Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин
Данилка был недоволен:
— Такие же аманаты, как и те: лицом желты, с косичками, только в шкуры обрядились.
Щелка была очень узкая. Друзья решили зайти с другой стороны. Услышав шорох, Чалык оглянулся, блеснул глазами.
— Вот черти! — сказал Артамошка. — Скорчились, притихли, как умерли, а вот подойди к ним, то ногу или руку живо отхватят напрочь!
Данилка и Артамошка перелезли через старые бревна, обошли караульную избу, упали на животы, тихонько поползли. Теперь пленники были близко, их хорошо видно. И когда караульный казак выбил из кремня искру, закурил трубку и, лениво раскачиваясь, пошагал в противоположный угол дворика, Данилка вполголоса крикнул пленникам:
— Эй ты, мужичок с бабьей косой! Это хошь? — и показал кулак.
Чалык взглянул, опустил глаза, печальный и приниженный.
Данилка не унимался:
— Эй вы, кукарлы-мукарлы!
Артамошка и Данилка засмеялись. Чалык посмотрел на них в упор.
— Ага, — обрадовался Данилка, — видно, я на их речах молвил, понимать начинают!
И опять пробормотал:
— Эй ты, кукарлы-мукарлы!
— Погодь, — перебил его Артамошка, — он у меня заговорит.
Артамошка схватил сухой комок глины, пустил его в Чалыка.
Друзья закатились приглушенным смехом, но тут же умолкли. Комок глины попал Чалыку в лицо, разлетелся пылью, оставив на щеке багрово-грязное пятно. Чалык слегка вздрогнул, но спокойно поднял голову, печальные глаза его встретились с озорными, смеющимися глазами Артамошки. Артамошка съежился, отвел глаза. Чалык не сводил глаз с обидчика.
«Крепкий, другой бы взвыл», — подумал Артамошка. Взглянув искоса, будто украдкой, на Чалыка, Артамошка вздохнул — ему показалось, что мальчик низко склонился к земле и плачет. Данилка горячился:
— Дай-ка я, у меня, небось, запляшет! — Он схватил огромный комок отвердевшей, как камень, глины и замахнулся.
Артамошка рывком остановил руку Данилки:
— Не трожь!
— О, испужался! Трус! Трус!
Артамошка выбил комок из рук Данилки. Комок упал к ногам. Узкие щелки глаз Чалыка расширились, брови вздрогнули, и светлые бисеринки посыпались одна за другой, оставляя на измученном, грязном лице его светлую дорожку.
Птицей встрепенулось сердце Артамошки. Дергая за рукав опешившего Данилку, Артамошка торопливо шептал:
— Не надо, Данилка, пошли, пошли… Смотри, караульный схватит!
— Да-да! — загромыхал чей-то раскатистый бас чуть не над самым ухом Артамошки.
Данилка и Артамошка едва успели отскочить в сторону и припали к земле. К пленникам, опираясь на посох, важно шагал сам правитель городка. Рядом с ним шли две женщины, письменный голова и воеводский поп.
Молоденькая женщина, с острой, как у мышки, мордочкой, густо нарумяненной и набеленной, в шелковом кафтане, расшитом золотой парчой, в мягких сафьяновых, татарской работы сапожках, высокая и стройная, шла рядом с правителем. Она весело смеялась. А рядом тащилась, кряхтя и охая, старуха. Она строго поглядывала на молодую женщину:
— Не гоже молодке на зверье лютое засматривать, не гоже! Куда сладше сидеть в светлой горенке…
Молодая, капризно вздернув плечиком, ответила:
— И нисколь не страшусь! Нисколь!
Подошли к пленникам. Никто из них не поднял головы, никто не пошелохнулся. Правитель ткнул посохом Саранчо в грудь:
— А ну, покажись молодке, пусть подивится! Покажись!
— Страшенное обличье, не богово творение… — забормотал поп и, отвернувшись, украдкой закрестился.
— Государю подарочек. Вот-то удивится! — рассмеялся правитель.
Письменный голова слегка склонил голову. Молодая женщина быстро повернулась на каблучке и носком своего сафьянового сапога ткнула Учана:
— Ребеночек? Пусть покажет!
Пленница судорожно сжала руки и, дрожа, изогнулась, прикрывая всем своим телом ребенка.
Когда молодая женщина отошла, пленница подняла голову, открыла рот, высунула язык и положила на него палец.
— Еды требует, — объяснил письменный голова.
Молодая женщина с притворной добротой вздохнула:
— Дай, дай, посмотрим. Это так забавно.
Правитель, повернувшись, крикнул:
— Артамошка! Артамошка!
— Нету его! — донесся голос.
Правитель сдвинул брови.
Артамошку колотило от страха. Правитель послал казака. Казак принес большой кусок мяса.
— Дай ей, — показал правитель на Талачи.
Данилка ткнул Артамошку в бок:
— Смотри, мяса дали!
Талачи с жадностью смотрела на кусок, хотела вцепиться в него зубами.
— Сколь алчны! — забормотал поп.
Все напряженно ждали. Но пленники не прикасались к мясу.
— Ну, ешь! — крикнул правитель, слегка ткнув посохом Талачи.
Ждали, ждали, так и не могли дождаться почетные гости, как лесные люди на их глазах будут есть мясо. Талачи тяжело дышала, от запаха мяса темнело в глазах. Она оглянулась, сверкнула глазами, потянула рукой кусок. Вскочил Саранчо, вырвал мясо из рук Талачи и бросил под ноги самому правителю.
Попятился тот, вытаращил глаза, застыл, багровея от злости:
— Отобрать, бросить псам!
— Вот это да! — шепнул Данилка и закрыл лицо руками.
Почетные гости ушли. По-прежнему сгорбившись, сидели пленники.
— Бежим! — дернул за рукав Данилку Артамошка.
— Куда?
— Нет, я один сбегаю, — передумал Артамошка. — Сиди здесь, — и скрылся.
Недолго ждал Данилка, Артамошка вернулся быстро. Грязная рубаха его оттопыривалась большим пузырем. Артамошка снял свою засаленную шапку и стал выкладывать из-под рубахи куски хлеба, плохо обглоданные кости. Всю эту еду достал он в поварне, на отвальном столе.
После ухода правителя караульный казак присел на бревно и прислонился спиной к стене. Его одолевала дремота. Куда убегут пленники! Забор высок, собаки злы.
Когда у караульного казака низко опустилась голова, Артамошка подполз к Чалыку, высыпал из шапки все куски на кожаную подстилку и осторожно отполз в сторону.
Чалык поднял голову и с удивлением посмотрел на Артамошку.
— Ешь, ешь! — шептал Артамошка и показывал на рот.
Чалык улыбнулся. Артамошка обрадовался. Чалык взял корочку хлеба, быстро ее проглотил. Прижавшись друг к другу, пленники склонили низко головы.
— Едят! — радостно забилось сердце у Артамошки.
— Едят? — удивился Данилка. — А может, старый все побросает.
— Нет, — уверенно сказал Артамошка и облегченно вздохнул.
В это время послышался шум и чьи-то шаги. Казак вскочил.
Артамошка и Данилка юркнули за бревна, скрылись в вечерней полумгле.
* * *Моросил дождь. Стояла весенняя распутица. Летели дни, недели. Пленников все не отправляли в Москву. Их перевели под дощатый навес: боялся правитель, что погниют под дождем на них одежды меховые, не в чем им будет предстать перед великим государем.
Артамошка каждый вечер бегал к пленникам и крадучись, как вор, носил им скудные объедки из воеводской поварни. Сам не зная почему, полюбил Артамошка Чалыка. Быстро они сдружились.
Ходит сонный казак, сопит себе под нос, глядит по сторонам. Артамошка без труда лазит под навес, а там забьются они с Чалыком в темный уголок и сидят. Чалык молча прижимается к Артамошке, гладит рукой его руку. От этой ласки Артамошке не по себе, и он пытается заговорить с Чалыком, но тот ничего не понимает. Артамошка вертится, размахивает руками, тычет пальцем себя в грудь. Чалык улыбается, но видит Артамошка, что не понимает он его теплых слов.
«Плохо, — думает Артамошка, — быть лесным человеком, простых речей и тех не понимает». И заглядывает он с тоской в глаза Чалыку и мотает безнадежно головой. Чалык скалит белые зубы, щурит узенькие глаза, шепчет какие-то совсем незнакомые слова, лишь изредка вставляя одно-два русских слова.
Артамошка понимает их и тогда мгновенно вскакивает, хлопает Чалыка по плечу:
— Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! — И тут же с большим рвением начинает учить Чалыка русским словам.
Летят дни — белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.
И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: «Понятливый! Даром что лесной, а понятливый…»
Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.
«Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, — думал Артамошка. — Он все знает».
Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: «Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет — он ведь не крещен».
Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
«Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты…»
И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: «Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа».
