Владимир Добряков - Приключения послушного Владика
— Не знаю, Иван, — по-прежнему хмурясь, проговорил Кирюшин. — Если пообещать — делать надо. Не знаю.
Иван Петрович огорчился. Отвел глаза. Хотел уже сухо обронить: что ж, мол, не хочешь помочь — не надо. Но тут же упрекнул себя: «Не торопись. Где выдержка?» И он снова взглянул на сидевшего перед ним Кирюшина и даже в чем-то пожалел его, такого здорового, работящего мужика, хозяина, с машиной, с хорошим домом. «Не далеко смотришь, Василь. Сын-то поважней всего. Надо его человеком делать». И он шутливо, легко сказал:
— Ох, разозлюсь, встану, сработаю эту игрушку, сам буду кататься! — Иван Петрович рассмеялся и рассказал Кирюшину, каких еще частей недостает тому удивительному велосипеду. А потом показал глазами на буфет: — Василь Степаныч, там слева в ящике тридцать рублей. Если надумаешь все же помочь, то возьми, пригодятся. Может, что-то прикупить надо. Вот об этом и хотел тебя попросить. Затем и позвал. Спасибо, что пришел. Если не так что сказал — не серчай.
— Тебе, Иван, спасибо, — поднимаясь, проговорил Кирюшин. — За подсказку. Денег не возьму. Потому как ничего не обещаю. Пообещать — делать надо. Нет, не возьму денег. А Витьку допрошу. Не знал, не думал… Ну, прощай на этом. Может, еще и свидимся.
Не оглядываясь, Кирюшин шагнул к двери и вышел.
Иван Петрович услышал, как хлопнула калитка, и в ту же минуту в комнату ворвался Егорка:
— Пап, он зачем был здесь?
— Егор, обожди, — сказал отец. — Я тебя видел сегодня?.. Конечно, утром ты ушел, обедать не приходил. Значит, не виделись. Поздороваться надо, сынок.
— Ну, здравствуй. Зачем Витькин отец приходил?
— Разговоры вели.
— О чем?
— О войне, о мире. О видах на урожай.
— Темнишь, папка!
— У тебя научился. Тоже не все рассказываешь.
Бутылки
В субботу и воскресенье стояла жаркая солнечная погода, и потому на зеленые лужайки и в рощи, к голубому, блестевшему, как зеркало, озеру, было великое нашествие всякого отдыхающего люда. Одни — на машинах и мотоциклах, другие — на своих двоих, навьюченные рюкзаками и палатками; были тут и свои, местные, и приехавшие из областного центра, почти за сто километров, а судя по некоторым номерным знакам машин, можно было заключить, что о тихом, ласковом озере знали и в самой столице.
Запарились в эти дни патрульные. Только бегай да смотри, там кусты трещат, здесь под самыми деревьями костер развели, тот прямо в ручье мотоцикл моет, а двое «умников», словно не отдыхать приехали, — целую ремонтную мастерскую возле своей машины развернули: вонища, будто в керосиновой лавке, на траве мазут, масляные тряпочные концы.
Командир Егорка едва голос не сорвал, а суровый Сережка для пущей острастки полные две страницы исписал в блокноте — номера машин, фамилии.
Однако и «трофеев» приносили полные сумки. В Егоркином сарае весь угол бутылками заставили. Больше семи десятков.
Во вторник утром настоящий моечный цех устроили. Принесли три ведра воды, вылили в корыто, мыли бутылки, шуровали внутри проволочным ежиком, трясли, полоскали. Продавленные в середину пробки Сережка ловко вытягивал из горлышка бечевочной петлей.
Посуду пошли сдавать все вместе. Правда, Наташе тащить бутылки не пришлось. Если бы в сетке нести — другое дело. А то — в обыкновенных мешках из-под картошки. Егорка так распорядился. Не хотел, чтобы посторонние видели. Витька-идиот встретил их как-то с бутылками — аж подпрыгнул от радости:
— Гип-гип, ура! Молодцы, пионеры-алкаши!
Пункт приема посуды располагался рядом с почтой.
Уже вся горка составленных у стены ящиков была видна, в темном окошке мелькнул белый фартук приемщицы — считай, дошли. Можно было бы и не отдыхать. А Егорка вдруг снял с плеча мешок, опустил его на землю.
— Серега, обожди.
— Осталось-то — всего ничего.
— Говорю: обожди.
Егорка в обе стороны оглядел улицу, крутой откос слева.
— Вот на этом месте, — сумрачно сказал он.
— А, — догадался Сережка, — точно, здесь. — И тоже посуровел лицом.
— Идемте! — Наташа потянула брата за руку. — Я не хочу об этом.
— Я — не тебе, — жестко сказал Егорка. — Владик вот не знает. Я — ему. А то он про вино тогда все допытывался: отчего в каждом магазине продают. Да я бы этих алкашей своими руками душил!.. Отец, значит, оттуда ехал, — Егорка показал в направлении почты. — Как нужно ехал, по правилам, он ведь водитель первого класса. Вечером было. С зажженными фарами ехал. А трактор — оттуда, навстречу. И вдруг перед самой отцовой машиной на середину выкатил. А осень, грязь, скользко. Отец вывернул руль, чтобы не столкнуться. Машину занесло, — видишь, откос какой. Ну и… пошла кувырком.
— Хотя бы дорога была пошире, — вздохнул Сережка.
— А этот идиот, Митроха, — тракторист из леспромхоза, оказывается, был вдребезги пьяный. Мотоцикл обмывал… Все из-за этих! — Егорка с таким ожесточением пнул мешок, что, похоже, какая-то из посудин треснула.
— Бутылка не виновата, — заметил Сережка. — То виновато, что в нее наливают.
— Вот, Владь, отчего я такой сердитый на вино. Понял?
— Понял, — не поднимая головы, кивнул Владик. А потом все же добавил: — Непонятно только, зачем везде продают его?
— Спички тоже продают, — сказал Егорка. — А спичкой дом поджечь можно. Что же, не продавать спички? Напиваться нельзя — вот что главное. А то некоторые так пьют, что совсем балдеют, не помнят ничего, дороги не видят… Ну, ладно, — Егорка поднял на плечо мешок, — пошли сдавать.
За посуду ребята получили без малого десятку.
Толик аккуратно положил деньги в кошелек:
— Тридцать четыре рэ теперь.
— Что ж, с такими деньгами можно и в город ехать, — сказал командир. — Как считаешь, Серега? Можем на этой неделе? А то и каникулы кончатся. И кататься некогда будет.
— А хватит? — с сомнением спросил Сережка.
— У меня есть пятнадцать рублей, — сказал Владик. — Это, правда, на билет.
— А зачем тебе билет? — засмеялся Егорка. — Отвезем на нашем велосипеде. Подумаешь, семьсот километров! Впятером-то скорей поезда прикатим!
Владик улыбнулся Егоркиной шутке, но, если бы можно было, он в самом деле без всякой жалости отдал бы деньги. Только все равно вряд ли удалось бы покататься на этом чудо-велосипеде. Экзамены теперь Таня сдала, а мама собиралась хоть ненадолго съездить к морю. Вот-вот телеграмма может прийти, чтоб выезжал домой. Не хочется, конечно, да что поделаешь? Уже и до школы не так долго осталось.
— А почему не хватит? — придирчиво спросил Толик. — На эти деньги новый велосипед почти можно купить. А вы старье будете покупать — седла, цепь. И половины не потратите.
— Слышь, Серега, — усмехнулся Егорка, — жмот какой, наш министр финансов! С ним не нашикуешь. Даже на мороженое в тот раз не мог выпросить. На собственные покупал.
Весело переговариваясь, друзья отправились обратно домой.
Придержав Владика за руку, Наташа немного отстала и, незаметно вздохнув, спросила:
— Ты собираешься скоро уезжать?
— Не знаю, — сразу поник Владик. — Мне из дома еще ничего не написали.
— А ты отправил два письма?
— Два. Второе — Тане. Интересно: как там экзамены сдала?
— Она хорошая, Таня?
— Во! — Владик показал большой палец. — Иногда такой юмор выдаст — упадешь! Мы любим с ней посмеяться. А при маме почти не смеемся. Знаешь, строгая какая мама! То и дело заставляет Таню: учи, учи!.. Я Тане смешное письмо написал. Как в засаде мы с Егоркой сидели.
— И о гранате написал?
— Конечно. Это же смешно. Кто вот только, интересно, подшутил над нами? Витька?
— Откуда мне знать! — Наташа опустила глаза, покрутила у пояса конец косы. — Но, по-моему, это мог сделать веселый человек. Правда?.. И не глупый, — добавила она.
Допрос
Так вышло, что в той же самой кухне с телевизором, где Витька недавно допрашивал взятого в плен Толика-Кролика, теперь в роли допрашиваемого оказался он сам.
Правда, Витька не сидел на табуретке возле мусорного ведра. Привалившись к подоконнику, он с довольно независимым видом хрустел поджаристой хлебной соломкой и поначалу даже насмешливо поглядывал на отца:
— Наслушался! Поверил! Мне этот Кролик — до лампочки! Было бы с кем связываться! Дохляк!
— Чего ж тогда колотил его? — внимательно и словно по-новому разглядывая сына, спросил Кирюшин. — Было же такое, колотил?
— Так его мизинцем тронь — уже вопить начинает. Как девчонка! — Витька фыркнул и взял из пачки новую соломку, сунул в рот.
— Вижу, какой у тебя мизинец! — закипая неожиданным гневом, сказал отец. — Откормился на сладких булках! Что кулак, что ряшка!.. Тебе, дураку здоровому, заняться больше нечем? Мальчонку лупит! Чтобы люди пальцем показывали, жаловались мне! Что он тебе сделал? За что бьешь?
