Аделаида Котовщикова - Нитка кораллов
— А зачем мне ехать?
— Зачем? Домой пора! Вот зачем.
— Увезти меня хочешь? Дядя Степа-а! Я здесь ночевать останусь.
— Ночной пропуск тебе нынче не выписан.
— Не поеду-у! Дя-а-адя Степа!
— Прения прекращены за недостатком времени.
Неумолимый Тимаков засунул Леню в кабину и вдобавок придержал его локтем, усаживаясь на свое водительское место.
* * *Двор был погружен в темноту. Фонари освещали лишь крыльцо, дорожку, калитку. Сверкали звезды. Казалось, что они еле держатся на небе и, того гляди, посыплются вниз. Что-то ворошилось в кустах сирени, должно быть, воробьи укладывались спать.
В раскрытых окнах конторы темно. Мама куда-то ушла, может быть, даже уехала. Бумажки с анализами Тимаков передал высокому инженеру в белом парусиновом костюме еще у ворот.
И зачем дядя Степа приволок его, спрашивается?
Леня слонялся по двору, стоял у калитки, опять забредал во двор. Делать было решительно нечего. Вероятно, уже поздно и, собственно, можно бы и в постель, но спать ему совсем не хотелось.
Вышла из дому тетя Серафима, Галина мама. Красный сарафан ее сейчас казался черным. Она заметила Леню.
— Пойдем к нам, посиди, пока мама придет.
— А где мама?
— По делу ушла. Иди, ужинать дам.
Нет, ужинать Леня не имел ни малейшего желания.
— Я тут маму подожду.
Тетя Серафима потопталась у крыльца в своей собственной тени, как в луже, и ушла в дом.
Потихоньку Леня пошел вдоль улицы, попадая в полосы света, падавшего из окон домиков, и опять вступая во мрак, точно нырял по волнам. Яркое место — гребень волны, темное — скат вниз.
Невидимые деревья дышали теплом из-за заборов, и при каждом выдохе листва о чем-то шептала.
В освещенном окне был виден стол, покрытый белом скатертью. Две девочки — одна стриженая, другая с косами — и бритый старичок в очках пили чай из блюдечек с синей каемкой. Дужка очков за ухом старика была обмотана черней ниткой. Старшая девочка улыбнулась и погрозила пальцем сестренке.
— Ты чего? — спросил Леня.
Девочка, не глядя на него, приподняла над скатертью блюдце и приложилась губами.
И вдруг Леня понял, что она его не видит и даже не знает, что он на нее смотрит. И тогда обе девочки, и чашки, и старичок, и лампа под оранжевым абажуром, висевшая над столом, — все показалось ему странным и точно ненастоящим. Удивившись, он соступил с гребня волны и зашагал дальше.
Одна звездочка все-таки не удержалась и покатилась вниз, оставляя за собой тонкий светлый хвостик, который тут же погас. Стало очень грустно. Мама куда-то ушла, Витька остался в степи, дядя Степа укатил, и Леня вдруг оказался один на свете… А что, если Галя ничего не сказала маме? Тогда мама повсюду бегала, искала его, испуганная, растерянная. Он там веселился, ездил, купался, а мама, может быть, и не обедала. От внезапной жалости к маме Леня засопел, споткнулся о камень и больно ушиб палец на ноге. Он опустился на землю и схватился рукой за палец. Звезды подмигивали в вышние и словно дразнились. Вдруг стало так неуютно и одиноко, что захотелось плакать.
И тут в тишине раздалось:
— Леоня!
Услышав этот голос, он вскочил. Забыв про боль в пальце, мчался со всех ног, пролетал насквозь как стрела через темные и светлые уличные пространства. И вот Ленины руки сцепились вокруг маминой шеи.
— Я велел Гале сказать тебе, что я уехал! Я велел! — бормотал он торопливо.
— Гале? Какой Гале?
— Да тети-Симиной… Она тебе не сказала?
— A-а. Эта малютка под вечер подошла ко мне и сообщила: «А Леня уехал».
— Под вечер?! И ты меня искала? — в голосе у Лени раскаяние.
Мама отвечает не сразу. Она ведет его за руку и о чем-то думает.
Потом говорит негромко, но таким тоном, что Леня замедляет шаги и невольно задерживает дыхание:
— Если ты еще раз самовольно куда-нибудь удерешь, б тот же день я отправлю тебя к бабушке. Так и знай!.. Дядя Степа сказал мне, что берет тебя с собой и привезет назад. Он заходил в контору. Ты напрасно прятался за бидоном, как трусишка. Ведь я бы отпустила тебя…
Леня краснеет от стыда, смущенно усмехается:
— А ты откуда знаешь, что я прятался?
— Видела в окно.
Налетает ветерок. По листве тополей пробегает быстрый шелест.
Мама с Леней входят в комнату.
— От папы письмо! — весело говорит мама и поворачивает выключатель. При свете видно, что глаза ее смеются. Леня понимает, что на этот раз он прощен. Он подпрыгивает и кричит в восторге:
— А я ведь на речке был! Мы купались! И знаешь, как за водой ехали, стадо вокруг нас… и не проехать! А гусь меня за ноги! А бабка давай ругаться за кринку, а после абрикосиков дала!
Уже напившись молока, вымытый, с завязанным пальцем, лежа под прохладной простыней, он все еще без умолку болтает.
— Спи! Спи! Завтра доскажешь, — говорит мама.
— Завтра не скоро…
На минутку Леня закрывает глаза и вдруг видит степь. Только она не желтая и не серая, а голубая. И течет, колышется под теплым ветром. Да это вода! Леня берет маму за руку, и они погружаются в волны и вместе плывут, смеясь ст счастья.
Горы и этажи
1
Ваня сидит на стуле, не доставая ногами до полу, и маленькой худой рукой щупает с сосредоточенным видом шишку на своем лбу. В шишке слились сорок укусов — не меньше. Вчера Ваня опять бегал в балке до темноты. А после захода солнца комары кусаются, как самые злые цепные собаки. Только, конечно, маленькие. Если б комары были нормального собачиного роста, так это бы что было? С одного глотка от Вани бы ничего не осталось.
Мама торопливо допивает чай, засовывает в сумку тетради с записями о том, как ведут себя растения в оранжереях и в открытом грунте, потом опускает туда карандаш и ножи. Окулировочный нож в полированной обкладке очень хороший. Он находится под абсолютным запретом. Большой кривой садовый нож тоже нельзя брать. А как хорошо им стругать палки! Ваня-то знает: сколько раз пробовал. Закрыв сумку, мама оглядывается на сидящего в раздумье сына и кричит:
— Да отправляйся ты, комариный огрызок! Ведь опоздаешь!
Ваня срывается с места, нахлобучивает на распухшую шишку берет, хватает с гвоздика на стене портфель и выскакивает за дверь.
Каменистая дорожка стремительно подбегает под его легкие ноги. Она вьется под шпалерами винограда, вдоль каменной стенки, огибает грецкий орех и кусты сирени, кидается вниз с крутого склона и впадает в ступеньки. Трещины ступенек проросли травой, в них ютятся проворные ящерки. Хорошо поймать серо-зеленую ящерку — осторожно, двумя пальцами за туловище хвать, не за хвостик, а то он оторвется — и долго рассматривать, какие у нее перепончатые пленки на глазах и странный ротик. Но не сейчас же это делать! Двумя прыжками перемахнем через всех ящериц и жуков. Сгорбившись, дорожка ползет вверх. Ваня перегибается на левый бок — иначе портфель скребет землю — и взбирается не спеша.
Еще не вынырнуло из моря солнце. Деревья и кусты — в синеватой дымке. Сонным теплом дышат лапчатые ветки кедров, и неподвижная, тускло-зеленая, без блеска листва лавров, и коричневая сыроватая земля. Все вокруг еще хочет спать, молчит, лишь один глазок приоткрыло. Спросонок пахнут розы. Высоко над Ваниной головой, среди ветвей, застенчиво розовеет небо.
Вот уже и шоссе мелькает между стволами кедров.
Снизу доносится истошный крик:
— Иде-о-от!
Ваня, спотыкаясь от торопливости, скатывается со склона на шоссе.
Посреди залитой асфальтом площадки, окруженной деревьями, толпятся школьники.
Младшие становятся гуськом, в затылок друг другу. Ваня становится в конце, позади всех. Три-четыре женщины, матери и бабушки ребят из ближних домов, встают со скамеек.
Полминуты напряженного ожидания. Нарастает шорох шин. Из-за поворота шоссе, скрытого деревьями, выкатывается грузовик. Крик разочарования. Ребята разбредаются. На прилавке и под стенкой еще запертого ларька выстраивается вереница портфелей.
Кучка ребят, задрав головы, стоит под высоким платаном.
— Вон-вон мордочку высунула. Она здесь давно живет.
— Подумаешь! В балках белок еще больше.
— Хвост у нее — как веер рыжий! — радостно говорит Ваня. — Реденький чего-то. Может, выщипал ей кто? На ушах кисточки. Золотой стал хвост! Золотой! — вскрикивает он и тянет за рукав Виталика, чтобы тот тоже посмотрел.
А беличий хвост, и верно, вспыхнул червонным золотом.
Заиграли разноцветно широкие вырезные листья платана: зеленые стали изумрудными, коричневые — желтыми, бурые — красными.
— Да будет ли сегодня школьный автобус? — с беспокойством говорит одна из женщин. — Вон уж и солнце поднялось. Восемь скоро.
