Эдуард Веркин - Облачный полк
Решил разбудить Саныча, однако вдруг понял, что он не спит. Он дышал слишком спокойно – спящие дышат громко и нескромно, с пузырями, как дети, – Саныч не спал.
– Все ходит и ходит… – прошептал он. – Ходит и ходит, сволочь… Опять началось…
– Кто ходит? – так же шепотом спросил я.
Саныч не ответил. Мы лежали молча, я прислушивался к тому, что происходило снаружи. Шаги продолжались, кто-то ходил вдоль стены, все так же размеренно и равнодушно.
– Давно уже… – сказал Саныч. – Не слышно было вроде, а сейчас опять.
– Кто это? – снова спросил я.
– А кто его знает… Топтун. Я сначала думал, что я того… тронулся. Меня контузило тогда тоже, голова гудела, сотрясение мозга, в глазах все двоилось, вот я и решил… Ну, что из-за этого. В ушах еще шелестело… Целый месяц никому не говорил. Да оно и не каждую ночь топало, иногда только, думал, что пройдет… А оно не прошло.
Хруст.
Саныч зевнул и стал говорить громче, нарочно громче.
– Потом я думал, что я с ума сдвинулся, это тоже, в общем-то, неплохо. Тихонечко если сойти, в этом ничего страшного нет, у нас многие тут… голоса слышат. Люди такое пережили…
Хруст. Теперь обратно, в нашу сторону, топ-топ, как часы одноногие.
– А потом я понял, что другие это тоже слышат. Мы тогда с Ковальцом как раз баржи считали, а потом в сплавном бараке ночевали, и Ковалец слышал топтуна, всю ночь ворочался, уснуть не мог.
– А ты не это… Не смотрел? Ну, кто это? Подстеречь его не пытался?
– Не… То есть пытался, конечно, но это бесполезно, это он обычно подстерегает… Понимаешь, вот если сейчас выглянуть осторожно, то ты ничего не увидишь. Можешь хоть до утра выглядывать. По свету следы только увидишь – вот и все.
– Что за следы?
Напрасно я это спросил, не хочу я знать совсем, что там за следы.
Хруст. Совсем-совсем возле, точно кто-то переваливается с ноги на ногу, уткнувшись лбом в стену.
– Потом вроде бы отвязался, наверное, полгода не слышал… Опять пристал.
Топ. Топ. Топ.
– Пошел вон!!! – вдруг заорал Саныч.
Он вскочил, кирпичи просыпались из-за пазухи, кажется, на ногу ему упали, Саныч рыкнул и кинулся во тьму, наткнулся на что-то, снова громыхнуло. Саныч зашипел:
– Отстань! Отстань от меня, сволочь!
Саныч неожиданно замолчал. На чердаке снова сделалось тихо, я испугался, что Саныч исчез.
Ждал. Тишина тянулась, каждая секунда падала на мою голову свинцовой горошиной, я чувствовал, как немеют ноги и начинают мерзнуть пальцы.
– Лёнь, – позвал я. – Ты тут, что ли?
Саныч не ответил. Я нащупал кирпич.
Хруст.
Хруст.
– Осторожнее, – сказал Саныч. – По башке мне не тресни, я каску дома забыл.
– Это ты?
– Ага.
Саныч чиркнул зажигалкой – свет выдавил из мрака его желтое лицо.
– Поспать не даст, скотина.
Огонек погас. Саныч стал укладываться.
– Три часа еще до рассвета, могли бы и выспаться. Не дали…
Саныч хлюпнул носом и тут же сказал:
– Простудился все-таки… Ничего, ближе к утру все это кончится, так всегда… Скоро дома будем. Мамка всегда знает, когда я прихожу. Картошки с грибами нажарит, отдохнем по-хорошему, когда еще случится… Яичницы сварим с салом, вкусно. А ты еще идти не хотел. Знаешь, как здорово будет?!
Я вдруг понял, зачем Саныч взял меня с собой. Вот для этой ночевки. Чтобы не сидеть одному на выстуженном чердаке деревни, жители которой поклонялись черту, похожему на большого крокодила, но только с лошадиной головой.
Все просто.
– Мамка знает, когда я прихожу…
Утром Саныч топил печку и грел в котелке воду. Саныч был бодр.
Фуфайка на нем была почему-то вывернута наизнанку.
Шапка тоже.
Глава 8
С утра был чай. Горячий, сладкий, с плюшками. Некоторые похожи на улиток, другие на сердечки, а третьи – плюшки плюшками, сверху мак и внутри мак. Мама Саныча с утра гремела квашней, и когда мы проснулись, в доме уже пахло пирогами. Это был такой настоящий запах, мне захотелось, чтобы им пропитались одежда и волосы. Возьму как можно больше в обратный путь. Половину в отряд, другую съем по пути. Будем брести по лесу и есть. Плюшки, а еще пирожки с капустой, с грибами и шаньги с картошкой. Пирожки, черный хлеб, вкусный, с прилипшими ко дну капустными листьями, а еще мама к вечеру обещала блины.
Самовар растапливал сам Саныч. Как-то по-особому, с щепками и шишками, с сапогом. За водой бегал на родник, а потом кипятил эту воду, бросив в самовар царский серебряный рубль. А мама накрыла стол. И скатерть постелила, разноцветную, похожую на цыганский платок. Как эта скатерть появилась, так в доме сразу сделалось празднично.
Выставила тарелки с пирогами, вазочку с брусничным вареньем и берестяную плетенку с сахаром. Здесь был и принесенный нами сахар – серые куски, похожие на взорванные скалы, – и другой, чуть желтоватый, почти квадратный – я помнил его со старых времен; и какой-то вообще коричнево-золотистый, пять кусков, не знаю, откуда такой появился. В отдельных мисках лежали соты с застекленевшим медом и круглые разноцветные шарики, я помню такие, от них у меня зубы ломило всегда.
Из соседней комнаты то и дело выглядывали мелкие девчонки, мама грозила им кулаком, а они хихикали и бурчали животами. Лида и Валя. Саныч шикал на них, но они только громче хихикали и охотились за сахаром – подбегали к столу, хватали маленькие куски и с визгом уносились к себе.
Мы уселись за стол, немного помолчали и принялись за чаепитие. Я, чтобы не терять даром время, взялся за пироги: начал с самых больших, величиной с две ладони, с рыбой и луком, невероятные, я съел три штуки. Наверное, и больше бы съел, но как-то стало неудобно обжорствовать, и я обратился к другим пирогам, с грибами, потом с капустой, потом с какими-то корешками, запивал все это чаем, сладким и горячим. Саныч не отставал, только он действовал немного иначе – откусывал сразу от трех пирогов с разными начинками, прихлебывал чай, снова откусывал, заедал вареньем и никакой усталости не чувствовал. Мама Саныча, наоборот, ела мало, дула на горячий чай и на нас смотрела. Но не грустно, а наоборот, весело, что мне тоже очень нравилось.
Умяв, наверное, половину этой пироговой роскоши, мы успокоились и немного отдохнули. Самовар создавал вокруг себя прозрачный тепловой шар – другой самовар, состоявший не из меди, а из нагретого воздуха. Я совсем размяк и сделался добрым и улыбчивым. И когда из комнаты выскакивали Лида с Валей, я тоже делал вид, что хочу их поймать.
Мама ничего не спрашивала – тоже удивительно. Я думал, она станет пытать про нашу жизнь, про новости, про войну, но ее это не интересовало почему-то, и про себя она не рассказывала. Сначала я не понимал, а потом догадался. Вот с войны пришел ее сын. Ненадолго, на день, может, на два. Они давно уже не виделись. Так зачем заполнять время войной? И она решила создать кусочек мира. Получилось. Чай, самовар, пироги, дом – даже наша одежда куда-то исчезла.
Саныч откинулся на стуле и стал показывать, как правильно пить чай. Он выбрал кусок сахара средних размеров, поставил его в середину блюдечка, налил сверху чая и стал пить, закусывая сотами.
Я попробовал сделать так же, оказалось, что это здорово. Мы надували щеки, брызгались и походили на пузатых купцов с картинки, которую я видел однажды в старинной книжке.
После четырех стаканов и пирогов захотелось спать. Я сидел напротив самовара, видел свое отражение в полированном желтом боку: тощие щеки, нос, наоборот, большой, глаз из-за него не видать. Самоварный «я» покачивался, как-то даже колыхался, будто состоял из дыма, голова у него почему-то свисала вбок, и от этого спать хотелось еще сильнее, я очень старался, чтобы не клюнуть носом в горячую медь.
Саныч куда-то удалился, его мама тоже, и тут из соседней комнаты выскочили сестры, Лидка и Валька. Они запрыгнули на стулья и накинулись на пироги, на сахар, на варенье – на все, одним словом. Показался Саныч, теперь он не шикнул на сестер, показал им язык. Они показать язык не могли, только промычали что-то в ответ и глаза выпучили.
– Не спать! – это Саныч сказал уже мне. – У нас еще рыбалка!
Ни о какой рыбалке мне думать не хотелось, хотелось подремать, а потом еще поесть. Но Саныч был неумолим.
– Я сто лет на рыбалке не был, – помотал он головой.
– Летом же…
– Летом совсем не то, – возразил Саныч. – Любой дурак может – вода, берег… Не то это. Рыбалка только зимой рыбалка. Это совсем другое дело! Ну, сам увидишь. Еду с собой брать не будем, чтоб аппетит нагулять.
Я хотел сказать, что у меня аппетит разгорится уже через полчаса, особенно на морозном-то воздухе…
– На рыбалку лучше еду не брать, – твердо сказал Саныч. – Больше поймаешь, верная примета. И потом, если клев идет – никакой еды не надо. Собираться давай.
Стали собираться. Откуда-то явились два полушубка, один побольше – видимо, отцовский, его надел Саныч, другой поаккуратней – материн, в него влез я. Шапки, сильно пахнувшие нафталином, заячьи, с длинными ушами, одинаковые. Высокие, из тяжелого каучука, галоши на валенки, безразмерные меховые рукавицы, деревянные ящики – все это торжественно извлекалось из хитрых тайников в стенах, под полом и под крыльцом. Сестры Саныча глядели на нас с печки, дразнились и показывали пальцами. Мать улыбалась.
