Приключения Ромена Кальбри (СИ) - Мало Гектор

– Нет.

– Не спи, пожалуйста, если можешь, пока я не усну, тогда я не буду так бояться.

Хотя наш шалаш был и не так уж плох, но через многочисленные дыры на старой попоне можно было видеть сияние звезд. В природе давно уже все уснуло, но мы все время слышали какой-то шум, напоминавший нам о том, что мы не дома.

Дьелетта долго еще ворочалась, наконец, усталость взяла свое, и она уснула. Уснул и я.

На рассвете, как я и ожидал, мы проснулись от холода.

– Тебе тоже холодно? – спросила Дьелетта, когда почувствовала, что я зарываюсь в листья. – Я совсем замерзла.

– Что же делать? Надо постараться все же поспать до утра.

Но я не мог уснуть, потому что совсем закоченел и, несмотря на все усилия согреться, весь дрожал. Кроме того, меня беспокоил странный шум: на земле листья шуршали и хрустели, точно по ним бегали тысячи насекомых.

– Ты слышишь? – тихо спросила Дьелетта.

Как я ни стремился ее успокоить, но все же не мог сказать «нет». Меня тоже беспокоил этот шум, но мне надо было быть храбрым – ведь я должен был защищать свою подругу! Будь я один, я бы, наверное, убежал.

Больше получаса мы лежали тихо, не смея шевельнуться. Я слышал, как Дьелетта стучала зубами, листья нашей постели оказались разбросанными – так мы старались согреться, зарываясь в них с головой, а снаружи шел все тот же неясный шум.

И именно этот продолжительный ровный шум придал мне храбрости. Животное или человек не могли быть его причиной – шум бы изменялся. Я решил посмотреть, что́ бы это могло быть.

Приподняв попону, я выглянул: луна светила ярко на звездном небе, а здесь, на земле, все было совершенно так же, как вчера.

Я смелее просунул голову в дыру и потрогал листья снаружи; они затрещали, поскольку оказались тверды, как камень, и смерзлись в одну кучу. На улице был мороз, оттого и трещали листья.

Это успокоило нас, но не согрело: напротив, от сознания, что на дворе мороз, нам стало еще холоднее.

Вдруг Дьелетта вскочила.

– Что с тобой?

– Моя резеда, моя резеда! Она замерзла! Она пропала!..

Бедняжка взяла в руки горшочек, прикрыла его плащом, стараясь согреть цветок. Который был час? Было ли уже утро или еще длилась ночь? Луна стояла низко, но я не знал, когда она уходит за горизонт.

Вскоре мы не могли больше оставаться в шалаше. Даже прижимаясь друг к другу, мы все-таки так дрожали, что не могли говорить. Тогда мы решили подняться и идти, надеясь, что на ходу согреемся.

Нужно было сложить попону и укрепить ее на спине. Дьелетта хотела укрыть от холода свою резеду, и самое лучшее, что она могла придумать, это нести ее под плащом. Я знал, что у нее устанут и озябнут руки, и предложил оставить цветок и не тащить его с собой, но она рассердилась и назвала меня бессердечным. Я не смел больше настаивать, и мы пошли дальше.

И вот мы снова в пути. Ночь и мороз. Путешествие обещало быть не слишком приятным, но я не хотел делиться своими страхами и сомнениями с Дьелеттой. Она шла бодро, всегда находила что-нибудь приятное и веселое в нашем положении, и мне становилось веселей.

И только через час, проходя через одну деревню, мы, к своему удовольствию, услышали крик петуха. Скоро должно было настать утро. От быстрой ходьбы мы согрелись и разговорились. Теперь мы подшучивали и смеялись друг над другом и над нашими страхами. Поспорив немного, мы пришли к соглашению, что я был храбрее нее, но глупее.

Из боязни преследования со стороны Лаполада – если только он нас ищет, то должен искать по дороге в Париж, – мы из Блуа пошли через Шартр: крюк был незначительный, и нам этот путь казался менее опасным.

В этот вечер мы прошли Шатоден. День был жаркий, но вечером снова стало холодно. Мы ночевали в трактире. На это была истрачена громадная сумма, но все же лучше было потерять деньги, чем умереть от холода.

– Это ничего, – говорила Дьелетта, – когда у нас не будет денег, я буду петь в деревнях, и нам что-нибудь подадут.

Она говорила это так уверенно, точно иначе и быть не может, и эта уверенность передавалась и мне.

Но как оказалось, пением нелегко зарабатывать деньги. Вскоре мы узнали, во что обходится это ремесло.

В двух лье от Шатодена мы остановились ночевать в трактире. Здесь с нас спросили за ночлег четыре су, кроме того, мы должны были сказать, кто мы, куда идем и откуда. К счастью, я заранее придумал историю, что идем в Шартр готовить место для нашего цирка, который едет следом и будет на месте завтра-послезавтра.

Ни я, ни Дьелетта не любили врать, и хотя это было для нас необходимо, нам все равно было неприятно. Из Шатодена в Шартр дорога шла через почти пустынную равнину, по которой кое-где были разбросаны деревушки, но рядом с дорогой домов не было.

Когда мы пришли в Бонвиль, мы думали заработать там денег, но нам дали только три су. Я не считаю таких щедрот, как горшок воды, вылитый нам на головы каким-то господином, который брил себе бороду, или преследование собаки, которая разорвала юбку Дьелетты. В общем, мы поняли, как мало хорошего в ремесле уличной певички.

– Если бы у меня была дрессированная собака, а у тебя флейта или скрипка, – сказала Дьелетта, – нам бы дали больше.

Дьелетта обладала удивительным терпением, она переносила все невзгоды с замечательной кротостью и спокойствием.

К счастью, в эту ночь нам не надо было платить за ночлег. Мы попросились на какую-то ферму, и нас пустили ночевать в овечий хлев. Овцы согрели хлев своими телами, и нам было с ними тепло. Это была самая лучшая ночь за все время нашего путешествия.

На другой день, когда мы уходили, фермерша садилась в телегу, чтобы ехать в Шартр. Увидев, как Дьелетта устала, она пожалела ее и предложила девочке сесть в телегу, но та отказалась и при этом так выразительно посмотрела на меня, что фермерша поняла, почему Дьелетта отказалась: она не хотела ехать, если я пойду пешком. Фермерша посадила нас в телегу, и мы поехали.

Нам приходилось ночевать то на ферме, то в кирпичном сарае, то в трактире. Каждый день мы шли, сколько могли. Наконец мы пришли в маленькую деревушку близ Бьевра, в трех лье от Парижа.

Скорей бы дойти до Парижа! У нас было только одиннадцать су, ботинки Дьелетты совсем изорвались, ноги были стерты, и ссадины причиняли ей невыносимую боль всякий раз, когда она вынуждена была надевать ботинки после отдыха. И мы так устали, что уже едва могли переставлять ноги, как будто у нас были свинцовые подошвы.

Слава Богу, что Дьелетта никогда не жаловалась и всегда первой готова была отправиться в путь.

Наше состояние в одиннадцать су не позволяло нам останавливаться ночевать на постоялом дворе. Но в Саклайе нам посчастливилось: нас догнал какой-то каменотес, подвез в своей телеге и позволил переночевать в конюшне.

– Надо завтра выйти пораньше, – говорила Дьелетта, – я хочу быть в Париже в день Святого Эжена, чтобы подарить маме резеду.

Бедная резеда! Вялая, смятая, пожелтевшая от холода, чуть живая, только кое-где уцелевшие росточки свидетельствовали о том, что она еще не погибла.

Мы вышли, когда каменщик запрягал лошадей, то есть на рассвете.

Погода чудесным образом во все время нашего путешествия стояла хорошая. Ночи были холодные, но зато дни были прекрасные: теплые, ясные. Но когда мы вышли утром из конюшни, нам показалось, что стало еще холоднее, чем ночью. Небо было серое. Ни одной звездочки не было видно. На востоке, где мы привыкли по утрам видеть розовую или желтую полосу света, теперь стояли тяжелые серые тучи. Северный ветер срывал и крутил сухие листья. Временами он дул нам навстречу с такой силой, точно хотел нас остановить. Дьелетта с трудом удерживала свой плащ над резедой, защищая ее от холода. День был серый и пасмурный.

– Солнце спряталось, не хочет показываться. Тем лучше – не так будут видны наши грязные лохмотья, – говорила Дьелетта, как всегда, находя утешение в том, чего не могла изменить.

– Будь спокойна, небо до Парижа успеет отмыть наши лохмотья.