Виталий Бианки - Мурзук (сборник)
Далеко вверх по склону горы затявкал Пестря. Степан сейчас же забыл о солнцах и быстро, как только позволял снег, пошел на голос. Пестря сидел под старым высохшим кедром. Степан сразу заметил большое черное дупло в стволе дерева.
«Ну теперь – мой! – радостно подумал он. – В два счета оттуда выживу».
Он живо проковырял ножом небольшую дырку в гнилом стволе, запихал в нее несколько свежих веток, сунул туда же смолья и зажег его. Дым потянуло вверх по стволу, как в трубу.
Степан с ружьем наготове стоял под деревом так, чтобы ему было видно, как Аскыр покажется из дупла. Немного ниже дупла к сухому кедру прислонилось другое, сломленное бурей дерево. Степан рассчитал, что соболь непременно захочет сбежать, когда дым выгонит его из дерева. Тут-то и надо поспеть всадить в него пулю.
Из дупла показался легкий дымок. Аскыр не выскакивал.
Дым повалил из дупла кругами.
«Как бы не опалился, – тревожно подумал Степан, – сгорит заживо – и прибыли никакой».
Аскыр не показывался.
Случайно скользнув глазами по стволу прислонившегося дерева, Степан неожиданно заметил узкую двойную дорожку на покрывавшем ствол снегу. Степан всмотрелся.
Это была соболиная сбежка – след. Она вела сверху вниз. Ясно было, что Аскыр удрал из дупла еще до прихода охотника. Из дупла высунулся красный язык пламени. Но Степану было уже все равно – сгори хоть весь кедр! Он и не подумал тушить огонь.
– Дурак ты, Пестря! – выругал он кобеля. – Проморгал зверя. Иди, чухай здесь!
Пестря рванул с места и, уткнув нос в землю, быстро повел по следу. Степан, увязая в снегу, поспешил за ним.
Пестря вел в гору. Кедрач кругом становился все ниже и ниже.
Когда Степан совсем выбрался из тайги, он увидел вдали на склоне горы Пестрю. Пес с лаем гнал перед собой черного зверька. Оба скачками поднимались вверх по крутому склону – Аскыр далеко впереди Пестри. Грузному кобелю было не угнаться по рыхлому снегу за легким зверьком. Стрелять тоже нельзя было – далеко.
Степан видел, как зверек юркнул в одно из бесчисленных темных отверстий громадной каменной россыпи. Через минуту под ней заметался Пестря, прыгнул на один из камней, сорвался в снег, поднялся, поглядел вниз на хозяина и жалобно заскулил.
Добравшись до него, Степан оглядел россыпь. Над ним по крутому склону горы широко раскинулись камни разного вида и величины. Глыбы и обломки скал, в диком беспорядке громоздясь друг на друга, острыми черными углами торчали из-под снега. Казалось, тяжелый каменный поток вдруг задержался тут, падая с вершины.
Высоко над россыпью сиял навсегда покрытый блестящим снегом белок.
Степан безнадежно махнул рукой.
– Чего уж скулить! – зло сказал он Пестре. – Табак дело! – Он поднял камень и кинул его в каменную кучу. – Теперь его оттуда не выкуришь!
Степан взял собаку на привязь и зашагал вниз, к стану.
Сон и явь
Он застал кержаков на стане, хоть вернулся задолго до потемков. Все трое были заметно встревожены и торопливо готовились к отплытию.
– Чего больно заспешили? – спросил Степан Рыжего.
– Неприметлив же ты, паря, – досадливо оторвался кержак. – Утресь солнышко в рукавицах вышло!
– Ну? – добивался Степан, вспомнив, что и в самом деле видал на небе пасолнца.
– Вот те и ну! К морозу это.
«А хоть бы и так, – подумал Степан про себя, – чего же горячку-то пороть?»
Но спорить с кержаками не стал. Теперь ему было все равно, хоть ночью в путь.
Ни свет ни заря спустили лодки на воду, снесли в них поклажу, посадили собак и тронулись.
Вниз по течению лодки неслись быстро. Стремглав убегали назад скалы, берега, уже затянутые тонким ледком, тайга. Охотники подгребали еще для скорости широкими веслами – лопашнями.
Степан вспоминал знакомые места – только теперь они мчались мимо него как во сне.
Кержаки не хотели даже остановиться полдничать.
«Им что? – сердито думал про себя Степан, сидя на корме и управляя лопашней. – У каждого по пятку соболей добыто». И он снова вспоминал вороного Аскыра и скрывшую его каменную россыпь.
– Поглядывай! – предостерег Рыжий, сидевший впереди.
Лодка заплясала на коротких волнах переката.
Степан, очнувшись, сделал разом слишком сильное движение. Лопашня выскочила из воды, он потерял опору и полетел грудью на дно лодки. Быстрые удары волны посыпались в борта, корму и нос, лодка щепкой закружилась в водовороте. Рыжий со всей силой налег на лопашни.
– Имайся! – крикнул он.
Степан успел уже подняться на ноги. Он увидал, что лодку мчит прямо на каменистую косу кормой вперед. Дно затарахтело по дресве – мелким камешкам.
Степан спрыгнул в ледяную воду и, обеими руками схватившись за борт, не дал лодке разбиться о камни.
Кержаки заругались во все голоса.
Когда лодку вытащили на косу, оказалось, что дресвой распороло ей дно. Пришлось заделывать течь. Это заняло много времени. Артель тут на косе и заночевала.
А утром Степан с трудом узнал реку. Все ямы в ней забило мелким льдом – шугой. Лед вырос от берегов, оставив свободной только узкую полосу посредине.
– Теперь намнем горбяжку! – сердито сказал Ипат.
И правда, несмотря на сильный мороз, охотники попотели, пока им удалось оттащить лодку берегом до места, где можно было столкнуть ее в воду. Опять замелькали, убегая назад, скалы и камни, ледяные берега, темные стены тайги.
К вечеру на второй день артель благополучно добралась до своей деревни.
После двух месяцев в безлюдной тайге маленькая кержацкая деревушка показалась Степану бойким городом. Да и шум в ней стоял необычайный.
Началось с того, что к Ипату пришел уже поджидавший охотников скупщик. За ним в просторную Ипатову избу набилось полно народу. Скупщик приехал из города, и каждому хотелось его послушать.
Пришел и Степан. Хозяин объявил ему, что рассчитаются они с ним весною, когда кончится охота, а пока отдал ему на руки обоих соболей. Степан решил сейчас же продать их скупщику. Тот был мастер рассказывать. Человек бывалый. Упершись глазами в его бритое лицо, таежный люд слушал про чудеса больших городов. Скупщик врал, привирал и даже говорил правду. Только все у него шло гладко – так что не знаешь, чему верить, чему нет. И будто люди по воздуху летают, и под водой ездят. И будто есть машина, что сама за тебя Богу молится.
А промежду прочим нынче мехов никто в городе не носит. Все на вате ходят, а уж на соболя и совсем спроса нет, дешевле собаки. А вот пороху и свинцу и вовсе не достать – война, все повыстреляли. Потому цена на них, как на золото, и то из-под полы. А покупает он шкурки больше для баловства, по привычке. Пусть лежат до времени. Вороного соболя еще, пожалуй, с рук спихнуть можно, с горем пополам…
Степан слушал его, развесив уши. «Я не я буду, – клялся он самому себе, – если в зимовку же не добуду Аскыра. А там – в Москву».
К вечеру народ разошелся по домам. В Ипатовой избе остались только охотники и скупщик. Теперь кержакам пришла очередь туман наводить. Говорил больше Ипат. Он жаловался, что соболя нынче мало стало, обловился весь, хорошего так и совсем не осталось.
Скупщик то и дело гонял мальчонку к себе за водкой. Говорили, будто у скупщика с собой привезены целые тюки товара – мануфактуры, провианту охотничьего, крепкого вина.
Сидели, выпивали, говорили о том о сем, когда Ипат, словно нехотя, принес из потайного места самую плохую из шкурок. Начался торг. Десятки раз брали шкурку, отхлопывали, легонько растягивали ее, повертывали так и сяк – расценивали доброту пышного меха.
Степан сидел и только глазами хлопал. Он никак не мог взять в толк, кто кого хитрее. Говорил Ипат, выходило – цены этой бусенькой шкурке нет. Скупщик начинал говорить – тоже веришь, что и брать-то эту дешевку не стоит: провоза не оправдаешь.
Рюмка за рюмкой, слово за слово; притащили Рыжий с Рябым по шкурке. Осмелел и Степан – тоже принес своего «хвоста». Скупщик и тут уперся – это, мол, все заваль, а нет ли получше чего? Охотники клялись, что весь товар налицо представили.
Долго спорили, выпивали, опять спорили. Наконец сошлись в цене, за все четыре шкурки. Ударили по рукам. Еще выпили; тут вдруг Ипат еще соболей тащит. И опять начался торг: спор, ругань. Стали назначать новые цены.
Напоследки Ипат вынес темную «головку», и вот тут-то и началось самое дело.
Только под утро шкурки были рассмотрены, расценены и проданы. У Степана в голове гудело от выпитого вина. Скупщик что-то записывал в пузатенькую книжку, давал охотникам подписывать. Кержаки куражились, хвастали – какие, дескать, они лихие промышленники, лезли целоваться со скупщиком. А Степан все твердил заплетающимся языком:
– Меня, братцы, увольте, я счетов-расчетов ваших ничего не понимаю. Я, братцы, в Москву уеду.
