Полиен Яковлев - Первый ученик
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие, — сказал он важно и ласково. — Ну, как учитесь?
— Здравия желаем, ваше пре-во-схо-ди-тель-ство! — отчеканили гимназисты и уперлись глазами в звезду.
«Как на елке», — подумал Самоха.
«Ох и важный!» — мелькнуло в голове Мухомора и вспоминался ему соседский индюк.
Амосов жадно ласкал глазами мундир попечителя.
Швабра, шаркнув по-ученически, представился и отрапортовал:
— Преподаватель древнегреческого и русского языков — Афиноген Егорович Вихляев. В классе тридцать два ученика. Налицо двадцать восемь. Четверо не явились по болезни. Идет урок древнегреческого. По программе пройдено по тридцать седьмой параграф включительно.
Попечитель молча кивнул головой и, обращаясь к классу, сказал:
— Садитесь.
Раз — и все, как заводные игрушки, сели. Кто-то от волнения уронил пенал. Аполлон Августович нахмурил брови и из-за спины попечителя сердито погрозил пальцем. Швабра виновато заулыбался и покачал головой.
— Кто же у вас лучший ученик? — спросил попечитель. — Ам?
— Вот-с, — изогнулся Швабра и указал на Амосова. — Луч-ший-с в классе. Прекрасный мальчик.
— Да, — подтвердил Аполлон Августович и вспомнил великолепный ужин у Колиного папы. — Это первый ученик… Из хорошей семьи. Отец — дворянин.
— Приятно, приятно… — качнул головой попечитель. — Поздравляю вас, молодой юноша. Старайтесь.
Амосов вытянул по швам руки, покраснел от радости и с собачьей преданностью посмотрел на попечителя.
— А еще кто? — спросил тот.
Швабра указал на Мухомора.
— Токарев Владимир… Довольно способный мальчик…
— Из простых, — шепнул на ухо попечителю директор.
— А… — промычал тот и, не сказав ни слова Мухомору, обратился к Корягину: — Как фамилия?
— Корягин Сергей.
— Успеваешь?
Коряга смутился. Швабра пришел на помощь, сказал, вздохнув:
— Из средних.
— Ага… А вы? — обратился попечитель к Самохину.
Тот отчеканил:
— Самохин Иван. Первый с конца. По гимнастике три, по остальным… — И показал два пальца.
Директор побагровел. Швабра побледнел.
Попечитель с любопытством уставился на Самохина, долго рассматривал его и наконец выцедил:
— Оригинально-с…
И тихо директору:
— Кто родители?
Директор шепотом:
— Чиновник. Чин небольшой… Регистратор-с…
— Все равно, — заметил попечитель. — Неудобно… Нехорошо… Отец на государственной службе, а сын… Печально…
— Что ж ты, братец мой, так? — обратился он к Самохину. — А?
Самохин пожал плечами.
— Он второгодник, — набравшись храбрости, сказал Амосов.
Многих передернуло. Мухомор подмигнул Медведеву. Медведев понял. Вытянул под партой ногу, стиснул зубы и лягнул сапогом Амосова. Тот чуть не вскрикнул. Оглянулся, посмотрел зло и сел.
— У… Лепешка! — прошипел Медведев.
Попечитель повернулся к Швабре:
— Хочу послушать, как отвечают лучшие.
— Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас, — любезно указал Швабра на стул и, когда попечитель водрузился за кафедрой, он выкрикнул:
— Амосов, к доске-с!
Амосов сделал испуганные глаза, неуклюже выполз из-за парты, вышел и поклонился больше чем вежливо и ниже чем надо. Одернул обшлага, опустил руки и, преданно глядя на Швабру, сказал:
— Дальше тридцать седьмого параграфа мы не учили.
Швабра ответил ласкающим взором. Директор поднял брови. Самохин кашлянул…
Попечитель поправил на носу очки, уперся локтями в кафедру и предложил Амосову прочитать по книге древнегреческий текст. Прочитать и перевести на русский.
У Амосова сразу дрогнули коленки, а по спине пробежал холодок. Начал читать и… сорвался голос.
«Святой угодник Николай, чудотворец мирликийский, пресвятая богородица…» — взмолился в душе Амосов.
— Что это вы, как последний листочек на осенней веточке? — покачал головой попечитель. — Не надо так волноваться. Вы успокойтесь. Я вас не съем.
Амосов шаркнул, вздохнул, взял кое-как себя в руки и стал осторожно читать.
Прочитал, отрезвился от страха и приободрился. На все вопросы ответил правильно.
Швабра ликовал, гордо смотрел на попечителя и, сам того не замечая, нервно потирал руки.
— Умница, умница, — похвалил попечитель Амосова, подозвал к себе и даже погладил по голове.
Амосов раза три шаркнул.
— Вижу, вижу, — сказал попечитель. — Садитесь.
Амосов, сияя, пошел к своей парте. Сел и вскочил как ужаленный. Это Медведев подставил ему кончик перышка.
Хорошо, что никто не заметил, а то было бы Медведеву. До конца дней своих не простил бы ему Швабра, показал бы, как фокусничать при попечителе.
— Токарев Владимир, — радуясь успехам своего класса, сказал Швабра. — Идите отвечайте.
Мухомор спокойно подошел к кафедре, одернул на себе куртку и приготовился.
Попечитель осмотрел его с ног до головы и сказал:
— Ваш товарищ отвечал отлично. Надеюсь, и вы покажете свои знания.
— Да, — сказал Мухомор, — Амосов отвечал правильно, только… Не все правильно.
— Как — не все? — удивился попечитель. — В чем же он ошибся?
— В параграфе.
— В каком параграфе? Я не совсем понимаю вас.
— Мы не тридцать семь, а сорок девять параграфов прошли, — твердо сказал Мухомор. — Амосов ошибся…
— Позвольте, позвольте, — насупил брови попечитель. — Вы… Я не понимаю… Но ведь и ваш наставник, Афиноген Егорович, тоже сказал, что в классе закончили тридцать седьмым параграфом. Если ошибся Амосов, то не мог же ошибиться Афиноген Егорович. Вы что-то путаете.
— Мы прошли сорок девять параграфов, — упрямо повторил Мухомор. — Спросите класс, вам каждый скажет.
— Правильно! Сорок девять! — невольно вырвалось у Самохина. И он, поймав на себе взгляд Мухомора, послал ему воздушный поцелуй.
Швабра — ни жив ни мертв. Директор прикусил губы. Попечитель снял очки, вопросительно посмотрел на того и на другого.
— Н-да… — неопределенно прошамкал он. — Ну-с… Читайте и переводите.
Попечитель счел неудобным задавать по этому поводу какие-либо вопросы Швабре при учениках.
— Читайте, — еще раз сказал он Мухомору.
Мухомор начал.
— Позвольте, — остановил его попечитель. — Что вы читаете? Я этого у себя в книге не вижу.
— Так я же не тридцать седьмой, а сорок девятый читаю, — ответил Мухомор. — На сегодня и задан сорок девятый. Мы и слова к этому параграфу в отдельные тетради выписали. Возьмите любую тетрадь и вы увидите, что я говорю правду. Честное, слово.
— Вы… — у попечителя покраснел лоб. — Вы… слишком смелый, — сухо обрезал он Мухомора. — Вы… потрудитесь отвечать на вопросы, а не пускаться в рассуждения насчет того, о чем вас не спрашивают. А вообще… Садитесь.
И попечитель встал.
Сойдя с кафедры, он задумался, медленно подошел к Нифонтову и сказал строго:
— Вашу тетрадь!
Нифонтов испугался — быстро нырнул рукой в парту:
— Пожалуйста.
Попечитель перелистал тетрадь, молча возвратил обратно. Подошел к Амосову:
— Вашу тетрадь.
Амосов вздрогнул. Тетрадь лежала в ранце. Сказал, стараясь казаться спокойным:
— Простите. Я забыл дома…
Попечитель недоверчиво покосился на него, и к Медведеву:
— Дайте тетрадь.
А тот уже держал ее наготове.
Убедившись, что в тетрадках действительно выписаны греческие слова вплоть до сорок девятого параграфа, попечитель молча направился к двери и, не попрощавшись, ушел. Вслед за ним испуганно вышел из класса Аполлон Августович.
Швабра побледнел и замер, как идол, высеченный из камня.
Дождавшись, пока в коридоре окончательно стихли шаги, он медленно подошел к Мухомору, наклонился к его лицу и выдавил:
— Не-го-дяй!
Мухомор вскочил.
— Не смеете! — крикнул он. — Негодяй не тот, кто говорит правду. Я сказал правду.
Швабра провел рукой по вспотевшему лбу и отошел к окну. Стоял и долго смотрел на улицу, долго, пока не прозвенел звонок.
А на перемене уже вся гимназия знала, какую штуку выкинул Мухомор. Даже восьмиклассники приходили посмотреть на Володьку, солидно покачивали головами и говорили:
— Ах ты, четверопузый! (так звали четвероклассников). Маленький, рыженький, а такой занозистый.
Даже руку жали Володьке. Даже папирос предлагали. А Минаев, тот, что дразнил Акима, сказал:
— Потрясаешь незыблемые основы? Правильно!
Но больше всех ликовал Самоха.
— Идите вы к черту и слушать вас не хочу, — кричал он на тех, кто поступок Володьки считал нехорошим. А таких семь-восемь человек нашлось-таки в классе. — Идите вы ко всем свиньям! Нас гнут, давят, душат, а мы что? Молчать будем? Пусть Амоська на задних лапках ходит, а мы не желаем. Качать Мухомора!
