Анна Овчинникова - Сламона
На Иннэрмале царила глубокая ночь, над морем висела серебряная луна, в джунглях протяжно кричала бессонная птица-счастье.
— Вот мы и дома, Рон!
Дэви с Ильми на руках первым спрыгнул на качнувшуюся палубу яхты, следом соскочил Рон, и заоблачный конь, избавившись от седоков, сразу карьером устремился вверх.
Дэви не стал провожать взглядом огненно-черного скакуна: ему не терпелось осмотреться вокруг и убедиться, что здесь все осталось таким, каким было раньше.
Да — вот, как всегда, горит корабельный фонарь на корме, как прежде, светится иллюминатор каюты, над верхушкой мачты висит знакомая голубая звезда Иннэрмал, а на черной воде дрожит такая же знакомая лунная дорожка.
Здесь привычно пахло морем, джунглями и нагретыми досками палубы, и ничего, ну ничегошеньки не изменилось тут с тех пор, как Дэви покинул яхту после страшного шторма, пообещав через пару часов вернуться домой!
Нет, все-таки кое-что изменилось… Дэви понял это, только подойдя к двери в каюту. Эта дверь как будто стала ниже, и Дэви пришлось пригнуться, когда он с Ильми на руках шагнул через порог.
Рон нетерпеливо дышал за его плечом, но Дэви замер у порога и молча смотрел на маму, а Янисса огромными глазами смотрела на сына, уронив на стол иголку с ниткой и его рубашку из кожи акулы. Дыра на рубашке была аккуратно зашита, но сама рубашка была ему теперь безнадежно мала…
— Здравствуй, мам! — наконец сказал Дэви. — Прости, я снова забыл набрать соли на Соляном Побережье!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Люди и нелюди
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Предел. Другой
Мы растем, как сорная трава
из щелей асфальта в городах,
мы растем сквозь скучные слова,
мы растем сквозь серые года,
мы растем и тянемся туда,
где сияет солнце между крыш —
жалкие травинки в городах,
так, сорняк. Не тополь, не камыш.
Не достичь нам солнечных вершин,
до Луны тем паче не достать,
гибнуть под колесами машин,
под ногой. И снова прорастать.
Мы б цвели на южных островах!
Здесь мы — только сорная трава…
Эрик Снайгерс, «Венок городских сонетов»
Шесть веков назад граф Марлен, любимец короля Генриха Воинственного, получил в подарок от своего государя большой надел земли возле реки Дуплы и построил на высоком правобережном холме могучий замок. Граф Марлен был почти таким же воинственным, как сам король, поэтому скоро возле его замка стали селиться разные незнатные люди, чтобы в случае чего драпануть за крепостные стены, под защиту графа. Мало-помалу вокруг замка вырос городок, который в честь своего защитника назывался Мурленбургом и жители которого платили графу за то, чтобы тот их охранял.
Но с каждым годом город становился все больше, а его горожане — все храбрее. Скоро они уже сами могли надавать по шее кому угодно, но потомки графа Марлена все равно продолжали требовать с них денег «за защиту». И когда праправнук графа совсем обнаглел, горожане восстали против этого рэкетира, взяли приступом его замок, дали праправнуку пинка под зад, а камнями от разрушенного замка замостили городские мостовые.
После этого Мурленбург начал процветать, его жители зажили припеваючи… Пока в конце девятнадцатого века на левом берегу Дуплы не обнаружили залежи какой-то полезной дряни.
Никто и глазом не успел моргнуть, как к городу провели железную дорогу, лес вокруг Замкового Холма вырубили и понастроили из него хибарки для рабочих, и вскоре на левобережье появились солидные кирпичные дома, магазины, банки, церковь, школа, приют и фабрика. Только не прошло и ста лет, как запасы полезной ископаемой дряни кончились, но левобережный Мурленбург почему-то все равно продолжал стоять, хотя правильнее всего было бы его взорвать, а тамошний приют — в первую очередь!
Каждое утро Джон Мильн перебегал по горбатому деревянному мостику через речку Дуплу и оказывался в городе кленовых и липовых аллей, в городе узких каменных лестниц, вросших в крутые склоны, в городе тихих извилистых улочек с невысокими домами под черепичными крышами — в старинном правобережном Мурленбурге.
И каждый вечер он тащился по тому же мосту обратно в город асфальтовых улиц, многоэтажных кирпичных коробок, злобных автомобильных гудков, неоновых реклам центра и унылых бетонных заборов окраин — в новый левобережный Мурленбург.
То левый берег и приют, то правый берег и филологическая спецшкола — это господин Куси и госпожа Роза, два человека, одновременно сказавших заклинание «сламона», каждый день перебрасывали его друг другу.
Потому что им обоим он был нужен, как зубная щетка — акуле!
* * *Каждое утро Мильна будил дребезжащий вопль звонка, и, не успев еще как следует разлепить глаза, Джон выпрыгивал из постели. Приютские спальни по утрам были холоднее и тоскливее Подвалов Погибших Душ, но Мильн знал, что стоит ему чуть-чуть замешкаться, как над ним тут же раздастся злорадный вопль:
— Вундер, па-адъем! Хватай его за ноги, ребята!..
Первые два утра его и вправду выволакивали из кровати за руки и за ноги и стукали головой об пол, но потом он наловчился вскакивать и одеваться раньше, чем другие высунут носы из-под одеял. А когда остальные, зевая, брались за штаны, Мильн уже мчался по пустому коридору в умывалку, торопясь опередить всех мальчишек своего этажа.
Иногда ему это удавалось, но чаще — нет, и тогда он вырывался из умывалки с мокрыми волосами, в мокрой одежде и с лицом, разрисованным зубной пастой… Все приютские быстро поняли, что над «Вундером» из младшей группы можно безнаказанно поиздеваться, и очень редко пропускали утреннее развлечение.
Когда Дэви станет Великим Магом и въедет в Мурленбург верхом на белом единороге, с мечом из чистейшей ненависти в руке, он направит скакуна прямиком в приют, потом — по лестнице на второй этаж и загонит всех мальчишек в умывалку. Уж тогда они у него хорошенько вымокнут — только не в воде!..
Каждый будний день ровно в семь тридцать все приютские мальчишки — умытые, одетые и причесанные — должны были ждать у своих застеленных постелей, когда дежурный воспитатель проверит чистоту их комнат и рук.
Воспитателей в приюте было шесть, они дежурили по очереди, и самым лучшим из них был воспитатель старшей группы по прозвищу Зверь, а самым худшим — воспитатель младшей группы по прозвищу Куси-Хватай.
Если в приюте дежурил Зверь, Мильн мог даже не торопиться с умываньем: никто из младших не рисковал хулиганить в дни «зверских» дежурств, все знали, что с этим воспитателем шутки плохи. Мильн убедился в этом сам однажды утром, когда жирный идиот Булка забросил его ботинок на шкаф. Под хохот одногруппников Мильн в панике полез за ботинком и ухитрился вскарабкаться на шкаф как раз за секунду перед тем, как в комнату со своим обычным хмурым видом вошел Зверь…
Все мальчишки сразу вытянулись в струнку у спинок своих кроватей — кроме Джона, который в ужасе замер на шкафу, прижимая ботинок к груди. Он был уверен, что сейчас Зверь сотворит с ним нечто невообразимое кошмарное: еще никто никогда не встречал дежурного воспитателя, сидя на шкафу в одном ботинке!
Могучий, стриженый под «ежик» воспитатель мрачно посмотрел на Мильна, обвел глазами остальных мальчишек, помирающих от сдавленного хихиканья, — и прямиком направился к Булке, на ходу выдергивая из брючных петель ремень. Не обратив внимания на торопливые уверения толстяка, что он тут вовсе ни при чем, Зверь молча перекинул Булку через колено и стал звонко охаживать его ремнем по пухлому заду, а тот лишь ойкал и мычал, не смея даже орать.
Мильн на шкафу съежился и перестал дышать во время этой беспощадной расправы: если Зверь так разделывается с Булкой, что же он тогда сделает с ним?!
Воспитатель сбросил толстяка с колена, так же молча всунул ремень обратно в петли и зашагал к двери; уже возле самого порога он приостановился, оглянулся на Мильна и буркнул:
— Слезай и поди умойся, верхолаз! Весь извазюкался в пыли…
С этими словами он просто взял да вышел, но Булка даже тогда не отважился зареветь, а все остальные еще полминуты торчали у своих кроватей по стойке «смирно», как оловянные солдатики…
Когда Дэви станет Великим Магом и, могущественный и непобедимый, нагрянет в мурленбургский приют, только один человек выйдет из этого проклятого дома живым — воспитатель с красивым прозвищем Зверь! Его Дэви даже пальцем не тронет, зато…
Зато в те дни, когда в приюте дежурил Куси-Хватай, Мильну во время утреннего обхода доставалось всегда — и почти всегда доставалось несправедливо!
