги-ка лучше домой. Прощай, девочка, будь здорова…
Саша поцеловал Марийку а исчез в темноте. Марийка поплелась домой.
Теперь она шла потихоньку, еле волоча ноги.
На лестнице и в коридоре было темно и душно. Поля ещё не вернулась от дворничихи. Марийка быстро разделась и, оставив у порога мокрые чулки и башмаки, юркнула в постель.
Она вся дрожала и старалась ладонями растереть и согреть свои холодные, как лёд ноги. Наконец пальцы немного потеплели, и Марийка уснула.
Среди ночи грохнул взрыв, потом другой, третий… Марийка проснулась и села на койке.
– Мама! Я боюсь, мама…
Поля, одетая, стояла возле окна и смотрела во двор через форточку. Где-то возле реки опять разорвался снаряд.
– Ох, горечко-горе… – сказала Поля и, помолчав, добавила: – Вчера на вокзале один человек рассказывал: что на Харьковщине делается – прямо страх. Весь хлеб на селе забрали, селян порют, вешают… Только-только народ вздохнул легче, новую жизнь увидел, и вот опять…
Назавтра в город вступили оккупанты и гайдамаки.
Докторша, меховщик Геннинг и ещё несколько жильцов дома Сутницкого стояли у ворот, смотрели на проходящие войска. Шли солдаты в железных касках, в голубовато-серых шинелях, с серыми мешками за спиной; за ними грохотали по мостовой серые повозки и кухни, обляпанные грязью.
Лица у солдат были усталые, обветренные, тоже какие-то серые; тянулись батальоны гетманских войск, одетые в синие жупаны, новые сапоги и барашковые папахи. За ними снова рота за ротой шли регулярные части оккупантов, грохотали пушки, цокали копытами лошади. У многих лошадей поверх сёдел были прикреплены пулемёты. Под каждый пулемёт был подложен серый коврик.
– Вы видите, коврики! Какая аккуратность! – восхищалась Елена Матвеевна.
– Ну, эти настоящие! Они уж наведут порядок! – говорил сияющий Геннинг.
Марийка стояла в глубине двора рядом с матерью, печником, плотником Легашенко и Липой. Они выглядывали на улицу через решётчатый забор.
– Сколько их, идолов! – сказала Липа. – Конца-краю не видать…
Все молчали. Подошёл дворник, постоял и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Вот тебе и акупацыя! Дождались… Вывезут весь хлеб, да ещё и шомполами угостят…
– Ну и времечко! – вздохнула Поля.
– Эх, Фёдор Петрович! – сказал Легашенко Полуцыгану, – А мы ещё с тобой переселять подвальных собирались. Теперь переселишь, как же!
– Это ещё бабушка надвое сказала, – пробормотал Полуцыган и сплюнул в сторону.
На улицах появилась нарядная публика, дамы и офицеры. Открылись кинематографы и рестораны.
Вернулся жандармский полковник Шамборский. Во дворе говорили, что он теперь опять вошёл в силу – служит в контрразведке и люто расправляется с большевиками.
Как-то в погожий весенний день Марийка с Машкой отправились бродить по городу.
У расклеенных приказов толпились люди, молча перечитывали серые, ещё не просохшие бумажки и расходились в разные стороны.
Глазея по сторонам, девочки прошли вдоль главной улицы. В витрине кондитерской «Ренесанс» был выставлен огромный затейливый торт, весь разукрашенный цветами из крема, цукатов и марципана.
Марийка и Машка прижались носами к витрине.
