Нина Кочубей - Артем Скворцов — рабочий человек
— A-a… — отлегло от сердца у Коваля. — Ну что ж, тогда забирайте их.
Вечер был прохладный. Над рекой, над заречным лугом бродил белесый туман.
— Шлыковых знаете? — спросил у мальчиков Глушко, плотно прикрыв за собой калитку.
Артемка с Митькой недоуменно посмотрели друг на друга.
— Нет, не знаем.
— У них еще парень есть. Рыжий такой…
— Рыжий! — вдруг догадался Артемка.
— Ну…
— Степаном зовут?
— Степаном.
— Знаем!
— Вот к ним и пойдем.
— Зачем?
— Увидите! Нам сюда…
Они свернули в проулок, миновали заросли репейника, колодец-журавль и поднялись на крыльцо дома с белыми кружевными наличниками.
В избе было много народу. Но все сидели почему-то пришибленные, молчаливые, будто кто-то в этом доме умер. Одна женщина плакала, уткнувшись в передник. Мужчина, усталый, небритый, опустил голову, уронил на стол сильные жилистые руки. На этом же столе лежала…
У Артемки вдруг перехватило дыхание.
— Вот она!.. — закричал он. — Вот она наша кинокамера… «Кварц-4»!
— Узнал? — Мальчики только сейчас заметили в избе Варю. — Не ошибся?
— Мы бы ее из тысячи узнали, — вмешался Митька. — Вот и ремешок… Его Женька Мельник приделал. Сначала был узенький, а он свой, широкий, приделал, чтоб на плече удобно было носить…
И только тут он увидел, что в углу, прижавшись к русской печке, замер бледный, перепуганный Степан.
— Ирод, ирод проклятый! — закричала женщина, которая перед этим плакала, уткнувшись в передник.
— Рассказывай, стервец, где аппарат взял? — ударил по столешнице кулаком небритый мужчина.
— Я не брал… Я ничего не знаю… — заревел Степан. И оттого, что этот большущий парень так откровенно трусил, Артемке стало противно. — Пашка Пантюхин сказал: подержи у себя. Ну я и спрятал!..
— Ирод, ирод проклятый! — опять крикнула женщина.
Глушко подошел к столу, положил на него исписанные листки.
— Ну ладно. Пока все ясно. Хватит. Распишитесь вот тут, — сказал он небритому мужчине.
Тот расписался.
— И вы, — Глушко жестом подозвал к себе Артемку с Митькой, — распишитесь, что опознали кинокамеру. Об остальном поговорим позже, в городе.
Мальчики расписались тоже.
Потом к столу подходили еще люди. Пряча друг от друга глаза, молча ставили в конце исписанного листка свои фамилии, расходились.
— А Пашку поймали? — не удержавшись, шепнул Артемка.
Младший лейтенант легонько щелкнул его пальцем по носу:
— Много будешь знать — скоро состаришься!
Ребята вышли на улицу. Уже стемнело.
У ворот председательского дома их ждал Коваль. Едва завидев мальчиков, он шагнул им навстречу.
— Ну что?
— Все в порядке, — успокоил его Митька, — можно ложиться спать.
Из дневника Артема Скворцова
Нынче у меня выдающиеся каникулы! Я стал рабочим человеком. Я получил первую в жизни зарплату! И какую! Но начну все по порядку.
В самом конце учебного года влип я, как дурак, в одну препаршивую историю. Еще хорошо, что есть на свете такие люди, как наш сосед Коваль Николай Семенович.
После экзаменов он увез меня в деревню. Там у него знакомый председатель — фронтовой друг.
Ну и мы — доложу вам — там поработали! Пока бригада строила коровник, мы внутри его прокладывали водопровод для автопоилок. Главное, конечно, делал Коваль. Мы только узлы собирали. Где две трубы соединить, где от них отвод сделать. Но это тоже не футбол гонять! Сначала у нас с Митькой с ладоней кожа сходила. А потом задубела, как на пятках. В руках такая вдруг силища появилась — я те дам! Работали как черти! (Ели после этого тоже ничего! Думаю, что у Валентины Ивановны в ее погребе теперь просторно.) И вдруг обнаружилось, что у Николая Семеновича отпуск на заводе кончается, а автопоилка не готова.
Стали выходить на работу пораньше, увеличили свой рабочий день. Хотя Ковалю увеличивать вроде уже и так некуда было. Он уходил в коровник на рассвете и возвращался поздно.
И все-таки не успели! Самую малость! Но Николай Семенович сказал, что бросать работу не доведенной до конца — последнее дело. Нам уж и самим с Митькой жалко было кинуть все — столько труда положили. Да и любопытно — что же из всего этого получится? И Коваль нашел выход. Он давал нам задание и уезжал в город.
Вернувшись в пятницу вечером, работал с нами субботу и воскресенье, а потом уезжал снова.
И вот наступил день, когда мы закрепили последний винт, закрутили последнюю гайку!
Пришел сам председатель Алексей Кузьмич и с ним члены правления колхоза. Пришли принимать нашу работу. Я даже на экзаменах в школе так не волновался! Честное слово. Все чудилось: вот что-нибудь случится, вот что-нибудь развалится…
Включили для пробы воду. В трубах зафырчало, зазвенело, забулькало. Но ни одна капля не просочилась. Муфточки везде закручены будь здоров! Коваль посмотрел на нас с Митькой и весело засмеялся: «Сразу видно, кто работал!» А как же, конечно! Фирма веников не вяжет! А если вяжет, то со знаком качества! Не халтурим!
У каждого отвода — это где тройник поставлен — на конце прикреплен специальный лоток. Корова к нему подойдет, мордой в лоток бух! — там появится вода. Напьется корова, морду в сторону — не хочу, мол, больше, напилась, — вода бежать перестанет. Вот так! Называется автопоилка.
Все остались ужасно довольны. Головами качали, языками щелкали, а потом столько нам всяких слов хороших наговорили — мама за всю мою жизнь столько мне не сказала!
Приглашали будущим летом в деревню: «Приезжайте просто так, отдыхать, мы вам будем всегда рады, вы теперь наши…»
Уж очень такое приятно было слушать.
После обеда Коваль ушел в правление и вернулся оттуда с пакетом.
— Вот здесь заработанные нами деньги. Двести двадцать четыре рубля. Будем делить.
Мы с Митькой прямо обалдели. Дело в том, что мы как-то совсем забыли про то, что за работу полагаются деньги.
Коваль вытряхнул деньги на стол и указал:
— Я думаю, справедливо будет так: вам, Дмитрий и Артем, — по девяносто рублей. Мне — сорок четыре.
Мы с Меркуловым начали протестовать. Как же так! Почему не поровну?! Но Коваль и слушать не стал. Даже рассердился: «Вы забываете, что последнее время много работали без меня, самостоятельно! Шабаш!»
Так и не взял себе больше ни копейки. Но зато двадцать пять карбованцев тут же добавил ему я. Расплатился своими трудовыми!
Ночью на сеновале мы с Митькой долго не могли уснуть — разговаривали. И такое у нас творилось на душе! И грустно было немножко уезжать из деревни, и какая-то радость распирала нас. Отчего это? Мы долго думали, гадали: отчего это? И устали, и руки в мозолях, а все равно радость? И решили: это потому, что еще никогда мы не чувствовали себя такими полезными, нужными на земле.
Я думаю, мы не ошиблись. Именно от этого. Кто сомневается — пусть смонтирует автопоилку.
Потом Митька уснул. Уснул как-то сразу. Все говорили, говорили, вдруг бац — и нет его! Как в тот раз. Только теперь он спал по правде, не притворялся. А я не мог. Интересно! Мама иногда жалуется: «Я сегодня почти не спала. Все мысли, мысли какие-то…» Мне было и удивительно и непонятно такое слышать. Как это так — «мысли, мысли!..». А ты не думай! Раз ночь, значит спи. А тогда на сеновале со мной именно такое вот и произошло. Митька спит — хоть выноси его! А я думаю, думаю!.. О чем только не передумал! Ну, например, про Славку и про нас с Митькой…
Славка Смирнов мастерит ракеты. Хорошо, конечно, но ведь пока это только игрушки! Кто знает, когда он станет настоящим конструктором. И станет ли еще! А мы с Митькой уже сегодня принесли пользу целому колхозу. Пользу настоящую, не игрушечную.
Потом я думал про Коваля. И еще про отца. В общем-то, конечно, обидно, что так вот у меня в жизни получилось: надо о чем-то серьезном посоветоваться — иду к Ковалю. А мог бы к отцу. Я все надеюсь, что он вернется к нам…
Про Митьку думал, про то, как у него дальше жизнь сложится.
А потом стал думать про традиции. Я Митьке позавидовал: у него семейная традиция! Надо же! Дед моряк, отец моряк, мать морячка, и Митька туда же рвется. Вот Степанида. У нее тоже — традиции. Хорошо, когда традиции хорошие, и плохо, когда плохие. Их вроде и традициями-то неудобно называть.
А потом подумал о себе: почему же у нас нет ничего вот такого? И вдруг — стоп! Как это нет? Мама кто? Рабочая. Отец? Рабочий. А дед? Рабочим он был! А я построил автопоилку! Да я самый настоящий потомственный рабочий!
И в ту ночь я решил: вернусь домой, заберу в школе документы и отнесу их в ПТУ.
Я стану рабочим! Как Коваль. Как моя мама. И работать всегда буду так, чтобы люди благодарны были мне за мой труд. Без дураков работать! Как сегодня. Если я нарушу это слово — пусть не видать мне в жизни радости! Я покажу этим крашеным акулам, что такое настоящий рабочий!
