Эдуард Веркин - Облачный полк
А Саныч, напротив, был серьезен и сосредоточен. Видно, что к рыбалке он относится основательно, почти так же, как к войне.
– А лыжи? – спросил Саныч. – Остались?
Мать покачала головой.
– Жаль, на лыжах бы веселее. Ладно, и так дойдем.
Саныч сунул мне короткий ломик с веревкой, привязанной к середине. Зачем на рыбалке лом?
– Пешня, – пояснил он. – Лунки надо рубить. Самая важная в рыбалке вещь. Ну что, мы готовы. Пойдем, наверное, через огороды?
Мать кивнула.
Река оказалась совсем рядом – через огороды сто метров. Спустились по берегу к лодкам, черневшим из-под снега. Саныч постучал по одной.
– Наша, – сказал он. – Отец ее сам делал, давно еще. Под лодкой в дождь спать хорошо, быстро засыпаешь.
– Здесь удить будем? – я кивнул на реку.
– Не, на Ловати сейчас делать нечего, глубоко слишком, надо чуть отойти. У нас тут местечко есть – рыба из-подо льда прямо скачет. Вечером уху сварим, я сам сварю. Ты знаешь, как правильную уху варить? Не знаешь, откуда тебе, ты же в городе жил. Для правильной ухи надо всего взять в равных частях – воды, рыбы и лука. Варить быстро, дождаться только, чтоб вода закипела, а потом в чугуне томить. Часа два, а лучше три…
Шагали по реке. Ловать казалась мне слишком широкой, шириной с настоящую Волгу, берегов не было видно, снег раскинулся, деревья утонули в белизне, и кроме белого – ничего. Солнце, лед. Я вспомнил, что раньше ездили по рекам. Зимой все дороги заметало снегом, и все ездили на санях по рекам, разгонялись, свистели, щелкали кнутами над лошадиными головами, и так от Тобольска до Сахалина. Здесь было очень красиво, и первый раз за последние зимы я не хотел в тепло. Лукино исчезло за поворотом; некоторое время я, оглядываясь, видел белый дымок, но потом растворился и он, мы точно в другой мир попали.
С крутого берега свисала береза. Видимо, она оборвалась уже давно, но совсем не обрушилась, зависла параллельно воде, укрепилась и стала расти так. Я заметил между ветками пристроенную доску.
– Тут Полка в Ловать впадает, – объяснил Саныч. – Сейчас не видно, конечно, а летом здесь щуки. Просто акулы, с человека ростом. Залазишь на березу, забрасываешь три крюка с живцами, и пара штук всегда попадется. Я сюда один любил ходить, у меня тут шалаш сложен. Утром крюки забросишь, потом на сенокос, а как темнеть начинает, опять сюда. И обязательно одна щука да повиснет. Почистишь ее, пожаришь, наешься и лежишь, в небо смотришь. На утро тоже хватает, а ночью можно чай малиновый пить…
Мне тоже захотелось малинового чая. И жареной щуки.
– А зимой тут окуни. Здесь яма, а вверх по течению плес, вся рыба сюда скатывается, сейчас увидишь.
Мы подошли к березе, Саныч взял пешню, несколько раз ловко ударил в лед, и в безупречной глади образовалась дырка, небольшая, чуть пошире яблока. Я полагал, что сейчас Саныч вырубит широкую квадратную полынью, мы усядемся на краю на ящики, свесим ноги и забросим удочки…
Но все оказалось совсем не так.
Саныч мастерски вырубил четыре лунки, плюнул в каждую на удачу.
– Раньше я мотылем прикармливал, – сказал он. – Мы с отцом специально морозили в таких узких длинных ящиках, а потом на специальной терке над лункой терли. Но ничего, и так хорошо, за войну тут рыбы накопилось – двадцать лет не переловить. Давай, что ли, начнем…
Саныч достал из своего ящика короткую палочку, в нее было вбито два маленьких оконных гвоздика, на них намотана леска. Рукоятка удочки была обмотана толстым шнуром – для удобства, в шнур воткнута блесна. Мне показалось, что она вырезана из латунной ружейной гильзы – похожа на маленький ивовый листок, с припаянной каплей олова. Из олова торчал крючок. Простая снасть. Я думаю, зимой рыба особенно голодна, раз хватает кривые железки.
Мне Саныч выдал точно такую же удочку.
– Тут примерно четыре метра, – сказал Саныч. – Не очень глубоко, но они там и сидят, нас дожидаются. Смотри!
Саныч опустил в лунку блесну. Она вытянула за собой леску, и Саныч тут же принялся поддергивать кончик удочки и изредка делать более широкие взмахи. Так продолжалось недолго. Саныч прицокнул языком, рванул удочку вверх. Леска зазвенела и принялась плясать в лунке, Саныч отбросил в сторону удильник и стал быстро выбирать леску обеими руками. Через несколько секунд из лунки показалась тупая морда, а затем Саныч выкинул на лед окуня.
– Самый самский! – с удовольствием сказал Саныч. – Зимний, синее перо. Смотри, какой жирный!
Окунь на самом деле отличался размерами, почти в две ладони, с алыми плавниками, с зеленоватой, переходящей в синеву чешуей, с широким гребнем и четкими черными полосами поперек туловища.
– Вот так и действуй, – сказал Саныч, вызволил из окуневой пасти блесну и тут же опустил ее обратно. – Все просто.
Я стал действовать. Уселся на свой ящик, собрался для теплоты поплотнее, выставил наружу рукавицу, перехватил удочку покрепче и булькнул в воду блесну.
На летней рыбалке я пару раз бывал и особых восторгов, честно говоря, не испытывал. На зимней… Действительно, ощущения совсем другие. Блесна тяжело потянулась ко дну, я несколько раз дернул по примеру Саныча, затем немного вытянул леску и еще дернул…
Сначала не понял, что случилось. Это походило… на собаку. У моей соседки по площадке жил французский бульдог, Котя, добрый ленивый пес с неправильно сросшейся задней лапой. Соседка частенько предлагала мне его выгулять, вручала поводок и печенье, половину я мог съесть сам, половину следовало скормить Коте. Я цеплял Котю к ремешку, мы выходили на площадку, и тут в тишайшего Котю вселялся бес. Он рвался вниз по лестнице с такой силой, что удержать его я не мог, просто катился вслед за ним. А иногда и волочился. Здесь, на льду безымянной речки, я почувствовал то же самое. Бульдога на поводке.
– Тяни его, спуску не давай, а то сорвется, – посоветовал Саныч.
Я потянул. Отложил удочку, взялся за леску и потащил, перебирая руками. Бульдог сдаваться не собирался. Он рыскал по сторонам, выписывал под водой круги, пытался уйти на глубину и потом резко всплыть. Но победил, конечно, я – через минуту борьбы я вытянул окуня на поверхность, выбросил на лед.
Мой оказался чуть меньше.
Пока я боролся, Саныч выудил еще одного.
А потом они как с цепи сорвались, видно, на самом деле проголодались изрядно. Не надо было ни трясти удочкой, ни играть блесной – мы просто опускали блесну в воду, сводили ее на глубину, и тут следовал удар, после чего только подсекай и тяни рыбу кверху.
Это оказалось на самом деле интересно. И совсем не скучно, не то что летом. У наших ног постепенно росли горки рыбы, некоторые окуни распрыгивались далеко, я почувствовал азарт, мне неожиданно захотелось поймать больше Саныча. Новичкам везет.
Становилось холоднее, но я этого совсем не ощущал: рыба клевала, я подсекал, вываживал, снимал с крючка. Остановиться не мог.
Сделали перерыв где-то через час. Перекидали окуней в ящики, заполнили их почти доверху.
– Окунь – самая рыба! – Саныч с удовольствием взвесил на руке очередного горбача. – Воду чистую любит, тиной никогда не воняет. Костей мало. Чешую чистить не надо, можно просто так сушить. Не тухнет долго, даже если погода жаркая. Мы с папкой раньше по две бочки сушили, до середины лета хватало, все ели, ели…
Жаль, что у нас в отряде только болото, рыбы в нем никакой, разве что тритоны. Здорово было бы, вышел утром – и за пару часов на весь отряд надергал, так я подумал.
– Жаль, что времени нет, – грустно сказал Саныч. – Тут чуть повыше есть местечко, там налимы. У них сейчас печенка вот такая. – Саныч показал кулак. – Из этой печенки пирог получается…
Саныч закрыл глаза и некоторое время молчал, прислушиваясь. Я тоже послушал. Вокруг звенело. Не колокольный звон, никакой другой, просто звон. Тонкий, как будто согнули стальную полосу и осторожно тянут по ней гвоздем. Или вот пила гнутая еще так звенит, только далеко очень. Это чистота. Вокруг слишком много всего – снег, лед, воздух, небо, мороз, – вот и звенит. Так оно и положено. Правильно Саныч говорил, что в его деревне никаких полицаев. Теперь понятно: если бы хоть один был, так бы не звенело.
Хотя, может, это от обжорства. Поели хорошо, кровь побежала, бьет в башку – вот оно все и получается.
Саныч подправил блесну, бросил ее в лунку. Я тоже опустил. Железная рыбка полетела вниз, в темноту, в яму, в которой ее уже поджидали озверевшие за зиму окуни; я заглянул в воду и поймал ее бронзовый отблеск.
Продолжили ловить. Рыба хватала исправно: едва блесна натягивала леску и я делал первое движение, как следовал удар, я подсекал и тянул окуня к свету. Он сопротивлялся, рвался в разные стороны, но я уже знал, как с ним себя вести, – спуску не давал, и через минуту после поклевки в лунке появлялась хищная зубатая морда.
Странно, но интерес к ловле не пропал совсем, наоборот даже: чем больше я добывал из-подо льда красноперых зеленых хищников, тем большую радость я испытывал. Сначала я думал, что это все от жадности. Ведь мы рыбачили не просто ради удовольствия, мы пополняли запасы – рыба должна была помочь семье Саныча дотянуть до лета. Но почти сразу я понял, что дело не только в запасах. Они, конечно, очень важны, однако не это главное. И не азарт – мне совсем не хотелось обойти Саныча по количеству выловленной рыбы… Просто…
